— Нет, правда, есть сотни мест.

— Миллионы! Знаешь, в чем мы ошиблись? Мы думали, что художник — это просто художник, и забыли о многогранности его ремесла. Да я могу делать что угодно!

— А что ты хотел бы делать?

— Перелистаем справочник.

— По справочнику я нашла только паяльщиков.

— Замечательно! Золотое дно. Точнее, цинковое. Представляешь, сижу я в шалаше. Ты сбиваешь коктейль и говоришь мне: «У тебя усталый вид, мой ангел». А я говорю: «Есть немного. Паял, как последний пес. Цинк уже не тот…»

— О Господи!

— Да?

— Сейчас я брошусь в ров.

— Собственно, я тоже. Надеюсь, я не слишком разрезвился? Когда выпадает дно, я не знаю, прыгать в дырку или держаться за воздух. А вообще-то, почему мне не устроиться? Я молод, силен, неприхотлив. Да, совсем забыл: вдвоем тратишь не больше, даже меньше.

— А кроме того, не в деньгах счастье.

— Именно. С другой стороны, не в счастье деньги. Другими словами, счастье денег не дает. Тут есть о чем подумать.

— Да…

— А все-таки, посмотришь на богатых! Возьми Дж. Б. Даф-фа. В деньгах купается, и что же? Ветчиной торговать умеет, может быть, — бессознательно, но в остальном полный идиот.

— Эй!

Они уже не могли бы разглядеть, кто кричит, но сразу это поняли.

— А, Дж. Б.! — приветливо сказал Джос. — Вырвались из объятий?

Мистер Дафф приветливым не был.

— Что вы такое говорите?

— Рассказываю о вашем богатстве.

— И называете идиотом.

— А кто же вы еще? — сурово заметил Джос. — Уволить такого работника! Если бы я у вас служил…

Мистер Дафф вздохнул, и очень тяжело.

— Что там «служил»! Дело хуже. Она говорит…

— Кто?

— Беатрис, кто же еще! Так вот, она говорит, чтобы я дал вам рекламу.

— Ик! — сказала Салли, словно мышь, которая испугалась, когда ела сырную корку.

— Не надо! — взмолился мистер Дафф. — Я и так весь дрожу. Джос, схватившийся было за перильца, перенес руку на его плечо.

— Дж. Б., — произнес он, — вы меня не разыгрываете? Это правда?

— Так сказала она. Видите, начинается…

— Отдел рекламы? Мне?

— Так сказала она.

— Ты слышала, Салли?

— Слышала, Джос.

— Глава отдела. Какая власть! Какой оклад!

— Не такой уж большой, — вставил Дж. Б.

— Ладно, позже обсудим. Смотрите-ка, вы совершенствуетесь. Глядишь, станете образцовым вождем, который ничего не жалеет для родной фирмы. Очень может быть, что это — поворотный момент в ее судьбе.

— Она сказала, чтобы я вам позировал.

— Замечательно!

— И дал этому типу побольше денег.

— Ясно. А то он все разболтает. «Король ветчины среди угля», «Унижение Джеймса Даффа»… Нет, нельзя! Можете гордиться, Дж. Б., вы осчастливили две пары. Мы с Салли, Чибнел с Верой… Что называется, ангел.

— Ы… — тихо откликнулся Дафф.

— Точнее, херувим. Такой купидон с луврской картины, летает над влюбленными. Крылья, рог изобилия — и не отличишь.

Мистер Дафф снова вздохнул.

— Все наглее и наглее!.. Ну, мне пора, она ждет. Хочет пойти со мной в гостиницу.

Он нырнул в сумерки. Джос сказал:

— Салли! Салли сказала:

— Джос!

— Моя дорогая! Моя золотая! Мой синеглазый кролик!

— А? — обернулся мистер Дафф.

— Я не вам.

— О?..

Дойдя до входа в дом, он услышал сочное контральто:

— Это ты, Джимми?

— Да, я.

— Ты его видел?

— Видел.

— Тогда идем, — она посвистела Патриции. — Какой вечер прекрасный!

Так оно и было, но его, как недавно — Салли, это не радовало. Он шел по дорожке вдоль газона, дышал благоуханием ночных цветов — и все зря. Ему было плохо.

Ей, напротив, было хорошо, и она благодарно втягивала воздух.

— О!

— Что такое?

— Ах…

— Ах?

— Левкои. Как пахнут!

— Ничего, — согласился он. Небольшой отрезок пути они прошли молча.

— Знаешь, — сказала она, — ты стал гораздо тоньше. Какой-то такой… поэтичный. Раньше ты сравнил бы этот запах с какой-нибудь фазой копчения.

