Есть мнение, что обитатели Великобритании — люди холодные и бесстрастные, эмоции которых трудно пробудить, и что настоящее чувство можно встретить лишь по ту сторону Атлантики. Солидное подтверждение тому представили резко контрастирующие методы изложения одного события, использованные газетой «Курьер Интеллидженсер» в Мэнгассете, штат Мэн, и ее старшей современницей, лондонской «Морнинг Пост», сообщившие — через полтора месяца после начала этой истории — о помолвке Энн Мун и лорда Бискертона.

Мэнгассет — деревушка, где родители Энн имели летний дом, а редактор «Курьера Интеллидженсера», у которого с эмоциями было все в порядке и который однажды видел Энн в купальном костюме, почувствовал — и совершенно справедливо, — что случай требует лирической ноты. Он соответствующим образом подтянулся — что потребовало определенного усилия, ибо у него было внушительное брюшко, нажитое исключительно сливками. Редактор всю свою жизнь был крайне воздержан, несмотря на то что его внешний вид свидетельствовал против того.

«Будущая невеста (писал указанный редактор) — девушка, наделенная удивительным обаянием и замечательной привлекательностью. Обладая очаровательными манерами, голосом сирены, чувствительностью тонкой, как аромат цветка, духом веселым, как щебетанье птиц, умом блестящим, как сверкающий узор на зимнем стекле, сердцем чистым, как роса, трепещущая на лепестке фиалки, она обратит жилище супруга в Эдемский сад, как обратила свой отчий дом, и звуки небесных арф, исполненные любовью, преданностью и нежностью, ниспошлют на молодую чету сладостнейшее блаженство, когда-либо волновавшее чувства экстатическим восторгом».

«Морнинг Пост» в своей бесстрастной, жесткой манере ограничилась простой констатацией фактов. Никакого пыла. Никакого волнения. Никакого смятения чувств. Событие было подано столь же безэмоционально, как информация о том, что ученики и ученицы школы на Берчингтон-роуд победили в конкурсе детских оркестров и получили кубок на северолондонском музыкальном фестивале в Кениш-тауне.

Итак:

Таковы газетчики в Лондоне. Поработав несколько лет на Флит-стрит, они делаются невосприимчивыми и не могут распознать разницу между кучей детей, дующих в тромбоны, и юношей и девой, начинающими долгий путь рука об руку. Если захотите взбудоражить журналиста, надо быть по меньшей мере маньяком-убийцей и заколоть полдюжины жертв.

Усталая пресыщенность «Морнинг Пост» не поразила, однако, читающую публику. В сотне постелей сотня молодых людей замерла, не донеся до рта чашку с чаем и скорбно глядя на газету. Для некоторых из них эта заметка имела зловещий смысл. Они сосредоточили ум, каким бы тот ни был, на устрашающем предзнаменовании, поданном фигурой, означенной в качестве жениха; и, прошептав себе под нос «Боже мой!», перешли к результатам бегов с тяжким ощущением, что ныне никто не может чувствовать себя в безопасности.

Но были и другие — и они составляли большинство, — кто упал на подушки и потухшим взором глядел в потолок, пока душа, прикрытая шелковой пижамой, терзалась мукой. Эти размышляли над несовершенством бытия и недостижимостью мечты. Они швыряли прочь тонкий ломтик хлеба с маслом и, когда в спальню с ворчаньем входил приставленный к ним лакей, чаще всего посылали его к черту.

То были молодые люди, которые танцевали с Энн, обедали с Энн, водили Энн посмотреть на пингвинов в Сент-Джеймском парке и которые, попадись им на глаза мэнгассетский «Курьер Интеллидженсер», сочли бы ее редактора писателем с чрезвычайно скудным воображением, в своем описании ни на йоту не приблизившимся к реальности.

Энн Мун, вращаясь в лондонских кругах, несомненно сделала свое присутствие в городе весьма ощутимым. Не может девушка с манерами сирены полтора месяца крутиться в городе, не нанеся ран сердцу-другому.

В столовой «Укромного уголка» на Малберри-гроув, Вэлли Филдс, 21, Берри Конвей просматривал утренние газеты, перед тем как отправиться на поезде в 8.45 в Лондон. Читать ему было трудно из-за суетливости Обломка Прошлого, имевшего обыкновение сновать туда-сюда во время завтрака, оглашая что-то вроде бюллетеня последних событий.

