К. несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.
— Что ты тут делаешь, Молли? — осведомилась она. Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.
— Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч — художник! Он пишет картины!
Миссис Уоддингтон не ответила, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не рассматривала — так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда. Лицо его, хотя и противное, не вызывало никаких личных чувств.
Но сейчас все переменилось. Противные черты обрели грозный смысл. Описания Молли обеспокоили миссис Уоддингтон еще в спальне, и теперь они вынырнули из глубин подсознания, как безобразные чудовища из темных вод. «Стройный, невысокий, с красивыми карими глазами и такими золотистыми-презолотистыми волосами…» Миссис Уоддингтон уставилась на Джорджа. Ну да! Стройный. И невысокий. Глаза у него хотя и некрасивые, но карие, а волосы, несомненно, светлые.
Кажется, она говорила, что он будет задыхаться, краснеть, ломать пальцы, странно булькать, пыхтеть и топтаться… Точно так и вел себя молодой человек, стоявший сейчас перед ней. Взгляд ее оказал самое дурное воздействие на Джорджа Финча, и редко, за всю его карьеру, удавалось ему кашлять так хрипло, алеть так пунцово, переплетать пальцы так замысловато, извлекать из горла такие забавные звуки и усерднее спотыкаться о собственные ноги. Сомнений у миссис Уоддингтон не оставалось. Портрет, нарисованный Молли, превратился в живую, явную напасть. Вот она, пожалуйста!
Да еще художник! Миссис Уоддингтон содрогнулась. Из множества индивидуумов, составлявших калейдоскоп нью-йоркской жизни, художников она не жаловала больше всех. У них никогда нет денег. Они распущенны и безалаберны. Они ходят на танцы в странных нарядах, а то и бренчат на гавайской гитаре. И он — один из них!
— Наверное, — сказала Молли, — нам лучше подняться наверх?
Миссис Уоддингтон очнулась от транса.
— Тебе лучше подняться наверх!
Интонация ее пробрала бы и самого толстокожего человека.
— Я… э… наверное… — пролепетал Джордж. — Уже поздновато…
— Вы не уходите? — забеспокоилась Молли.
— Разумеется, мистер Финч уходит, — промолвила миссис Уоддингтон, и что-то в ее манере подсказывало, что она готова сгрести его одной рукой за шиворот, а другой — за брюки и вышвырнуть вон. — Если у мистера Финча есть дела, мы не должны его задерживать. Доброй ночи, мистер Финч!
— Доброй ночи. Спасибо за… э… приятный вечер.
— О-о-чень лю-ю-безно с вашей стороны!..
— Заходите к нам еще, — сказала Молли.
— Мистер Финч, — возразила миссис Уоддингтон, — очень и очень занят. Ступай наверх, Молли, и немедленно! До-о-оброй вам ночи, мистер Финч!
Она сверлила его взглядом, не совсем соответствующим старым добрым традициям американского гостеприимства.
— Феррис, — крикнула хозяйка, едва за Джорджем захлопнулась дверь.
— Мадам?
— Ни под каким видом не впускайте в дом человека, который только что вышел отсюда.
— Слушаюсь, мадам!
4
На следующее утро, солнечное и светлое, Джордж Финч бойко взбежал по ступенькам дома № 16 на 79-й стрит и нажал звонок. На нем был его сизый костюм, а под мышкой он держал огромную картину в оберточной бумаге. После долгих раздумий он решил подарить Молли свою любимую работу «Привет тебе, веселая весна!». Картина изображала молодую девушку, слегка задрапированную и явно страдающую в запущенной форме пляской святого Витта. Она танцевала с барашками на лугу, усеянном цветами. Когда Джордж писал ее, она, судя по выражению лица, больно порезалась об острый камень. И все-таки то был его шедевр, и он намеревался подарить его Молли.
Дверь открылась. Возник Феррис, дворецкий.
— Товары, — сообщил он, бесстрастно глядя на Джорджа, — доставляют с черного хода.
— Я к мисс, — выговорил Джордж, — Уоддингтон.
— Мисс Уоддингтон нет дома.
