Подумать только, «стоящее»! Бредбери простил ее, потому что любил, но обиду забыть не смог.

Как и многие из тех, кто пристрастился к гольфу в зрелом возрасте, понапрасну растратив молодость на коммерческие устремления, Бредбери Фишер был предан игре всей душой. Хоть он изредка и наведывался на Уолл-Стрит, чтобы отнять миллион-другой у мелких инвесторов, главное место в его жизни занимали гольф и коллекция. Он начал собирать ее, как только увлекся гольфом, и очень ею дорожил. Воспоминания о том, что жена не позволила ему приобрести запонку Д. Г. Тейлора[66] за какие-то несколько сотен фунтов, камнем лежали у него на душе.

Эта неприятность постигла Бредбери в Лондоне. Сейчас он возвращался в Нью-Йорк, а жена еще ненадолго осталась в Англии. Всю дорогу Бредбери был угрюм и печален, а во время корабельного концерта, куда его занесла нелегкая, даже сказал стюарду, что если у самозваной певицы, только что исполнившей «Мой домик на Диком Западе», хватит наглости выйти на бис, пусть она свернет себе шею на какой-нибудь высокой ноте.

Таково было настроение Бредбери Фишера, когда он пересекал океан, таким оно осталось и по возвращении домой в Голденвиль, что на Лонг-Айленде. Задумчиво сидел он с послеобеденной сигарой в версальской гостиной, когда вошел Близзард, английский дворецкий, и сообщил, что мистер Глэдстон Ботт желает переговорить с ним по телефону.

— Ботт? Пусть проваливает, — ответил Бредбери.

— Очень хорошо, сэр.

— Нет, лучше я сам с ним разберусь, — Бредбери подошел к аппарату. «Алло», — резко бросил он в трубку.

Не нравился ему этот Ботт. Бывают люди, которым словно судьбой начертано всю жизнь оставаться соперниками. Так было с Бредбери Фишером и Д. Глэдстоном Боттом. Они родились в одном городишке с разницей в несколько дней, почти одновременно переехали в Нью-Йорк и с тех пор шли ноздря в ноздрю. Фишер на два дня раньше Ботта заработал первый миллион, зато первому разводу Ботта газетчики уделили на пару абзацев больше внимания, чем разводу Фишера.

В знаменитой тюрьме Синг-Синг, где каждый из них провел несколько счастливых лет молодости, они на равных сражались за блага, которые предлагало это заведение. Фишер застолбил за собой место кетчера в бейсбольной команде, а Ботт обскакал Фишера, когда хору понадобился тенор. Ботта выбрали для участия в состязании ораторов Синг-Синг и Оберна,[67] зато Фишеру в последний момент удалось попасть в команду кроссвордистов, в то время как Ботт остался в запасе.

Одновременно они начали играть в гольф, и их гандикапы всегда были одинаковы. Неудивительно, что Фишер и Ботт недолюбливали друг друга.

— Привет, — ответил Глэдстон Ботт. — Вернулся? Послушай, Фишер. Есть у меня одна интересная вещица. Думаю, подойдет для твоей коллекции.

Бредбери Фишер смягчился. Ботт был ему неприятен, однако это еще не повод отказываться от сделки. Ботт, конечно, ни в чем не разбирается, но вдруг ему посчастливилось наткнуться на что-нибудь ценное. Бредбери с облегчением подумал, что жена сейчас за три тысячи миль от дома, и ее всевидящее око не следит за каждым его шагом.

— Я только что вернулся с юга, — продолжил Ботт, — привез детскую клюшку Бобби Джонса.[68] Именно ею он первый раз в жизни играл на чемпионате Атланты, штат Джорджия, среди детей, у которых прорезались еще не все зубы.

Бредбери ахнул. До него доходили слухи о существовании такого сокровища, но он им не верил.

— А это точно? — спросил он. — Ты уверен, что она подлинная?

— У меня письменные ручательства мистера Джонса, миссис Джонс и няни.

— Сколько, Ботт, старина? — запинаясь, произнес Бредбери. — Сколько ты хочешь за клюшку, Глэдстон, дружище? Я дам сто тысяч долларов.

