— Испытание, — отвечал он, — завершилось совершенно удовлетворительно. Пожалуй, обстоятельства вынудили меня несколько изменить первоначальные правила, однако все прошло как нельзя лучше. Сегодняшний матч дал мне много пищи для размышлений и, тщательно все обдумав, я пришел к выводу, что «Красильням и химчисткам Патерсона» нужен казначей, которого я могу обыграть в гольф. Лучшего кандидата, чем Митчел Холмс, не найти. Подумать только, — в глазах Александра загорелся восторженный огонек, — я могу сделать с этим мальчиком, что захочу, как бы хорошо он ни играл, — стоит лишь немного подержать его в напряжении. Два-три лишних тренировочных свинга, и он уже теряет голову. Такой вот человек мне и нужен на ответственную должность в моей компании.

— А как же Руперт Диксон? — спросил я. Александр поморщился и махнул рукой.

— Ему нельзя доверять. Когда мы играли, у него все валилось из рук, а он знай себе только улыбается. Разве можно доверить такому крупные суммы денег? По-моему, это небезопасно. Он же нечестен. Просто-напросто нечестен, — Александр немного помолчал. — Кроме того, — задумчиво добавил он, — Диксон выигрывал у меня шесть лунок за пять до конца. Кому нужен казначей, который вот так вот разделывает под орех своего начальника?

Стояло утро, когда вся природа кричит вам «Эй, впереди!» Ветерок нес из долины надежду и радость, шепча о коротких ударах прямо в лунку. Средний газон улыбался зеленой улыбкой голубому небу; а солнце, выглянув из-за деревьев, казалось огромным мячом, брошенным клюшкой невидимого бога, чтобы опуститься в последнюю лунку. В тот день после долгой зимы возобновлялась игра, и у первой подставки собралось довольно много народа. Штаны для гольфа переливались всеми цветами радуги, воздух трепетал от радостных предчувствий.

Однако в веселой толпе было печальное лицо. Принадлежало оно человеку, помахивавшему клюшкой над новым мячом, который тихо лежал на песчаном холмике. Человек этот был неспокоен и измучен. Он смотрел на средний газон, топтался, смотрел снова, колебался, словно Гамлет. Наконец он взял у кэдди клюшку, которую смышленый мальчик держал наготове.

Старейшина, наблюдавший за ним со своего кресла, глубоко вздохнул.

— Бедный Дженкинсон, — произнес он. — Никак не изменится.

— Да, — согласился его собеседник, молодой человек с открытым лицом и гандикапом шесть. — Я случайно знаю, что он всю зиму брал частные уроки.

— Все напрасно, — мудрец покачал головой. — Никто на свете не может ему помочь. Я постоянно советую ему, чтобы он бросил гольф.

— Вы! — вскричал молодой человек. — Мне казалось…

— Понимаю и одобряю ваш ужас, — сказал Старейшина. — Но учтите, это — особый случай. Мыс вами знаем сотни плохих игроков, которые вполне счастливы. Они способны забыть, отключиться. Не таков Дженкинсон. В нем нет беспечности. Счастливым он стал бы только при полном воздержании. Понимаете, он — обалдуй.

— Кто?

— О-бал-дуй, — повторил мудрец. — Одно из тех незадачливых созданий, которые обалдели от самого высокого из видов спорта. Гольф съел их души, лишил их разума. Обалдуй — не такой, как мы с вами. Он туп. Он мрачен. Он не способен к битвам жизни. Например, Дженкинсона ожидало блестящее будущее в области сена и зерна, но гольф так воздействовал на него, что он упускал одну за другой самые лучшие возможности, и более расторопные коммерсанты его обходили. Насколько я понимаю, ему грозит банкротство, и скорое.

— Господи! — воскликнул молодой человек. — Надеюсь, я не стану обалдуем. Неужели нет никаких средств, кроме полного отказа?

Старейшина помолчал.

— Занятно, что вы об этом спросили, — сказал он наконец. — Как раз сегодня утром я вспомнил случай, когда обалдуй победил свою немочь. Конечно, благодаря любви. Чем дальше я живу, тем яснее вижу, что любовь побеждает все.[34] Однако вам бы хотелось, конечно, выслушать историю сначала.

Молодой человек поспешно вскочил, как дичь, внезапно заметившая капкан.

— С удовольствием, — сказал он, — но я потеряю место у подставки.

