— Что ты, мне нисколько не трудно.

— Думаю, вам лучше уехать как можно скорее. Я согласился с ней и снова поцеловал.

— А когда ты вернешься в Голливуд… — снова начала она.

— Нет, — перебил я. — Встретимся лучше в Нью-Йорке.

— Почему?

— Ну…

— Да, ты прав, так будет лучше.

— Намного лучше.

Мы снова поцеловались, доведя счет, по моим оценкам, примерно до сотни. Затем рука об руку двинулись по переулку к дому навстречу аромату жареных сосисок, который свидетельствовал о том, что Эгги нисколько не переоценил свой кулинарный талант, и малышу Джо Кули удастся как следует заправиться перед долгим путешествием.

Эй, впереди! Перевод Н. Трауберг

Предисловие. Перевод Н. Трауберг

К чему влюбляться гольфисту? Перевод С.Деминой, Д.Притыкина

Чудесное исцеление Джорджа Макинтоша. Перевод А. Притыкиной, Д.Притыкина

Испытание гольфом. Перевод А.Притыкиной, Д.Притыкина

Сердце обалдуя. Перевод Н. Трауберг

Волшебные штаны. Перевод Н. Трауберг

Пробуждение Ролло Подмарша. Перевод Н. Трауберг

Неподходящий жених. Перевод Н. Трауберг

Белые фиалки. Перевод Н. Трауберг

Очищение Родни Спелвина. Перевод Н. Трауберг

О плавающих, путешествующих, гольфируюших, плененных… Перевод Н.Трауберг

Буква закона. Перевод Н. Трауберг

Прощайте, ноги. Перевод Н. Трауберг

В конце концов, есть гольф. Перевод Н. Трауберг

Из глубины. Перевод Н. Трауберг

На глиняных ногах. Перевод Н. Трауберг

Excelsior. Перевод Н. Трауберг

Крест-накрест. Перевод Н. Трауберг

Гандикап — 0. Перевод Н. Трауберг

Колокола для Уолтера. Перевод Н. Трауберг

Спать, спа-ать… Перевод Н. Трауберг

Потаенное сокровище. Перевод Н. Трауберг

ЭЙ, ВПЕРЕДИ![11]

Книга эта отмечает эпоху на моем литературном пути. Она написана кровью. Она излилась из души, истерзанной немилостью рока, как не терзала моя клюшка всю прелесть изогнутого газона перед одной из последних девяти лунок. Это — труд почти отчаявшегося человека с гандикапом восемнадцать, который должен обрести особую прыть, чтобы он (гандикап) снова не превысил двадцати.

Мне, поставляющему легкое чтиво, до сих пор не мешало то, что я весел, беззаботен и прост. Я говорю «не мешало», поскольку читатель любит ощущать, что автор занятных историй несчастлив в частной жизни и создает что-то смешное просто потому, что не в силах вынести бремя бытия. Что ж, теперь я именно таков.

Два года назад я был пустым комедиантом. Книгам моим не хватало глубины. Я легкомысленно писал, ибо весело жил. Потом я занялся гольфом, и вот, я улыбаюсь сквозь слезы и смеюсь, чтобы не плакать, словно какой-то Фигаро. Тем самым, я вправе высоко держать голову, зная, что достоин уважения.

Если вы найдете в этом сборнике что-нибудь забавное, пожалуйста, не забывайте, что я писал после того, как потерял в кустах три мяча или сломал любимую клюшку; и, пробормотав: «Молодец… какой молодец!», припомните историю про клоуна, шутившего, когда умирал его ребенок. Вот и все. Спасибо за сочувствие. Оно очень важно для меня. Как вы думаете, если бы я параллельно поставил ноги… Да, ладно, чего там, это вас не волнует. Буду горевать один.

P.S. Во втором рассказе я упоминаю Кортеса, глядящего на Тихий океан. Вскоре после того, как рассказ этот появился в журнале, я получил письмо, где были слова: «Ну, знаете! Не Кортес, а Бальбоа». Насколько я понимаю, исторически это верно; но если Кортес годился Китсу, он сгодится и мне. Кроме того, океан большой, мало ли кто на него смотрит! Почему бы среди них не оказаться Кортесу?

ПРЕДИСЛОВИЕ[12]

Прежде чем вывести читателя на половинное поле о девяти лунках, я хотел бы сказать несколько слов об отзывах на первую книгу о гольфе, «Бить будет Катберт». Во-первых, я с огорчением заметил, что многие литераторы считают гольф пустой забавой, недостойной мыслителя. Могу сказать одно: на протяжении столетий лучшие умы писали об этой благородной игре, и если я не прав, то вместе с весьма достойным сообществом.

О гольфе говорили не только великие игроки. Публий Сир[13] не гнушался практичными соображениями о заднем замахе («Поспешишь — людей насмешишь»); Диоген ярко описывал чувства человека, выбивающего мяч из воды («Мужайся, берег близко»); а доктор Уоттс,[14] сделав удар, начертал на обороте своей записи счета небольшой стишок:

Сам Чосер, отец английской поэзии, ввел в рассказ сквайра строку:

Как известно, именно так именуют деревянную клюшку. Конечно, при нынешних резиновых мячах сгодится и простая железка.[15]

Передавая сетования игрока, которому мешает буйная четверка,[16] Шекспир говорит:

Если припомним все это, можно считать, что обвинения опровергнуты.

Намного прискорбней то, что авторы статей, по их же словам, ничего не смыслят в гольфе. Некий X просто не знает, что такое ниблик.[17] Того, кто пишет о божественной игре, должны судить равные ему,[18] что в данном случае означает людей, которые делают хотя бы один хороший удар из шести, четыре сносных выводящих удара за раунд и три приличных коротких на лунку. Мне кажется, я вправе просить издателей, чтобы они, в свою очередь, попросили критиков приписывать в скобках свой гандикап. Тогда читатель правильно оценит сборник, а жало обличительных фраз будет вынуто цифрой «36» в конце абзаца. Слова же «истинный шедевр» особенно порадуют меня, когда перед ними — ноль.

Напоследок скажу еще одно. Сравнивая эту книгу с «Катбертом», умный читатель удивится горькой глубине чувств и, быть может, выведет отсюда, что я, подобно многим, попал под влияние русских классиков. Это не так. Конечно, стиль мой многим обязан Достоевскому, но пронзительная печаль рассказов о Подмарше или о Воспере вызвана только тем, что последнее время я часто играл на поле для гольфа в Саутгемптоне (Лонг-Айленд). Создал его беглый шотландец, решивший, как это ни странно, собрать вместе все худшие лунки Великобритании. Пройдя пески у Сэндвича[19] и горы у Прескота,[20] мы оказываемся перед лункой в Сэнт-Эндрус[21] у сада начальника станции, куда улетает мяч, если в нее не попадешь, помня при этом, что за углом — и неприступный редут, и вожделенный рай. Если мы два дня подряд поиграем на таком поле, мы кое-что узнаем о жизни.