— Бью сорок четвертый!

— Сорок четвертый. Плюх! Плюх! Плюх! Плюх!

— Восемьдесят третий! — вскричала Джейн, отводя волосы от лица.

— Восемьдесят второй, — сказал Уильям.

— А где мяч?

— Вот, плывет.

В лодке поднялся человек-фонтан. Родни ощутил, что с него хватит. Он поднялся, и в этот самый миг Джейн замахнулась изо всех сил. Всплеск превзошел все, что уже было. Лодка перевернулась. Из воды высунулись три головы.

Женщина на берегу подняла взор и снова погрузилась в книгу.

— Все в порядке, — сказал Уильям.

— Сумка! — закричала Джейн. — Сумка с клюшками!

— Утонула, я думаю.

— Родни, — сказала Джейн, — моя сумка где-то на дне. Нырните, поищите ее.

— Она тут близко, — подбодрил Уильям.

Родни выпрямился, что нелегко. Под ногами было скользко, но он выпрямился.

— Какие сумки! — взвыл он, потеряв последний стыд. — Черт с ней! Я ухожу.

Он с трудом побрел к берегу, остановился на фоне летнего неба, постоял и ушел.

Джейн и Уильям удивленно смотрели ему вслед.

— В жизни бы не подумала! — сказала она.

— Нехорошо, — сказал он.

— Такие пустяки!

— Видимо, плохой характер.

— Нет, если всякая мелочь его бесит, за него нельзя выходить!

— Конечно, — согласился Уильям. — Он будет разбавлять кошке молоко, а уж с детьми… — Он глубоко вздохнул и ненадолго исчез. — Вот твоя сумка, старушка. Прямо тут и лежала.

— Уильям, — сказала Джейн, — ты самый лучший человек на свете.

— Ты думаешь?

— А я — дура, дура, дура! Выйти за такого…

— Вот что, — начал Уильям, вынимая угря из нагрудного кармана, — ты права, я всегда так думал, но не решался сказать. Вообще-то такой девушке лучше выйти за меня. Гольф, знаешь, то-се…

— Уильям! — вскричала она, извлекая из уха головастика. — Я согласна!

— Глупо жить с человеком, который не играет в гольф.

— Только приду домой, расторгну помолвку!

— И правильно, старушка.

— Уильям!

— Джейн!

Женщина с книгой взглянула вперед, переворачивая страницу, и увидела, что партнерша с кем-то обнимается, стоя в воде. Ну, что ж. Ее дело.

Джейн нежно посмотрела Уильяму в глаза.

— Кажется, — сказала она, — я люблю тебя всю жизнь.

— Я уж точно люблю, — сказал он. — Сколько раз хотел признаться, но что-то мешало.

— Ты ангел, — сказала она. — И душечка. Где мяч?

— Вон он.

— Значит, восемьдесят третий?

— Именно. Гляди на него, и мягче, мягче… Женщина перешла к двадцать пятой главе.

Дверь в курилку открылась, и наш энергичный секретарь сбежал на дерн у девятой лунки. В эту минуту резко хлопнула дверь, и Старейшина, дремавший в кресле над сборником «Вудхауз о гольфе», открыл глаза, моргая от яркого света, и заметил секретаря, который что-то искал, словно охотничья собака.

— Вы что-то ищете? — заботливо спросил он.

— Да, книгу, — резко ответил секретарь. — Хотел бы я, чтобы народ был поаккуратней. Вы не видели роман «Человек без глаза»? Я его оставил на каком-то кресле, когда пошел завтракать.

— Вам повезло, — сурово сказал мудрец. — Не доверяю этим выдумкам. Насколько полезней вот такой сборник. Настоящая литература.

Секретарь подошел поближе, и Старейшина с интересом принюхался.

— Что бы это могло?.. А, ясно, они у вас в петлице. Белые фиалки. Да-а… Белые фиалки…

— Девушка подарила, — застенчиво сказал секретарь. — Красиво, а?

Он смотрел вниз, на цветы, не замечая тем самым, что в глазах Старейшины появился мрачный блеск. Если бы он заметил, он бы принял меры, ибо этот блеск предвещал воспоминания.

— Белые фиалки, — мечтательно повторил Старейшина. — Занятное совпадение! Букетик фиалок и модный роман. Это напоминает мне…

Поздно спохватившись, секретарь дернулся, но собеседник неназойливо посадил его в соседнее кресло.

