– Когда я оклемался от этого чудовищного трипа, я долго раз–мышлял над тем, почему все так произошло. В конце концов я понял, что не смог пройти фильтрующий слой очищения, страх не позволил мне опуститься на запретные уровни, а стало быть, не суждено мне открыть эру нового человека. Вот тогда-то я и начал искать человека с кремниевой психикой и титановым со–знанием.

Мара сфокусировал на мне взгляд, пару секунд пристально смотрел мне в глаза, словно хотел этим взглядом подытожить сказанное. Мне почему-то стало его немного жаль. Я сказал:

– Что ж… Значит, ты считаешь, что мои нервы и сознание несколько… крепче.

– Да, Гвоздь. В этой истории я – Иоанн Креститель, я только предвещаю появление мессии. Сам я не способен делать из воды вино, воскрешать мертвых, исцелять больных и предска–зывать будущее, но я могу помочь новому человеку стать тем, кем он должен быть. Я могу помочь тебе, потому что ты, Гвоздь… ты сможешь. В нашей истории ты и есть соль земли. Ты и есть мессия.

Мара взял бокал, сделал большой глоток, снова поднял на меня глаза. После такого заявления мне как-то стало неудобно расспрашивать дальше о воздействии мандрагоры на сознание и физиологию. И так было понятно, что для моей психики это будет серьезная встряска. Я спросил:

– Но почему все-таки мандрагора? Почему не псилоцибино-вые грибы, например?

– На самом деле я думаю, что сам по себе psychetropos не так уж и важен. Гораздо важнее, кто и зачем его употребляет. Можно сто лет разбрасывать зерна пшеницы на каменном пла–то, и ни один колосок не взойдет. Но достаточно бросить одно зерно в чернозем…

– Я понял. И это все?

– Нет… – Было видно, что Маре не очень-то хочется вдавать–ся в подробности, но деваться ему было некуда. – Мандраго–ра – один из самых опасных растительных психоделиков. Это очень сильный и очень непредсказуемый psychetropos. Имен–но поэтому тысячелетия истории окутали его ореолом магии и мистики. И именно потому, что он настолько опасен, он более всего подходит для нашей цели…

– То есть с ним у меня максимальная вероятность сыграть в ящик? – уточнил я.

– Примерно так, – спокойно ответил Мара и улыбнулся мне самой обворожительной улыбкой, на которую только был спо–собен. – Но я уверен, ты сможешь с ним справиться. Понима–ешь, парень, грибы – они мягкие. Я бы даже сказал, добрые. Они как дети, с радостью показывают свой мир. У грибов нет запретных уровней, нет фильтрующих барьеров. Именно поэто–му они не подходят для нашего эксперимента.

– Гвоздь… это… сможет! – вдруг заявил Кислый, о существо–вании которого я уже почти забыл.

– Ага, – согласился я, пытаясь представить себе, на что же похож «фильтрующий слой очищения». Ничего путного в голову не приходило. – Смогу. Чтобы ты, Кислый, потом на перегное, который останется после слияния информационных структур «Гвоздь-мандрагора», взрастил новую религию.

– О религии позаботимся позже, – совершенно серьезно произнес Мара, подался вперед и, не сводя с меня глаз, спро–сил: – Так что у нас с Казахстаном? Едем?

Кислый, уже растянувший губы в улыбку, очевидно, в пред–вкушении должности папы римского в новой религии, враз по–серьезнел.

Я смотрел на Мару и думал, что мне стоит сказать «нет» хотя бы для того, чтобы посмотреть на его реакцию. И еще чтобы ос–таться в привычной и уютной жизни – знакомой, логичной и предсказуемой. В этой комнате с черным и мокрым окном, в этом городе с отсыревшими улицами, подальше от распахнутых просторов казахстанских степей, от плавящих горизонт зака–тов, от огненных границ Беспредельного, от невозможности одного человека шагнуть в Великое Ничто и от возможности другого прыгнуть туда с головой… от безумной идеи революции духа, сознания и морали… Остаться обычным человеком с его простыми потребностями и мелкими желаниями; рядовым граж–данином, который приходит каждый день после работы домой и под бутылку прохладного пива и уверенно растущий животик внимает навязчивому трепу телевизора… которого у меня нет. Остаться в том, из чего Мара так отчаянно хотел нас вырвать… Я медленно отрицательно покачал головой, следя за тем, как застывает лицо Мары, выдержал пару секунд паузы, улыбнулся и сказал:

– Ладно. В конце концов, почему бы и не посмотреть на пред–горье Тянь-Шаня.

Мара откинулся на спинку стула. На его губах блуждала улыб–ка, черты лица расслабились.

– Я знал, что на тебя можно положиться, парень.

– А я? – вдруг подал голос Кислый. – Это!.. Возьмите меня. В Казах… стан!

Наверное, Мара не думал о таком повороте событий. Он не–которое время молча рассматривал Кислого, потом пожал пле–чами, перевел взгляд на меня, сказал:

– Мне все равно. Если ты не против, пусть едет. Может, сго–дится на что-нибудь.

Я тоже внимательно осмотрел Кислого с головы до ног. Наш окосевший товарищ неуверенно сидел на стуле, стакан с порт–вейном в его руке мелко дрожал, замутненный взгляд больших пьяных глаз проецировал на меня, словно объектив фильмос–копа на экран, одно-единственное слово-молитву: возьмите, возьмите, возьмите!.. Очевидно, понимание, что на несколько дней Кислый останется без своего привычного окружения, вго–няло его в панику. Я подумал, что замечание Мары о возмож–ной пригодности Кислого в нашем путешествии – это нечто боль–ше, чем просто предположение.

– Ладно, пусть едет, – согласился я. Кислый просиял.

Я разлил остатки вина, оглянулся на Мару, спросил как бы невзначай:

– У них там орлы водятся?

– Не знаю точно. По-моему, да. И орлы, и соколы, и беркуты. Как везде в горах, я думаю. Почему это тебя интересует?

– Да так, интересно.

– Беркуты, – продолжил Мара задумчиво. – А еще змеи… Много ядовитых змей.

– Змее-е-е-и-и… – с брезгливостью выдавил из себя Кислый, так, словно даже само звучание этого слова вызывало у него омерзение.

– Змеи – мудрые твари, парень. Ты их боишься? – спросил его Мара с улыбкой. – Может, не поедешь?

– Не, нет! – поспешно заверил Кислый. – Поеду! В Казах… стан!

Все-таки одиночество пугало Кислого куда больше ползаю–щих гадов. Меня же змеи не тревожили совершенно. Я поднял бокал, решив произнести пару слов, соответствующих торже–ственности минуты:

– Ну что ж, господа, стоит, наверное, произнести тост, раз мы все пришли к согласию и, следовательно, уже в одной уп–ряжке, а это значит, что единственное, о чем стоит беспокоить–ся, это чтобы цель заслуживала наших усилий. Так что пусть ста–нет последний человек мостом и гибелью, и пусть на его останках родится homo extranaturalis!

– Да, да! Надо только, это… билеты сразу взять туда и, это… обратно, – невпопад вставил Кислый заплетающимся языком. Практическая сторона предстоящего путешествия волновала

его куда больше конечной цели. Скорее всего, Кислый эту цель и не понимал.

Мара посмотрел на него, как смотрят родители на младен–ца, – в его взгляде были нежность и умиление. Он сказал:

– Юноша, можешь взять себе билеты туда и обратно. Мы же с Гвоздем возьмем билет только в одну сторону.

– Почему? – удивился Кислый.

– Потому, что еще не известно, когда мы будем возвращать–ся, да и вообще, получится ли у нас вернуться. – Мара перевел взгляд на меня, добавил: – Кстати, хороший тост, с удовольстви–ем выпью за это.

Он звякнул бокалом о стакан озадаченного Кислого, чокнул–ся со мной и неторопливо, смакуя каждый глоток, выпил. Я смот–рел на него и думал, что Мара – он и есть тот самый ветер, ко–торый надувает паруса моей яхты и гонит ее прочь – в сторону от основного маршрута, по которому движется флотилия циви–лизации. Второй раз за вечер я вспомнил отца и подумал, что пожелания родителя сбываются: моя жизнь обретала предназ–начение.

Мама сидела у окна, чуть склонив голову, так, чтобы видеть, что происходит снаружи, но все равно ничего не видела – ее взгляд был неподвижен, а по щекам неторопливо стекали, слов–но капли дождя по стеклу, немые слезы. Не было ни всхлипов, ни прерывистого дыхания, мама вообще не издавала никаких звуков. Казалось, слезы текли сами по себе.