— Ха!

— Пятьсот тысяч.

— Ха-ха!

— Миллион.

— Ха-ха-ха!

— Два миллиона.

— Ха-ха-ха-ха!

Бредбери Фишера словно поджаривали на сковороде. Лицо исказила гримаса. В душе с быстротой молнии сменялись ярость, отчаяние, ненависть, злость, боль, досада и возмущение. Однако, когда он снова заговорил, голос был вкрадчивым и любезным.

— Глэдди, старичок, — сказал он, — мы столько лет с тобой дружим.

— Нет, не дружим, — ответил Глэдстон Ботт.

— Дружим-дружим.

— Ничего подобного.

— Пусть так, а что скажешь на два миллиона пятьсот?

— Держи карман. Послушай, тебе и впрямь так нужна эта клюшка?

— Нужна, Ботти, старикашечка, очень нужна.

— Так вот. Меняю ее на Близзарда.

— На Близзарда? — с дрожью в голосе переспросил Фишер.

— На Близзарда.

Пожалуй, до сих пор из повествования о двух миллионерах можно было заключить, что никто из них ни в чем не превосходил соперника. Однако это не так. Вообще говоря, чем бы ни похвастался один, у другого всегда находилось что-нибудь равноценное. Лишь в одном преимущество Бредбери Фишера не вызывало сомнений — у него был лучший на всем Лонг-Айленде английский дворецкий.

Близзард был бесподобен. К сожалению, в наши дни английские дворецкие все меньше и меньше соответствуют овеянному легендами образу, созданному их предшественниками. Современный дворецкий так и норовит оказаться стройным молодым человеком в прекрасной физической форме, которого легко принять за члена семьи. Близзард же принадлежал к старой доброй школе; прежде чем попасть к Фишерам, он пятнадцать лет прослужил у графа и, судя по виду, за эти годы и дня не прожил без пинты портвейна. Портвейн, выпученные глаза и три подбородка — в этом был весь Близзард. У него были ноги колесом, а при ходьбе нижняя часть жилета выступала, словно авангард в королевском параде.

Сознание, что Ботт страстно желает заполучить Близзарда, давно согревало Бредбери душу. Однако никогда раньше Ботт не выражал свои чувства открыто.

— На Близзарда? — прошептал Фишер.

— На Близзарда, — твердо ответил Ботт. — У жены на следующей неделе день рождения, и я как раз подбираю подарок.

Бредбери Фишер содрогнулся, ноги стали, как ватные. На лбу выступили капельки пота. Слишком уж велико было искушение.

— Может, возьмешь три миллиона… или четыре… или что-нибудь вроде того?

— Нет. Мне нужен Близзард. Бредбери вытер платком взмокший лоб.

— Так тому и быть, — еле слышно сказал он.

Тем же вечером прибыла детская клюшка Джонса. Несколько часов Бредбери Фишер любовался ею с чистой радостью коллекционера, которому удалось заполучить настоящее сокровище, потом мало-помалу начал понимать, что натворил.

Он задумался о жене и о том, что она скажет, когда все узнает. Близзард был гордостью и отрадой миссис Фишер. Ей, подобно поэту, не доводилось лелеять лани нежной,[69] но случись такое, она не привязалась бы к этой самой лани больше, чем к Близзарду. Даже сейчас мысли ее нет-нет да и возвращались к оставленному дома любимцу. Вот и сегодня Бредбери обнаружил, что в его отсутствие пришли три телеграммы.

Первая вопрошала:

Вторая:

Третья:

Не нужно быть ясновидящим, чтобы понять: если, возвратившись домой, она узнает, что Бредбери обменял Близзарда на детскую клюшку для гольфа, развода не избежать. Любой суд присяжных в Америке единогласно примет решение в ее пользу. Первая жена получила развод по гораздо более пустяковому поводу. Да и вторая, и третья, и четвертая. А ведь эту жену Бредбери любил. Было в его жизни время, когда, потеряв жену, он относился к этому философски, зная, что мгновенно найдет другую. Однако с возрастом появляются постоянные привычки, и Бредбери уже не мыслил себя без нынешней спутницы жизни.