— …историю об Уильяме Бейтсе, Джейн Паккард и Родни Спелвине.

Секретарю полегчало.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Вы мне ее вчера рассказывали. Я помню каждое слово. Эта Джейн хотела выйти за поэта, но вовремя одумалась и вышла за Бейтса, который играл в гольф. Ну, просто каждое слово! Бейтс не понимал стихов, но страшно любил Джейн. Удивительно, как все запомнилось! Так что не труди…

— Сейчас, — сказал Старейшина, крепче держа секретаря за рукав, — я собираюсь рассказать вам другую историю об Уильяме Бейтсе, Джейн Паккард и Родни Спелвине.

— Поскольку (сказал Старейшина) вы не забыли моего рассказа, не буду его повторять. Замечу, однако, что временный приступ романтики, едва не связавший Джейн с человеком, который не только пишет стихи, но и не играет в гольф, прошел без следа. Когда, порвав со Спелвином, она соединила судьбу с Бейтсом, все пошло превосходно. Через два часа после свадьбы молодожены играли в гольф и с легкостью победили, что, несомненно, было добрым знаком. Цвет и сливки селения проводили их потом на станцию, и они отправились по стране, посещая избранные матчи.

Перед отходом поезда я отвел Уильяма в сторонку. И его, и Джейн я знал с детства, а потому всей душой стремился к успеху их союза.

— Уильям, — сказал я, — можно тебя на два слова?

— На одно, — ответил он.

— Ты заметил, — развернул я мысль, — что Джейн склонна к романтике? Вроде и не скажешь, но нет, склонна. Поэтому, как многие жены, она будет придавать значение разным мелочам. От мужа ей нужны не только любовь, не только верность…

— А поскорей нельзя?

— …но и внимание к пустякам. Скажем, она просто взбесится, если забыть дату вашей свадьбы.

— Ну, это ничего. Я запомнил.

— Предосторожности не помешают. Из года в год Джейн будет спрашивать: «Ты не забыл, какой сегодня день?» А ты, ответив: «Вторник», займешься ветчиной, нанося нежному сердцу тяжелую рану.

— А вот и нет, — сказал Уильям. — Я кое-что придумал. Вы знаете, как она любит фиалки?

— Фиалки?

— Особенно белые. Этот гад дарил ей по букету в день. Надо учиться у противников. Я договорился, что их будут присылать на каждую годовщину. Заплатил за пять лет вперед. Забуду — а фиалки-то здесь! Сбоев быть не может. Ну, как?

— Замечательно, — одобрил я. Поезд тут же тронулся, и я с легким сердцем покинул станцию.

Джейн и Уильям вернулись и начали нормальную и счастливую жизнь. Утром они делали один раунд, днем — два, а вечером, в тихих сумерках, вспоминали лучшие удары. Джейн описывала, как ей удалось обойти бункер у пятой, Уильям — как он уклонился у седьмой от пологого склона, потом на них сходило блаженное молчание, знакомое только любящим, и, наконец, Уильям показывал тростью, как он использовал у шестнадцатой тяжелую клюшку. Ничего не скажешь, идиллия.

И все-таки над ними постепенно собиралась туча. Подходила годовщина свадьбы, и Джейн нет-нет, а побаивалась, что Уильям о ней забудет. Совершенный супруг начинает действовать загодя. Примерно за неделю он отрешенно произносит: «Помню, в это время я отдал в чистку старый добрый цилиндр», или «Как раз в этот день прислали брюки в полосочку, и я примерял их перед зеркалом». Однако Уильям этого не говорил. Он не коснулся таких предметов даже накануне вечером, и Джейн спустилась к завтраку не без опаски.

Когда явился Уильям, она разливала кофе. Он взял газету и погрузился в нее, никак не показывая, что «день, ах этот день, он лучше рая».[38]

— Уильям, — сказала жена.

— Да? — отозвался муж.

— У-у-уильям, — повторила она, — какой сегодня день?

— Среда, — ответил он. — Ты что, старушка, забыла? Вчера был вторник. Ну и память у тебя!

И, не отрываясь от газеты, он потянулся к ветчине.

— Да, — вдруг оживился он, — я хочу тебе кое-что сказать. Сердце у нее быстро забилось.

— Сказать?

— Очень важное.

— Важное?

— Насчет сосисок. Красота, а не сосиски. Где ты их купила?