– Нет, не добиваюсь. Но если бы это произошло, это было бы справедливо. Не по отношению к умершему пацану, а по отно–шению к человечеству. Потому что Красный – это болезнь по-страшнее сибирской язвы. И бороться с ней нужно радикально. Но его не посадят. Ваша армейская мораль этого не позволит.

Глаза капитана полезли на лоб, я спокойно продолжал:

– Она ведь, эта ваша мораль, защищает сильных, то есть вас и еще пару десятков офицеров в штабе, включая командира гар–низона. Причем защищает тяжелым топором, так, что только щепки летят. Ей даже здравый смысл не указ.

– Рядовой Гвоздь! – взревел ротный.

– Слушаю, товарищ капитан.

– Проваливай отсюда! Завтра же собирайся в отпуск! Две недели! Чтоб я тебя тут не видел!

Я улыбнулся. Командир роты хотел от меня избавиться, пока ситуация с убийством не будет замята. Сажать меня на «губу»

было не за что, так что выбор у него был невелик – «сослать» в отпуск. «Наказать» меня отпуском! Право, мне было весело.

Я поднялся, отдал честь, крутанулся на каблуках, тихо раду–ясь мысли, что этот финт оставит на полу две черных трудно-смываемых кляксы, и пошел собирать вещи. Понимание того, что я на две недели отстранюсь от мясистых пунцовых рож Крас–ных, от инфантильных страхов ротного за свою карьеру, от зву–ка падения вековых деревьев здравого смысла под тяжелым топором человеческой глупости, подальше от зловония «армей–ской морали», от сгнившего и кишащего червями яблока этики, от перебродившего рассола, растворившего в себе зачатки человечности сотен и тысяч пацанов… это понимание вызыва–ло во мне сияние очищения. С таким внутренним светом я и провел оставшиеся дни своей службы.

Да, армия помогла мне осознать то, что до нее не складыва–лось в моей голове в осязаемую информационную структуру: мир, в котором я жил, не мой, я не являюсь его частью. В без–брежном океане времени, по которому медленно дрейфовала флотилия человечества, я был маленькой яхтой, плывущей вме–сте со всеми скорее за компанию, чем по убеждению или в силу необходимости. Просто я еще не знал, с какой стороны света подует мой ветер.

Вечер лениво перетекал в ночь. Погода становилась все хуже. Ветер выл за стеной, словно старый волк, который жалу–ется луне на свою судьбу. Дождь то стихал, то снова бросал гор–стями воду в окно.

Кислый водрузил на стол бутылки, повесил на вешалку мок–рый плащ, потирая руки, вернулся к столу, ухватился за свой порт–вейн.

– О чем вы тут? – спросил он, срезая ножом пластиковую пробку.

– Да вот Мара хочет устроить пикник на обочине цивилиза–ции, – ответил я, размышляя о том, почему наш уважаемый учи–тель остановил свой выбор именно на Казахстане.

– Чего-чего? – удивился Кислый.

– Мара, я тебя правильно понял?

Мара откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки, за–гадочно улыбнулся. К нему возвращалось его обычное состоя–ние спокойствия и внутренней уверенности. Он утвердительно кивнул.

Кислый смотрел то на Мару, то на меня. Он никак не мог взять в толк, о чем идет речь, и это вызывало у него беспокой–ство.

– Да о чем вы?! – не выдержал он.

– Кислый, не ори, – попросил я, вкручивая в пробку што–пор. – Ну что, сэн-сэй, поделишься с коллективом своими пла–нами?

Мара пожал плечами, перевел взгляд на Кислого, сказал:

– Я хочу с Гвоздем скататься в Казахстан.

– Куда?! – Кислый даже поставил на стол бутылку, он выгля–дел ошеломленным. – В Казахстан?!

– Что с твоими ушами, Кислый? – спросил я. – В Казахстан. Страна такая на планете есть. Не слышал разве?

– Это… зачем? – с подозрением спросил он.

– Я так себе думаю: делать сверхчеловека, – ответил я за Мару. – А подробности меня и самого интересуют. Мара, давай уже, не томи.

Я откупорил бутылку, разлил вино и протянул Маре бокал. Кислый вспомнил про свой портвейн, возобновил борьбу с пробкой, время от времени поглядывая на Мару. Кислого тоже интересовали подробности. Наверное, даже больше, чем меня.

– По сути, Гвоздь прав, – ответил Мара, улыбаясь мне свои–ми голубыми глазами. – Чтобы трип прошел идеально, надо вы–полнить три условия. Во-первых: нужен ситтер, им буду я…

– Какой ситтер? – не понял Кислый.

– Сторож – человек, который следит, чтобы ты не загнулся раньше времени, – пояснил я. Кислый передернул плечами.

Мара продолжил:

– Во-вторых: нужен подходящий сеттинг, если пользоваться терминологией Рика Страссмана… Короче, необходимо уйти как можно дальше от цивилизации, чтобы городская суета не сби–вала с настроя. Казахстанская степь, а тем более предгорье Тянь-Шаня – прекрасный вариант.

