Я бы хотел, чтобы об этой книжке судили в незлобивом, послеобеденном духе. Напрягите воображение. Представьте, что вы доверху полны petite marmite, poulet roti[103] и тем странным мороженым, похожим на лосьон для волос, которое подают на банкетах; что вы упились хорошим вином; что вы расстегнули жилетку и раскурили сигару. Тогда все предстанет в ином свете.

А вообще-то и правда, поешьте как следует перед тем, как читать. Не берите книжку в руки после легкого завтрака или в серый предвечерний час. Дождитесь обеда. Потом, когда кофе и бренди — под рукой, а душа полна уютного чувства «да что там, потерплю», читайте смело. Вы сами удивитесь, насколько все иначе.

Издатели меня поддержат. Фейбер-старший, с которым я чаще имею дело, рассказывал, что рукопись пришла утром, и они с Фейбером-младшим просто не знали, как с ней быть. Целый день перебрасывали они ее друг другу. Потом позвали служащего по фамилии Симмонс, чтобы подсунуть ему, но он тут же уволился и теперь разводит в Кении кофе. Оказавшись в тупике, они внезапно решили, что надо сначала пообедать.

Обед их был таким:

Пили они при этом самое лучшее шампанское, а потом чуть не подрались, поскольку Фейбер-младший вцепился в манускрипт, Фейбер же старший, рассерженный его пыхтением и сопением, ударил брата по голове croissan'oм, то есть рогаликом.

Итак, если вы еще колеблетесь, скажите себе: «Сделать это можно. Вот Фейберы…» — и приступайте к чтению.

Всякий, кто любит писателей (а, кроме пекинесов, они — самые привязчивые и приятные из домашних животных), заметил, я думаю, как их, бедняжек, мало. Когда-то Лондон кишел ими. Мы встречали их кучками в любом издательстве, куда бы случайно ни зашли. Их присутствие украшало и первый, и второй антракт любой премьеры, что же до таких мест, как Челси или Блумсбери, приходилось смотреть под ноги, чтобы на них не наступить.

А что теперь?

Проверьте сами. Уильям Шекспир… Когда его в последний раз видели? Перси Б. Шелли… Что с Перси? Диккенс, Теккерей, Троллоп, Мартин Таппер…[105] Где они? Их нет.

Иногда мне рассказывают страшные истории.

— Знаете этого романиста с висячими ушами? Ну, крапчатый такой, весь пиджак в пятнах. Так вот, он исчез.

— Исчез?

— Бесследно. Попрощались у входа в клуб, а захожу туда — его нету.

— И со мной то же самое, — говорит другой. — Были у меня прекрасные драматурги. Как в воду канули!

Мы, конечно, решили, что они попали под машину. Писатель мечтателен и, как его не дрессируй, встает посреди улицы, чтобы отработать диалог. Но недавно правда вышла наружу.

Они — в Голливуде, пишут сценарии для звуковых фильмов.

Как и следовало ожидать, с появлением звукового кино Голливуд кардинально изменился. Теперь картину запросто не сделаешь. Все знают, как их делали раньше — беспечно, по-приятельски, словно стайка школьников. У Айка есть пленка, у Спайка — камера (дядя подарил на Рождество), у Майка — два-три приятеля, которые любят наряжаться и сниматься, так что можно, сложив свои карманные деньги, основать кинокорпорацию. О сценариях никто и не думал. Их создавали по ходу дела.

Прошли эти добрые времена. Теперь нельзя облачиться в тогу, крутануть ручку и назвать то, что получится, «Великий Рим». Нужна сложнейшая организация. Нужны продюсер, режиссер, второй режиссер, помреж, ассистент, оператор, директор группы и множество помощников. Нужны высококлассные специалисты. А главное, нужны писатели.

Получился неслыханный кавардак. Чтобы исправить дело, надо смело выйти вперед и выложить всю правду.