Миссис Уисдом была плотной и округлой. Она смотрела на Берри с неизбывной нежностью, как корова на турнепс. Для нее он по-прежнему оставался тем ребенком, которого она когда-то увидела. В ее поведении прослеживалась одна тема: умудренная Старость помогает беспомощной Юности бороться с тяготами жизни. Она не упускала ни единого слова или дела, которые могли бы сгладить ему тернистый путь и оградить от тьмы опасностей. Зимой она совала ему в постель ненавистные грелки. Летом, не стесняясь, напоминала о полезности фланелевого белья и призывала беречься сквозняков, ежели вспотеешь.

— Майор Флад-Смит, — произнесла она, имея в виду отставного вояку, проживавшего в «Лесном замке», через дом от них, — сегодня рано утром занимался в саду шведской гимнастикой.

— Да?

— А у кошки из «Мирной Заводи» случился обморок. Берри невольно задумался о странностях причинно-следственной связи.

— Я слыхала, фирма посылает мистера Болито в Манчестер. Мне Мюриел из «Заводи» сказала. Он хочет сдать «Заводь» в аренду, с мебелью. Я считаю, надо дать объявление в газеты.

— Неплохая мысль. Очень разумно.

Внимание миссис Уисдом отвлекло что-то в коридоре. Она отдрейфовала туда, и Берри услышал, как упала подставка для зонтиков. Обломок Прошлого тут же вернулась назад.

— Как только майор ушел, вышла его племянница и нарезала цветов. Я всегда говорю, какая приятная, хорошенькая девушка.

— Да?

— И что забавно, такая вроде счастливая.

— Что ж тут забавного?

— Ну как же, мастер Берри! Я ведь вам рассказывала, какая у нее беда?

— Не припомню, — отозвался Берри, переворачивая страницу. Может, и рассказывала, подумал он, но она несет столько чепухи, словно испытывая облегчение от всякого несчастья, которое случалось в округе, что поневоле разовьешь в себе защитную тугоухость.

Миссис Уисдом всплеснула руками и воздела к потолку глаза, как бы призывая себе на помощь силы справедливости.

— Просто ума не приложу, как я могла вам «Замка» не сказать! Мне сказала Глэдис из «Замка», а она узнала эту историю, когла прислуживала за столом, и еще как-то вечером, когда эта барышня пришла на кухню и захотела узнать, не приготовит ли она какую-то «тянучку». А потом осталась и сама сделала, это такое суфле, и рассказала им про свою беду, пока сбивала сахар с маслом.

— А! — сказал Берри.

— Она сама из Америки. Ее мамаша — сестра майора, она вышла замуж в Америке, и они жили в одном местечке под Нью-Йорком, которое называется, вы не поверите, Крепкая Шея. Ну и названьице для городка! Похоже, эта Шея, мастер Берри, кишмя кишит артистами, и наша соседка, ее зовут Кэтрин Вэлентайн, сдуру решила, что влюбилась в одного, захотела за него выйти, а он просто никто, артист какой-то. Отец, конечно, рассердился, отослал ее сюда, к майору, чтобы она избавилась от этого наваждения.

— А? — переспросил Берри. — Боже милостивый! Подумать только! Бисквит-то что учудил! Пропал парень. Бискертон! Я с ним вместе учился.

— Самоубийство совершил? — обрадованно вскричала миссис Уисдом. — Какой ужас!

— Не то чтобы самоубийство. Он обручился с одной американкой. Энн Маргарет, единственной дочерью мистера и миссис Томас Л. Мун из Нью-Йорка.

— Мун? — Миссис Уисдом наморщила лоб. — Уж не та ли это девушка, про которую мне говорила Глэдис из «Заводи», которой про нее говорила мисс Вэлентайн? Мисс Вэлентайн плыла на пароходе с какой-то мисс Мун, и я просто уверена, что Глэдис мне сказала, что она сказала, что ее звали Энн. Они очень подружились. Мисс Вэлентайн говорила Глэдис, что ее мисс Мун очень милая. Очень хорошенькая и привлекательная.