— Ты и сама это знаешь. И тебе бы это понравилось. Вот что меня больше всего огорчает. Даже удручает. Именно это…

— Ну ладно, — оборвала ее Энн.

Но Совесть не так-то легко заглушить.

— Такая порядочная девушка — и нате вам! Всегда гордилась собственным благоразумием. Никогда не понимала сверстниц, которые легко попадались в ловушку вроде этой. И что же? Вешаться на шею мужчине! Тьфу!

Энн передернулась.

— Да, вешаться на шею! Когда ты помолвлена с таким приятным молодым человеком, наследником одного из высокороднейших английских аристократов! Мало того, этот молодой человек в эту самую минуту прикован к постели, и ты — его единственное утешение. «Вот уже и агония, — говорит он, корчась от боли, — и последнее, что у меня остается, — любовь Энн. Энн мне верна. Энн не бегает по вечеринкам с первым встречным-поперечным». Вот что он говорит, этот молодой человек.

— Но у него же свинка.

— И что с того?

— Это так глупо.

— Сердцу не важны размеры лица.

— Наверно, — с сомнением протянула Энн. Повисла пауза.

— А тот, другой, — продолжала Совесть. — Что ты о нем знаешь? Если говорить без обиняков, уверена ли ты, что он тебя достоин?

— С таким лицом, как у него, — конечно.

— Статистика показывает, что пятьдесят процентов убийц и прочих преступников очень симпатично выглядят. Нельзя судить по внешности.

— Он единственный по-настоящему романтичный из всех моих знакомых.

— Романтичный! Вот в чем твоя беда, — уличила ее Совесть, попав в самую точку. — Знаешь, кто ты? Глупая, сентиментальная школьница. Да, именно так. Романтика! Что за чушь! Тебе мало романтики в том, чтобы стать будущей графиней Ходдесдон? Мне стыдно за тебя.

— Мне надо письма писать, — сказала Энн.

Она вернулась к своему занятию. Сколько идиотов поспешили пожелать ей счастья, хотя им следовало бы знать, что ей совсем не по душе брак с лордом Бискертоном… Она строго одернула себя. Вот за такие мысли Совесть безжалостно грызет ее в последние дни.

«Дорогая леди Корсторфайн, — прилежно вывела она. — Как мило с вашей стороны…»

— Тьфу! — вырвалось у нее.

Она отложила ручку. Сил нет писать.

— ? — безмолвно вопросила Совесть.

— Ладно уж, — послушно ответила Энн.

Она добила письмо к леди Корсторфайн. Две страницы девической чепухи, от которой у нее зубы заломило. Потом взяла следующее из стопки писем.

Энн взглянула на подпись.

Чувство, похожее на острую ностальгию, охватило Энн Мун. Кичи Вэлентайн! Девушка, с которой они так весело провели время на пароходе, когда плыли из Америки. С тех пор прошел целый век. Она почувствовала себя виноватой. Она заводила дружбу с легкостью котенка, а Кичи искренне полюбила. Расставаясь на вокзале Ватерлоо, обе обещали другу часто встречаться… И вот уже столько недель она в Англии, а ни разу даже не вспомнила о Кичи.

Ох уж эти пароходные знакомства!

Чтение письма только усилило чувство вины. Бедняжка Кичи! Она, видно, помирает со скуки. Этот ее дядюшка, должно быть, был душой общества у вустерских гвардейцев, но для юной девушки он негодная компания. Правда, в письме упоминалось про какого-то соседа, некоего мистера Смита, по-видимому, очень приятного, но о нем было сказано вскользь, зато очень много об отсутствующем Мервине Флоке. От Мервина, судя по всему, уже с месяц не было весточки, и это огорчало Кичи Вэлентайн гораздо больше, чем привычка дяди Эвералда спать после обеда, храпя, как полковая труба.

Энн опять отложила ручку. Ее жгло желание помочь ближнему. Письмо, полученное как раз в первый свободный вечер, выдавшийся у нее за последние дни, придало ей решимости. Хозяйки, по счастливому стечению обстоятельств, тоже не было дома. Следовательно, можно и нужно немедленно отправиться прямо в этот «Замок», забрать Кичи и поехать куда-нибудь вместе поужинать. А потом они придут сюда и всласть поболтают.