Я посмотрел в окно. Штора была отдернута, открыв кусок черного мокрого стекла. За его границей информационный эон стихии проливал на землю водопады холодных и влаж–ных данных, город растворялся в дожде и ночи. Я представил себе огромные ослепительные звезды на фоне бездонного иссиня-черного неба и легкие порывы ветра с терпким и горь–коватым запахом степных трав, представил пламя костра, вздымающего к звездам фейерверки искр, и потрескивание поленьев как единственный звук на много-много квадратных километров… Но я оставался здесь, в своей комнате, и все еще смотрел в окно, за которым в мутном черном Ничто вя–лыми сполохами проявлялась агония городской жизни… Мне подумалось, что в идее посетить Казахстан есть привлека–тельные моменты.

– И в-третьих: потребуется психотропное растение, которое в той степи нам предстоит разыскать.

Я оторвался от мысленного созерцания ночного неба Казах–стана, перевел взгляд на Мару, спросил:

– О каком именно растении ты говоришь? Это же не мекси–канская прерия с рощами мескалиновых кактусов.

– Я думаю, в местах выпаса крупного рогатого скота, коих в Казахстане предостаточно, вполне возможно найти псилоциби-новые грибы.

– Всегда мечтал поковыряться в навозе, – вставил я шпильку.

– Тогда считай, что тебе повезло, – с улыбкой парировал Мара.

– Зачем… это, ковыряться в навозе? – не понял Кислый, но Мара оставил его вопрос без внимания, пригубил вино, произ–нес задумчиво:

– Но в первую очередь я надеюсь найти мандрагору.

– Так вы это… серьезно? – Кислый, очевидно, понял, что для розыгрыша сцена слишком затянулась. Он стоял возле стола, держа в левой руке откупоренную бутылку портвейна, в правой наполненный стакан, и ошалело таращился на Мару.

– А до тебя только дошло? – произнес Мара без тени иро–нии.

Кислый медленно опустился на табурет. Ни бутылку, ни ста–кан он из рук выпускать не собирался. Так и сидел, глядя на свои носки и разведя в стороны руки, словно сатир, приготовивший–ся вознести почести богу Дионису. Кислый впал в глубокие раз–мышления, не иначе.

Я пригубил вино, сказал:

– Я что-то слышал о мандрагоре… А! Есть французский Linux с таким названием: Mandrake. Типа волшебный Linux и все та–кое.

– Точно, – согласился Мара. – В смысле, про твой Linux я не в курсе, но само слово мандрагора, или по-английски mandrake, в Европе давно считается синонимом волшебства. Упоминание о мандрагоре фигурирует во многих текстах испокон веков, и связано оно с магией, алхимией и медициной. Интерес челове–ка к этому растению понятен. Во-первых: корень мандрагоры напоминает по форме человеческое тело, что само по себе очень символично. Символично настолько, что древние счита–ли мандрагору существом антропоморфным, то есть получело–веком-полурастением. Во-вторых: это растение содержит пси–хотропные компоненты. В частности, алкалоиды гиосциамин и скополамин. В достаточных количествах психотропные состав–ляющие мандрагоры вызывают продолжительные и стойкие гал–люцинации. Схожесть корня мандрагоры с телом человека и ее психотропный эффект с давних пор окружали это растение орео–лом таинственности и как следствие стали источником сотен ле–генд, а то и попросту сплетен. Некоторые из этих поверий инте–ресны, другие грубы и нелепы. В греческой мифологии, например, мандрагора является эмблемой Цирцеи, волшебни–цы острова Эя. Той самой волшебницы, которая превратила то–варищей Одиссея в свиней, а его самого магическими чарами держала подле себя больше года. В этом свете стоит вспомнить наши размышления о вине и культе Диониса. Если древним гре–кам было известно психотропное действие мандрагоры, то по–чему бы им не знать о псилоцибиновых грибах, белладонне или зернах дурмана? Понимаешь, в чем тут дело? Так что вина древ–них греков, скорее всего, являются настойками обычного вина (каким мы его знаем) на листьях или зернах этих растений, а то и на корне нашей мандрагоры… Ну да вернемся к истории. В древ–них поверьях европейских народов считалось, что при помощи мандрагоры можно восстановить мужскую потенцию, найти клад и даже стать неуязвимым. Мандрагору упоминают Пифа–гор и Луций Колумелла. Гиппократ применял мандрагору для ле–чения от депрессии и суицидальных тенденций. Иосиф Флавий действовал более прямолинейно – изгонял ею бесов. Есть упо–минание этого растения у Гомера, Шекспира и даже у Борхеса. Эзотерики восемнадцатого века считали, что корень мандра–горы – мощный сгуститель астральной энергии, а алхимики ис–кали в нем эликсир жизни. Даже в еврейских преданиях упо–минается об этом растении. В Книге Бытия говорится, что Лия зачала от Иакова и родила ему пятого сына, после того как от–ведала мандрагоровых яблок. Речь, очевидно, идет о плодах мандрагоры – довольно крупных ягодах. Некоторые предания говорят, что это растение светится, поэтому его окрестили «све–чой дьявола». Хотя это поверье, я считаю, из разряда баек о цветении папоротника. Другие утверждают, что с помощью мандрагоры колдун может отнять у человека красоту и рассу–док. Вот это, кстати, похоже на правду – любой галлюциноген способен отобрать рассудок, если переборщить с дозировкой. А после того как с лица сойдут намеки на интеллект, ни о какой красоте уже речи быть не может.