— А могу я увидеть мистера Уоддингтона? — спросил Джордж, смиряясь с такой заменой.
— Мистера Уоддингтона нет дома.
Джордж чуть замешкался. Но любовь побеждает все!
— А можно тогда видеть миссис Уоддингтон?
— Миссис Уддингтон нет дома.
Пока дворецкий это произносил, с верхних этажей донесся властный женский голос, вопрошающий невидимого Сигсби, сколько раз ему нужно повторять, чтобы он не курил в гостиной.
— Но я же ее слышу!
Дворецкий отчужденно пожал плечами, как бы отказываясь вникать в мистические происшествия.
— Миссис Уоддингтон нет дома, — повторил он. Они помолчали.
— Приятный сегодня денек, — заметил Джордж.
— Да, погодка ничего, — согласился Феррис. На этом разговор и завершился.
ГЛАВА IV
1
— Расскажи мне все, — сказал Хамилтон Бимиш. Джордж рассказал. Вид у него был самый плачевный.
Несколько часов он в смятении бродил по улицам и теперь приполз к другу в надежде, что более проницательный разум сумеет уловить в сгустившихся тучах серебряный проблеск.
— Так, — продолжил Хамилтон. — Ты позвонил?
— Да.
— И дворецкий отказался тебя впустить?
— Да.
Хамилтон сочувственно оглядел побитого друга.
— Бедный ты мой, тупоголовый Джордж! Такую кутерьму устроил! Испортил все из-за своей поспешности. Почему ты не подождал? Я бы ввел тебя в дом нормально, прилично, на правах друга семьи. А ты допустил, что тебя воспринимают, как изгоя какого-то.
— Но ведь старик Уоддингтон пригласил меня к обеду! Представляешь? Взял да и пригласил…
— Надо было дать ему в глаз и удирать со всех ног, — твердо перебил Хамилтон. — После всего, что я тебе рассказал о Сигсби Уоддингтоне, ты не мог питать иллюзий. Он из тех мужей, которым стоит только выказать симпатию к кому-то, как жены сразу решают, что это — истинный подонок. Ему не удастся привести к обеду и принца Уэльского. А когда он кладет на коврик такого субъекта (я употребляю это слово в самом лучшем смысле), да еще за пять минут до званого обеда, путая весь распорядок и вызывая самые черные мысли на кухне, можешь ли ты винить его жену? Мало того, вдобавок ко всему прочему ты прикинулся художником!
— Я и есть художник! — не без воинственности возразил Джордж. На этот предмет он придерживался твердой точки зрения.
— Спорно, спорно… Во всяком случае, тебе следовало скрыть это от миссис Уоддингтон. Женщины ее типа смотрят на художников, как на позор для общества. Говорил же я тебе, для нее мерило людей — их счет в банке.
— Так у меня же полно денег!
— Откуда ей знать? Ты сказал, что ты — художник, и она вообразила, что…
Прервав поток его мыслей, задребезжал звонок. Бимиш нетерпеливо поднял трубку, но заговорил ласково и снисходительно.
— А-а, Молли!
— Молли! — вскричал Джордж. Хамилтон не обратил на него внимания.
— Да. Он мой большой друг.
— Я? — выдохнул Джордж.
Хамилтон все так же не обращал на него ни малейшего внимания, как и подобает человеку, поглощенному телефонной беседой.
— Да, он мне сейчас рассказывает. Да, здесь.
— Она хочет, чтобы я поговорил с ней? — завибрировал Джордж.
— Конечно, приду. Сейчас же.
Бимиш положил трубку и постоял с минуту в задумчивости.
— Что она сказала? — в сильнейшем волнении допытывался Джордж
— Н-да, любопытно…
— Что она сказала?!!
— Придется несколько пересмотреть мою точку зрения…
— Что она сказала?!!
— Однако я мог бы и предвидеть…
— Что — Она — Сказала?
Хамилтон созерцательно поскреб подбородок.
— Странно, как работает ум у девушек…
— Что она сказала?
— Это Молли Уоддингтон, — сообщил мыслитель.
— Что она сказа-а-а-а-ла?!!