Ее двухместный автомобиль стоял за углом. Спустя десять минут, выяснив, что дорога в Вэлли Филдс лежит через Слоан-сквер, Клэпхем, Брикстон и Херн Хилл, она отправилась в путь. Спустя полчаса она подъехала к Кастлвуду. Спустя тридцать две минуты ей сообщили, что мисс Вэлентайн нет дома, — Она ушла в кино с мистером Смитом из «Заводи», — доложила Глэдис.

— Хорошо, скажите, что я наведывалась.

Энн почувствовала себя слегка уязвленной. Разумеется, нельзя отказывать Кичи в невинных удовольствиях, которые она могла урвать от жизни, но экспедиция по спасению потерпела неудачу. Благородный порыв скрасить монотонность жизни в Кастлвуде пропал втуне; несмотря на жалостные истории о несчастной доле, у Кичи, оказывается, всегда под рукой какой-нибудь Смит, который помогает справиться с тяготами жизни.

Взгляд ее привлекло сверкание воды по ту сторону дороги. Она подошла к берегу и стала смотреть на лебедей. Нельзя сказать, что они показались во всей красе. На Малберри-гроув опускались сумерки, и Эгберт с Перси собирались спать. Оба плыли по воде, спрятав головки под левое крыло, и если есть зрелище, более утомительное, чем лебедь с головкой, спрятанной под крыло, так это два лебедя в этой самой позиции. Энн отвернулась, и в тот же момент обнаружила, что ее тет-а-тет с природой нарушен. О калитку дома под названием «Уголок» опирался молодой человек. К улыбающимся небесам подымался табачный дым.

Энн направилась к машине. В провинциальном уюте Малберри-гроув было нечто интимное, привносившее в пребывание мужчины и женщины с глазу на глаз некую неловкость. У Энн было чувство, будто ее закрыли в одном купе наедине с этим молодым человеком и тот вот-вот ввяжется в разговор, спросив для начала, не мешает ли ей дым его

трубки.

Но когда он-таки начал разговор, то не затем, чтобы спросить разрешения курить. Когда она проходила мимо него, у него вырвался громкий возглас. В ту же секунду калитка распахнулась, и молодой человек вырос рядом с Энн.

Она остановилась. Обернулась. И уже приготовилась сказать что-нибудь строгое, сопровождая реплику выражением недоступности на лице.

Вместо этого она беззвучно открыла рот и безмолвно уставилась на молодого человека. Выражение недоступности сменилось откровенным удивлением.

— Ах, — выдохнула Энн.

Лебедь Эгберт, пробужденный ото сна, издал недовольный крик и снова задремал.

Берри Конвей вышел из дома покурить в благодушном dolce far niente — сладости ничегонеделания. Его притянула не только красота летних сумерек. Его выгнали причитания Обломка Прошлого, которые грозили длиться вечно.

Возвратившись из города, он сразу почувствовал, что его няня уже не та спокойная почтенная дама, что прежде. Теперь она вся была во власти какого-то мощного, до поры дремавшего в ней чувства. Говорила она теперь низким хрипловатым голосом. Иногда презрительно фыркала. И, подымаясь по лестнице, Берри спиной чувствовал ее взгляд безъязыкого животного, пытающегося что-то сказать.

Это было в половине седьмого. Спускаясь по лестнице без четверти семь, он застал ее в холле. Ясно было, что сейчас должно что-то произойти. Обломок Прошлого пребывала в состоянии, которое заядлый разгадчик кроссвордов описал бы как беспокойство, волнение, возбуждение, тремор, горячка, кипеж (сленг), мандраж (разг.) и буйство.

Без десяти семь все прояснилось. Сержант Финбоу, до сего дня известный как констебль Финбоу, отметил повышение по службе предложением руки и сердца Обломку Прошлого.

В четверть восьмого она все еще уверяла мастера Берри, что не может и помыслить о том, чтобы оставить его без своей опеки. В семь двадцать, приложив все силы, Берри почти преуспел, доказывая, что сумеет выжить и без ее заботы. В половине восьмого причитания возобновились с новой силой. В семь тридцать пять, с трудом выйдя из клинча, Берри зажег трубку и ретировался, чтобы, облокотясь о калитку, предаться мыслям о нечаянной радости.