– Мама…

Она оглянулась и долго смотрела на меня, словно не сразу узнала. Ее лицо оставалось недвижимым, но вокруг губ появи–лись морщинки. И в этих морщинах, в этих немых слезах, в за–стывшем лице, в окаменевшей позе – боль. Ни рыданий, ни заламываний рук, ни патетичных речей, только тишина, непод–вижность и беззвучные слезы. В этом было что-то неправиль–ное и… жуткое. Я подумал, что вот сейчас, в эту самую минуту, она навеки распрощалась с иллюзией, что жизнь театр, в кото–ром она – великая актриса.

– Ему будут делать операцию… – едва слышно выдохнула она.

– Все обойдется, – попытался я ее утешить.

– Обойдется… – как эхо повторила мама, и я понял, что она в это не верит.

Я подошел и обнял ее за плечи.

– Ты накручиваешь себя, – сказал я ей. – Не надо. Опера–ция может помочь.

– Ему вырежут желудок. Как человек… мужчина может жить без желудка?..

Даже если все обойдется, если операция поможет и отец по–правится, жизнь уже никогда не будет такой, как прежде, все необратимо и безнадежно изменится – уже изменилось. Так чувствовала мама, и так понимал я. К тому же операция не по–могла. Я осознал это, когда на мой вопрос «Как его состояние?» врач отвел взгляд. Отец понял это, просто посмотрев мне в гла–за. Он сказал:

– Вези меня домой.

Смерть – это интимный акт, и отец хотел, чтобы он случился с ним в узком кругу близких ему людей. И потом, какой прок от больницы, когда медицина помочь не в состоянии? Мы забра–ли его.

За время болезни отец похудел килограммов на двадцать, и мне не составило труда взять его на руки и перенести из маши–ны в квартиру. Но для самого отца это был сильный удар. Как только я уложил его на кровать, он сказал:

– Однажды я подумал, что если в старости одряхлею до того, что не смогу сам ходить, присмотришь ли ты за мной? Глупости, правда?.. Но старость пришла раньше срока, а ты не подвел.

Я сжал его пальцы, они были сухие и тонкие и на ощупь на–поминали дерево, он в ответ попытался сжать мою ладонь, но я почувствовал только импульс этого желания – сил у отца больше не было. Я перевел взгляд на его лицо и успел заме–тить одинокую слезу, выкатившуюся из края глаза и юркнув–шую за ухо.

Когда старость и немощность приходят постепенно, к ним ус–певаешь привыкнуть и смириться. Но если сильный телом и ду–хом мужчина вдруг превращается в старика, это становится для него колоссальным потрясением. Мама была права: даже если бы операция дала положительный результат и отец поправил–ся, он был бы уже другим человеком. Потому что он уже стал другим человеком.

Время превратилось в затянувшуюся казнь. Каждый день, каждый час приходили лишь затем, чтобы отцу стало хуже. Все мы – я, мама, отец – жили в ожидании его смерти, и сама по себе смерть уже не казалось чем-то нелепым, чудовищным и несправедливым. В ней появилось что-то от… избавления.

Я сидел у кровати отца часами. Читал книгу, пока он спал, или беседовал с ним, если он просыпался. В основном отец вспоминал прошлое:

– Помнишь?.. Тебе было лет шесть, наверное… Ты спросил: почему мы люди? Почему не собаки, почему не птицы? Ты зада–вал столько вопросов, на которые я и сейчас не найдусь что от–ветить…

