— А теперь насчет ужина. Как бы тебе понравилось: на закуску икра, потом бульон, жареная курица под хлебным соусом, два овощных гарнира, омлет с вареньем, груши?

— Великолепно.

— Так вот, ты этого не получишь, — сообщила жестокая Джейн. — Сегодня у Стэнхоупа большой прием, мне надо там готовить. Мы намерены поразить Мортимера Байлисса.

— Э?

— Мортимера Байлисса. Очень знаменитый старичок, и не его вина, что я сегодня впервые о нем услышала. Видимо, большая шишка в мире искусства. Приедет взглянуть на бюсты и вообще. Надеюсь, Стэнхоуп ему понравится.

— Ты сказала «Стэнхоуп понравится»?

— Сказала.

— Ясно. А то я думал, ослышался… Впрочем, — продолжил лорд Аффенхем, искусно обходя опасную тему, — суть не в этом. Суть в том, что меня сегодня не кормят. Ладно, пойду в забегаловку, съем отбивную. И Кеггса с собой прихвачу.

— Не прихватишь. Он пообещал тряхнуть стариной и выйти в роли дворецкого. Сказано, у нас все будет по высшему разряду. Мы решили убить Байлисса.

Вот так и получилось, что в семь часов вечера, когда перед Биллом распахнулась парадная дверь Мирной Гавани, его взорам предстал Огастес Кеггс, словно вышедший из салонной комедии времен короля Эдуарда. Билл чуть не упал. Кого он не думал встретить в глухом предместье, так это марочного дворецкого явно многолетней выдержки.

— А где мистер Твайн? — спросил он, приходя в себя.

— Вышел купить сигарет, сэр. Скоро вернется. Садитесь, пожалуйста.

Билл сел, но краса уходящего дня выманила его в садик. С этой стороны, как и в Уголке, и в Лесном Замке, садик был маленький и достопримечательности его скоро исчерпались. Полюбовавшись беседкой и птичьей купальней, Билл наткнулся глазами на статую, зажмурился, отвел взгляд и стал смотреть вправо, за ограду, в надежде увидеть что-нибудь более отрадное. Он был вознагражден зрелищем грушевидного джентльмена в преклонных летах. Джентльмен копал грядку.

Копать вообще тяжело, а если вы еще и вышли из нежного возраста, у вас вскоре заноет спина. Лорд Аффенхем выпрямился, увидел Билла и зашагал к нему. Он всегда радовался случаю обменяться мыслями с ближним.

— Прекрасный вечер, — сказал он.

— Не без того, — согласился Билл.

— Когда-нибудь решали головоломки?

— Случалось.

— Не знаете часом, как разгадывается: «На груди у дамы поблескивал изящный клоун»?

— Боюсь, что нет.

— Так я думал. Знаете что? Эти головоломки — пустая трата времени. Думать о них противно.

— Прекрасно сказано.

— Жизнь слишком коротка.

— Да, слишком, — снова согласился Билл.

Лорд Аффенхем снял с выступающего подбородка комочек земли и приготовился сменить тему. Сегодня за чаем его глубоко потрясла заметка в вечерней газете. Газеты постоянно открывали ему глаза.

— М-м-м, — сказал он.

— Да? — сказал Билл.

— Вот я вас сейчас удивлю, — продолжал лорд Аффенхем. — Знаете, сколько людей рождается каждый год?

— Где, здесь?

— Нет, везде. В Англии, Америке, Китае, Японии, Африке — повсюду. Тридцать шесть миллионов.

— Неужели?

— Факт. Каждый год в мире прибавляется тридцать шесть миллионов людей. Задумаешься.

— И впрямь.

— Тридцать шесть миллионов! И, поди, половина скульпторы. Как будто мало скульпторов уже коптит небо.

— Вы их не любите?

— Последние люди.

— Все-таки Божьи твари.

— В каком-то смысле, да. Однако они не имеют права на… на такое.

Билл окинул взглядом «Обнаженную».

— Конечно, место можно было бы использовать с большим толком, — признал он. — Но ему нравится!

— Он — ваш друг?

— Мы принадлежим к одному клубу.

— Клуб, однако… Принимают кого ни попадя. Который, по-вашему, час?

— Двадцать минут восьмого.

— Уже? Пора отправляться за отбивной.

— За отбивной?

— Ну, в забегаловку.

— Желаю приятного аппетита.