Прошу вас, не преуменьшайте опасности. Не отмахивайтесь от нее, беззаботно замечая: «Чем больше, тем лучше» или «Один куда-то денется, а тут — другой». Англия, очнись! Если не действовать решительно, писатели исчезнут совсем. Кто будет писать в газетах о современной девушке и упадке домашнего уюта? Представьте, что вы понадеялись на Инга,[106] а его нигде нет. Вы призадумались, а?

Нам скажут, что это нелепо — только динамит мог бы изгнать настоятеля из «Ивнинг Стандард». Не зарекайтесь. Дело дошло до того, что ничему нельзя верить. Знаете ли вы, например, что весь год, когда меня не было в Лондоне, я был не в Дартмуре, как полагали, а в Голливуде? Если бы я не подкупил дочь тюремщика, и она не сунула в пирог напильник, я бы там и сидел. Что скажете?

Голливуд ужасно влияет на нравственность. Он дышит обманом и лукавством. Ни один предмет, ни одно явление не равны самому себе. Дерево — крашеный столб, подпертый какими-то бочечками. Дворец Гарун аль Рашида, который мы видим на экране, был в жизни картонным макетом (4 фута на 3). Поэтичная лагуна — дурно пахнущий бассейн, по которому, вздымая волны, ходит ассистент в трусах.

Представьте, как действует это на чувства творца. С детства наученный любить правду, он попадает туда, где наживаются на подлоге. Поневоле задумаешься, правильно ли тебя воспитывали. Через месяц-другой уже нельзя положиться на то, что он не будет мошенничать в гольфе или при подсчетах налога.

Страдает и его достоинство. Сценаристов держат в закутках. На каждой студии располагаются ряды жалких хижин, в каждой из которых сидит писатель. Сквозь решетку белеют испуганные лица, и порой, жалобно скуля, злосчастные авторы просят, чтобы их вывели на прогулку. Как, по-вашему, легко это видеть? Сердце буквально истекает кровью. Только очень жестоких людей не тронет такое зрелище.

Как-никак, писатель — человек. Ему положены жизнь, свобода и стремление к счастью. Можно ли держать его на привязи?

Нет, я не хочу сказать, что их очень мучают. На лучших студиях к ним даже добры. Часто видишь, как Уорнер или Ласки кормят их салатом через решетку. Относится это и к самым гуманным режиссерам.

Что там, сценаристы нередко дружат с режиссерами. Кинг Видор рассказывал мне трогательную историю. Как-то утром он шел в ателье, сосредоточившись на будущей съемке, и ощутил, что его дергают за полу пиджака. Посмотрев вниз, он увидел своего ручного сценариста, Уильма Эдгара Деламера, глядевшего на него так странно, словно он хотел его предостеречь.

Поначалу мистер Видор принял это за шутку, но что-то подсказало ему, что где-то таится опасность. Он вспомнил детские книги, в которых верный пес оттаскивал хозяина от пропасти. Повернувшись на 180°, он пошел в кафе, где выпил обезжиренного молока. И правильно сделал, поскольку в ателье ожидала заморская звезда с тяжелым характером. Можете не сомневаться, что Эдгар получил хороший ужин.

Однако это — частный случай. Не все режиссеры подобны Кингу Видору. Большей частью они изводят узника поправками, от чего тот теряет и достоинство, и аппетит. Губит сценаристов то, что с ними никто не считается. Режьте по живому, кромсайте, давайте понять, что диалог сырой, и вскоре вы добьетесь того, что розы на его ланитах безвозвратно поблекнут.

Говорят, в Голливуде есть сценаристы, которые годами получают жалованье, хотя ни одна их строчка применения не нашла. Есть и такие, кого никто не видел, словно узников Бастилии. Они сидят в своем закутке и растят бороду. Время от времени с ними возобновляют контракт, а потом опять забывают.

Если все так, как я описал, напрашивается вопрос — почему писатели туда едут? Ответ уложится в одно слово: «Насилие».

Честности ради скажу, что киномагнаты очень редко прибегают к физическим методам. Иногда особенно упорному автору дают мешком по голове в темной аллее, чтобы отправить в пустыню, пока он не очнулся, но, как правило, действуют мягче, деликатней.