Но эти беседы происходили все реже и реже, а их продолжи–тельность все сокращалась и в конце концов свелась к несколь–ким словам. Большую часть времени он тихо лежал на кровати и даже не шевелился. Желтые впалые щеки, замутненные про–валившиеся глаза под полуприкрытыми веками, и только едва заметное порывистое вздымание грудной клетки свидетель–ствовало, что где-то под ребрами еще бьется усталое сердце. Бьется и вместе с кровью разносит, словно десант головоре–зов, выжигающий все на своем пути, метастазы рака. Потому что однажды где-то в складках желудка одна-единственная клет–ка отгородилась от организма и сошла с ума. И чего ей не жи–лось спокойно, в мире и гармонии с сородичами? – вертелся в моей голове невеселый вопрос. Вопрос, на который я уже дав–но знал ответ. Отец слишком долго вбирал в себя переживания посторонних, как те циркачи, что глотают огонь, и тушил эти пожары усилием воли. Тем самым он продлевал жизнь другим, и в первую очередь маме, но укорачивал свою. Чужие эмоции –это демоны, беспощадные и жестокие. Нужно иметь волю Про–метея и силу Геракла, чтобы с ними управиться, а после дер–жать в узде. Но сколько бы сил природа ни отпустила человеку, рано или поздно они заканчиваются, и озлобленные демоны вырываются на свободу. Вот и разладились связи, вот и сошли с ума клетки… Отец был прикован к кровати, а рак, этот канни–бал, спокойно и методично пожирал его внутренности. Жизнь вытекала из отца, словно вода из дырявой кастрюли, и сам Гос–подь Бог был не в силах этому помешать.

Дни и ночи склеились в единую ленту. Утром я ходил на учебу, вечером сидел у постели отца. Даты и дни недели перестали иметь значение. Я невпопад отвечал на вопросы преподавате–лей, не узнавал голоса друзей в телефонной трубке, забывал поесть, засыпал, сидя в кресле. Мама и вовсе превратилась в тень. Я не замечал, когда она успевала всучить мне в руки бу–терброд или сменить отцу белье. Если она ко мне обращалась, я не сразу понимал, о чем она говорит. Жизнь обезличилась. Вернее, ее обезличила смерть, в ожидании которой мы пребы–вали.

Я думал, что происходящему не хватает логики, не хватает смысла. У меня было ощущение, что я проснулся в какую-то дру–гую жизнь – не мою. Словно внезапно, ни с того ни с сего я очу–тился на крошечном острове посреди бескрайнего океана, по–среди бесконечной мутной и холодной воды. Я оглядывался по сторонам, и везде была… пустота. И отец – во всем этом не–лепом и жутком действе он оставался единственным якорем. Я вдруг понял, что его смерть оборвет последний канат, кото–рым я был привязан к этому миру.

В один из таких вечеров я, как обычно, сидел у постели отца. Наверное, я задремал, потому что, открыв глаза, встретился с ним взглядом. Черные, влажные и огромные на высохшем лице зрачки смотрели прямо мне в сердце и, казалось, видели ту бес–просветную толщу мутной воды, которая меня окружала. Он дол–го смотрел не отрываясь, может, минуту, а может, и больше, по–том тихо сказал:

– Ты должен найти смысл… у твоей жизни должно быть пред–назначение. И… ты должен успеть. Второго шанса не будет… Найди ответ: почему мы – люди…

Это не походило на наши обычные беседы, я не нашелся, что ответить, да и требовалось ли что-то говорить? Я продолжал смотреть отцу в глаза и находил там одно-единственное слово… даже не слово – наставление: спасись!.. Я с трудом проглотил застрявший в пересохшем горле ком.

Отец умер на следующий день. В сосуде его жизни иссякла пос–ледняя капля. Гостья в черных одеждах оказалась такой же тихой, как и наше ожидание, – отец покинул этот мир, не издав ни звука.

Деньги на похороны пришлось занимать. Венки, место на кладбище, надгробный камень, оградка, транспорт, рабочие, еда-выпивка… Я раньше и не представлял, что похороны состоят из такого количества проблем. На два дня я зарылся в эту суету и, должен сознаться, шел на это охотно. Я чувствовал себя ав–томатом – роботом, который выполняет задания, не вникая в их суть. И это было хорошо, это помогало забыть, что я зачем-то очнулся в чужой жизни.

Но потом, когда гости вполголоса поминали «преждевремен–но ушедшего» и все проблемы были улажены, а стало быть, за–нять себя больше было нечем, пустота вернулась.

Пахло солеными огурцами, водкой и воском. Я стоял посре–ди комнаты, смотрел вокруг, смотрел внутрь себя и… не видел ничего. Отец ушел, последний канат оборвался, и моя яхта мед–ленно дрейфовала в открытое Ничто… И в эту минуту какая-то мамина знакомая – дама с надменным лицом старой девы, хо–леными пальцами с идеальным маникюром и запахом нафта–лина под облаком дорогого парфюма – склонилась к моему уху и сказала негромко, но так, чтобы ее услышали окружающие: