Пришла первая суббота июня, и в нашем гольф-клубе состоялся танцевальный вечер. Над девятым газоном с дубовых веток свисали разноцветные фонарики, а из столовой, откуда вынесли мебель, слышалось шарканье ног и голос саксофона, жалобный, словно ему не удался короткий удар. В саду, в глубоком кресле, курил сигару Старейшина, осененный тем покоем, который наступает, когда ты уже не должен танцевать.

Открылась дверь, из клуба вышел молодой человек. Он постоял на ступеньках, вытянув руки и глядя то вправо, то влево. Старейшина заметил в темноте даже то, что он мрачноват. Выглядел он так, словно его ударили в солнечное сплетение души.

Да, кругом царило веселье, звучала музыка, а он страдал.

К прочим звукам присоединился высокий мужской голос, быстро и шустро рассуждавший о современной русской мысли. В свете фонарика появилась девушка под руку еще с одним субъектом. Она была миниатюрна и красива, он — долговяз и интеллектуален. Свет очерчивал его высокий лоб и дробился в роговых очках. Девушка смотрела снизу вверх с немым обожанием, которое едва не довело до корчей человека на ступеньках. Однако он махнул рукой, споткнулся о коврик и пошел в клуб. Парочка тоже исчезла, Старейшина мог наслаждаться уединением, пока из клуба не вышел наш любезный и расторопный секретарь. Запах сигары привлек его к креслу, и он сел рядом.

— Видели Рэмеджа? — спросил он.

— Да, сейчас стоял на ступеньках, — ответил Старейшина. — А что?

— Может, вы его спросите? Не пойму, что с ним творится. Милый, приветливый человек, а когда я попытался рассказать, как быстрее дойти до пятой лунки, он меня просто оборвал. Как-то ухнул посреди фразы…

Старейшина вздохнул.

— Не обращайте внимания, — посоветовал он. — Ему сейчас тяжело. Только что мне довелось увидеть сценку, которая все объясняет. Мейбл Патмор отчаянно флиртует с Первисом.

— С Первисом? Это который на прошлой неделе выиграл чемпионат по боулингу?

— Возможно, он опозорился таким способом, — холодно сказал Старейшина. — Да, я слышал, он привержен этой недостойной игре. И Мейбл Патмор, которой не хватает только более решительного удара у подставки, тратит время на него! Насколько я понял, привлекает он потоком слов, а бедный Рэмедж даром речи не владеет. Девушки любят краснобаев. Жаль, очень жаль. Тут поневоле припомнишь…

Секретарь вскочил, словно вспугнутый фазан.

— …историю, — продолжал Старейшина, — Джейн Паккард, Уильяма Бейтса и Родни Спелвина, которую я сейчас…

— Дела, дела, — вставил секретарь. — Я бы рад, но…

— …расскажу, — завершил фразу старец, беря его за фалды и сажая на стул. — Я полагаю, что брак между игроком и чужаком не может принести счастья. Какое счастье, если душа не очищена благороднейшей из игр? Это подтверждает история Джейн Паккард, Уильяма Бейтса и Родни Спелвина.

— Буквально ни одной минутки…

— Именно из-за нее я не думаю, что у Мейбл и этого типа что-нибудь серьезное. Девушка, познавшая гольф, должна сойти с ума, чтобы выйти за субъекта, катающего деревянные шары. Рано или поздно она прозреет. Надеюсь, случится это до свадьбы, как у Джейн Паккард, о которой я вам сейчас расскажу.

Секретарь застонал.

— Я пропущу танец!

— Что ж, какой-то барышне повезет, — невозмутимо заметил Старейшина, крепче держа соседа за руку.

— Джейн Паккард и Уильям Бейтс (сказал Старейшина) не были обручены. Они знали друг друга с детства, и как-то подразумевалось, что если Уильям сделает предложение, Джейн его примет. Уильям вообще не любил спешить. Он действовал весомо и медленно, как грузовик, на который был похож и внешне, и внутренне. Кроме того, он был похож и на быка и отличался тугодумием. Помню, он минут пятнадцать решал, что заказать, бифштекс или отбивную. Такой, знаете, мирный, основательный человек. Флегматик. Вот-вот, флегматик.

Мысль о женитьбе на Джейн пришла ему в голову года за три до излагаемых событий. Поразмышляв шесть месяцев, он послал ей розы. Еще через год, в октябре, он подарил ей коробку шоколадных конфет. При таком ходе дел можно было предположить, что лет через пять они поженятся.

Джейн тоже любила его. У них было много общего — спокойные такие, медлительные. Каждый день они играли в гольф, и гандикап у них уменьшался параллельно. Как вам известно, многие браки рушатся от того, что муж намного превосходит жену и, в ответ на какие-нибудь упреки, может напомнить ей особенно плохой удар. Джейн и Уильям были равны. Их ждала жизнь, построенная на понимании и сочувствии. Год за годом, думали мы, они будут поддерживать и ободрять друг друга. Конечно, если Уильям все-таки решится.

На четвертом году я заметил кое-какие изменения. Как-то я заглянул к Паккардам, и застал только Джейн. Она дала мне чаю, разговаривала, но что-то отвлекало ее. Зная ее с детства, я спросил, что случилось.

— Не то чтобы случилось… — вздохнула она.

— Рассказывай, — твердо сказал я.

Она опять вздохнула.

— Вы не читали «Пламенную любовь» Луэллы Перитон Фиппс?

Я не читал, в чем и признался.

— Вчера я взяла в библиотеке, — продолжала Джейн, — и дочитала к трем часам утра. Там и пустыня, и верблюды, и арабский шейх с суровым, но нежным взором, и такая Анджела, и оазисы, и финики, и миражи. Этот шейх хватает Анджелу, и сжимает в объятиях, и вскакивает на коня, а вокруг песок, тьма и мерцающие звезды. Ах, не знаю…

Она мечтательно посмотрела на люстру.

— Может быть, мама возьмет меня зимой в Алжир, — отрешенно проговорила она. — Это полезно при ревматизме.

Я ушел, страдая. Ну, что за люди, эти писатели! Набьют девушке голову… Надо бы зайти к Уильяму и дать ему хороший совет. Вы скажете, мне-то что, но они так подходили друг другу. А тут Джейн чудит, еще взглянет на Уильяма и подумает: «Что я в нем нашла?» Словом, я поспешил к нему.

— Уильям, — сказал я, — по праву человека, качавшего тебя на коленях, задам тебе нескромный вопрос. Ты любишь Джейн Паккард?

— Кто, я? — спросил он, помолчав.

— Ты.

— Кого, Джейн?

— Да.

— Люблю ли я, значит, Джейн? — подвел он итог и добавил минут через пять: — Конечно.

— Очень рад!

— Жутко люблю.

— Лучше быть не может!

— Как говорится, безумно.

Я похлопал его по могучей груди.

— Тогда скажи ей об этом.

— Это мысль, — отвечал он, глядя на меня с восторгом. — Понятно-понятно. Выдумаете, все тогда устроится?

— Вот именно.

— Ну, что же, завтра я уезжаю на матч, но в пятницу приеду. Может, выйти с ней на площадку и там, между делом…

— Очень хорошо.

— Скажем, у шестой лунки.

— Замечательно.

— Или у седьмой.

— У шестой. Там после подставки земля идет полого, и ты будешь немного прикрыт.

— Что-то в этом есть…

— Вообще-то лучше всего завлеки ее к бункеру слева от шестой.

— Зачем?

— Песок, знаешь… ей понравится. А главное, — строго сказал я, — не тяни, не размазывай. Подпусти романтики. Я бы тебе посоветовал схватить ее, сжать в объятиях…

— Кого, ее?

— Они это очень любят.

— Ну, знаете, все-таки!..

— Честное слово!

— Схватить?

— Именно.

— Сжать?

— Вот-вот.

Он снова задумался.

— Вам виднее, — сказал он. — Наверное, у вас получалось. А все-таки… Ну, ладно, будь что будет.

— Вот это разговор! — признал я. — Иди, Бог тебе в помощь.

Любые человеческие замыслы может нарушить непредвиденный фактор, некое X, сбивающее весь план. Я его не предвидел; но, достигнув в пятницу первой подставки и собираясь еще раз подбодрить Уильяма Бейтса, я понял, что слишком благодушен. Уильям еще не вернулся, Джейн была здесь, а с нею был высокий тонкий темноволосый персонаж в непереносимо романтическом стиле. Он говорил с ней напевно и тихо, она его восторженно слушала, вылупив прекрасные глаза, приоткрыв губы. Мне пришлось окликнуть ее несколько раз.