Он вздохнул. Они опять помолчали.

— Кстати, я хотела сказать…

— Да?

Она взяла его под руку.

— Понимаешь, я много думала о прошлом. Тебе было трудно со мной. Что говорить, глупая девчонка! Помнишь, я выругала ветчину и бросила кольцо?

Он снова вздохнул, печально ощущая, что таких минут не вернешь.

— Теперь я умней. Хорошая жена живет интересами мужа.

На секунду он приободрился, но все-таки — «жена», «муж»…

— Так вот, я хотела сказать о портрете, — продолжала она.

— Ты хорошо его разглядел?

— Вообще-то, да.

— Тебя ничто в нем не поразило?

— Вроде бы нет…

— Слушай, — сказала она, — мне пришла удивительная мысль. Понимаешь, люди устали от этих конфетных мордочек. Не пора ли дать другую рекламу? Ты не думай, я не сошла с ума, но я бы предложила портрет.

Джеймс Дафф остановился, мало того — покачнулся, словно его стукнули по голове, и он не знает, в какую сторону падать. Слова звучали откуда-то издалека.

— Как бы тебе объяснить? Уэзерби схватил одно выражение, такое… ну… властное, требовательное. И вот, я подумала, возьмем портрет, как он есть, и напишем что-нибудь вроде: «Какая гадость! Что вы мне подсовываете? Где ветчина «Парамаунт»?»

Лицо его засветилось, словно фонарь. Он думал о том, что говорят о родственных душах. Да, конечно, в большинстве случаев брак — большая глупость. Обычно считают, что он — хуже смерти, видимо — упуская из виду такие, особенные случаи. Главное — найти, как нашел он, со свойственной ему прозорливостью. Перед ним примерно девять тысяч двести двадцать пять завтраков, когда по ту сторону стола сияет это лицо. А может, больше? Если очень следить за здоровьем…

— Слушай, — хрипло выговорил он.

— Да?

— Можно тебя попросить?

— Конечно! А что именно?

— Да так, ничего.

Он собирался попросить, чтобы она глубоко заглянула ему в глаза и прошептала: «Любимый», но это все-таки слишком. Может быть, попозже…

— Слушай, — снова начал он, прижимая к боку ее локоть, — я расскажу тебе о ветчине. Все эти тяжелые годы, когда самые лучшие сорта просто выли от горя, старый добрый «Парамаунт»…

И ночь окутала их.

Перевод с английского Е. Доброхотовой-Майковой

10 сентября 1929 года в нью-йоркской резиденции Дж. Дж. Бэньяна собрались одиннадцать гостей; почти все толстые и все, за исключением Мортимера Байлисса, — миллионеры. В дооктябрьские дни этого, 1929 года в Нью-Йорке от них прохода не было — куда ни плюнь, обязательно попадешь в миллионера. Может статься, в понедельник он как раз не при деньгах, но уж к пятнице-то вернет с прибылью и на этом не остановится. Каждый из гостей Дж. Дж. Бэньяна час-два назад увеличил свой капитал тысчонок так на сто; можно не сомневаться, что Кеггс, английский дворецкий Бэньяна, а также остальная прислуга в доме на Парк-авеню заметно пополнили карман, равно как и два шофера, десять садовников, пять конюхов и повар в Мидоухэмптоне, Лонг-Айленд, куда мистер Бэньян выезжал на лето.

Потому что акции росли, как на дрожжах, барабанный бой, звон фанфар и гудение труб возвестили начало золотого века. В те счастливые дни у людей осталась одна забота: куда девать легкие деньги, которые милостивое Провидение щедро сыплет из бездонного Рога Изобилия.

Этот-то вопрос и обсуждали гости. (Обед закончился, Кеггс величаво удалился, оставив их потягивать сигары и кофе.) Обсуждение было в самом разгаре, когда вмешался Мортимер Байлисс, который до того сидел нахохлясь и молча кривил губы.

Мортимер Байлисс был хранителем всемирно известного Бэньяновского собрания живописи. Мистер Бэньян любил приглашать его вместе с приятелями-финансистами, отчасти — чтоб внести интеллектуальную струю, но, главное, чтоб потешить свое немудреное чувство юмора: Мортимер Байлисс был необыкновенно остер на язык и поминутно говорил гадости всем, кроме хозяина, а того это страшно веселило. Мистер Байлисс был высок, худ, желчен и походил на Мефистофеля-язвенника; коллеги не жаловали его за крайнее высокомерие. Гостей мистера Бэньяна он считал невеждами и филистерами, их глупая болтовня оскорбляла его слух.