— Э? А, конечно, конечно. Верно подмечено. До свидания, — лорд Аффенхем враскачку заковылял прочь, а Билл, чувствуя естественный подъем после беседы с одним из лучших умов Вэли-Филдз, повернул к дому, откуда только что вышел Мортимер Байлисс.

— Здравствуйте, мистер Байлисс, — сказал Билл. — Вы, вероятно, меня не помните. Билл Холлистер.

Говоря это, он думал, до чего же невероятно старым тот выглядит. Однако при внешности человека, чья сто четвертая весна миновала давным-давно, хранитель Бэньяновской коллекции сохранил душевный огонь, по причине которого его в прежние годы редко приглашали дважды в одно место.

— Билл Холлистер? Конечно, помню. Мерзкий маленький тип, который дышал в затылок, когда я играл в шахматы с вашим отцом. Рыжий обормот с отвратительной улыбкой и, насколько я мог оценить, без каких-либо достоинств. Знаете ли вы, что при вашем рождении мне пришлось стоять насмерть, чтоб не сделаться вашим крестным? Пфу! Еле уберегся!

Билл задохнулся от нежности к Мортимеру Байлиссу.

— Вы много потеряли, — сказал он. — Вам бы еще все завидовали. Незнакомые люди подходят ко мне на улице и говорят: «Вот бы вы были моим крестником!» С той далекой поры я стал много лучше.

— Чепуха. Если вы менялись, так только в худшую сторону. Поразительно, что хоть какая-то девушка на вас взглянула. И тем не менее мне сказали, что вы помолвлены.

— Кто сказал?

— Не вашего ума дело. У меня есть свои источники. Так вы помолвлены?

— Уже нет.

— Хватило ума унести ноги? Это хорошо. А еще я слышал, что вы работаете у старого Гиша.

— Да. Если вы его спросите, он, возможно, ответит иначе, но лично я — работаю.

— А писать бросили?

— Так получилось.

— Чернь не приняла вашего творчества?

— Так я и сказал про себя.

— И внезапно вспомнили, что вам надо есть?

— Вот именно. А благодаря Гишу жить можно. Очень скромно, конечно, никаких излишеств. Откуда вы знаете, что я хотел быть художником?

— Когда я в последний раз видел вашего отца, за год или за два до его смерти, он говорил, что вы едете учиться в Париж, — сказал Мортимер Байлисс, не добавляя, что деньги на это дал он сам. — Я тоже когда-то грезил о живописи, но вовремя очнулся. Много проще объяснять другим, как им писать. — Он направил монокль на тощую фигуру, которая появилась из дома и сейчас спешила к ним.

— А это вышел кто из-под земли? — осведомился он.

— Наш хозяин.

— Выглядит болваном.

— Такой и есть. Привет, Стэнхоуп.

От волнения голос у Твайна стал еще пронзительнее.

— Привет, Холлистер. Я ужасно, ужасно извиняюсь, что не встретил вас, мистер Байлисс. Ходил купить вам сигарет.

— В жизни не курил эту гадость, — радушно отвечал Мортимер Байлисс. — Если вы собираетесь предложить мне коктейль, то знайте, что я к ним не притрагиваюсь.

— А херес вы пьете?

— Я ничего не пью уже много лет.

— Но вы хоть едите? — встревоженно спросил Билл. — Мы хотим произвести на вас впечатление.

Мортимер Байлисс взглянул на него холодно.

— Это вы шутите?

— Стараюсь.

— Безуспешно.

— Кушать подано, — произнес Кеггс, сгущаясь из воздуха, как и положено хорошему дворецкому. Вроде бы их нет — и вот, пожалуйста!

В половине десятого, вскоре после того, как Кеггс подал кофе, Билл, послушный указаниям, покинул общество, вышел в сад, и, опустившись в шезлонг, стал смотреть на звезды.

Вечер получился неожиданно приятным. Мортимер Байлисс излучал благодушие, какого не заподозрили бы в нем ближайшие друзья (ежели бы таковые сыскались). Подобрев от превосходного ужина, превосходно поданного дворецким, умевшим в свое время угодить Дж. Дж. Бэньяну, он настолько смягчился, что дитя могло бы играть с ним, мало того — случись рядом это дитя, он погладил бы его по головке и одарил шестипенсовиком. Его застольная речь — поток историй про подпольных миллионеров и еще более подпольных румынских торговцев картинами — была весела и искрометна. Билл с удовольствием послушал бы еще, однако понимал, что теперь, когда лед сломан, Стэнхоуп Твайн хочет получить размякшего эксперта в свое распоряжение, и удалился, как было условлено.