— Данный обалдуй, — сказал старец, спокойно и крепко держа его за пуговицу, — был примерно ваших лет и звали его Фердинандом Дибблом. Мы были хорошо знакомы. Именно ко мне…

— Может, в другой раз?

— … ко мне он пришел за сочувствием в час испытаний. Не постыжусь заметить, что, когда он выложил душу, в глазах его стояли слезы. Что до меня, сердце истекало кровью.

— Еще бы! Но я…

Старейшина мягко посадил его в кресло.

— Гольф, — сказал он, — великая тайна. Словно капризная богиня…

Молодой человек обмяк и сдался.

— Вы читали «Старого Морехода»?[35] — спросил он.

— Да, очень давно. А при чем тут он?

— Ах, не знаю, — ответил молодой человек, — просто пришло в голову.

— Гольф (повторил Старейшина) — великая тайна. Словно капризная богиня, он исключительно глупо расточает свои дары. Мы постоянно видим, как крепкие, сильные мужчины пасуют перед заморышами, гиганты промышленности — перед младшими клерками. Люди, способные править империей, не могут справиться с маленьким мячом, что великолепно удается законченным кретинам. Странно, но это так. Трудно понять, почему Фердинанд Диббл не мог стать хорошим игроком. У него были сильные руки и верный глаз. Однако играл он ужасно. А как-то, в июне, я понял, что он к тому же обалдуй. Помогла мне в этом беседа на террасе.

Я сидел здесь, думая о том, о сем, и вдруг заметил, что неподалеку, у клуба, Диббл разговаривает с какой-то девушкой. Кто это, я определить не мог, она стояла ко мне спиной. Скажу лишь, что на ней было белое платье. Когда они попрощались, Фердинанд медленно направился в мою сторону. Вид у него был печальный. Днем он проиграл Джимми Фовергилу, и я решил, что дело в этом. Вскоре выяснилось, что прав я лишь отчасти. Он сел рядом со мной и несколько минут мрачно смотрел в долину.

— Только что говорил с Барбарой Мэдвей, — наконец сообщил он.

— Вот как? — сказал я. — Очаровательная девушка.

— Она уезжает на лето в Марвис Бэй.

— Наши места опустеют.

— Еще как! — возбудился он и замолчал снова. Наконец он глухо застонал.

— Черт, как я ее люблю! — проговорил он сквозь зубы. — Господи Боже, как люблю!

Я не удивился, что он со мной откровенен. Почти все здешние молодые люди рано или поздно приносят мне свои тяготы.

Фердинанд отрешенно грыз ручку ниблика.

— Не могу, — сказал он наконец, — не могу попросить такого ангела, чтобы он, то есть она, вышла за меня замуж. Понимаете, всякий раз, когда я уже готов, я кому-нибудь проигрываю. И я теряюсь. Я нервничаю, бормочу, говорю глупости. Хотел бы я знать, кто придумал эту бесовскую игру. Взял бы его и задушил. Наверное, он давно умер. Ну, хоть попрыгал бы на могиле.

Именно тут я понял все, и сердце у меня сжалось. Истина вышла наружу. Фердинанд стал обалдуем.

— Ну-ну, дорогой мой! — сказал я, зная, что слова мои бессильны. — Справьтесь с этой слабостью.

— Не могу.

— Попробуйте!

Он снова погрыз ручку, потом сказал:

— Она просила меня приехать в Марвис Бэй.

— Что ж, неплохо. Значит, ей нравится ваше общество.

— Да, но какой в этом прок? — Глаза его внезапно блеснули. — Вот если бы я победил хорошего игрока — хоть раз, хоть один раз! — я бы с ней объяснился. — Огонек угас. — Но куда мне!

Что тут скажешь? Я похлопал его по плечу, и вскоре он ушел. Я остался здесь, думая о нем, и вдруг из клуба вышла Барбара. Она тоже была печальна и озабочена, словно что-то ее гнетет.

— Хотелось вам, — спросила она, садясь в соседнее кресло, — дать кому-то по голове чем-нибудь тяжелым?

Я ответил, что это бывало, и спросил, кого она имеет в виду. Она поколебалась немного, но, видимо, решила исповедаться. Одна из радостей старости — то, что мне открывают душу прелестные созданья. Барбару я знал с детства, даже купал ее в те времена. Как-никак, это связывает.