— Вот что, я влип, — мистер Стиптоу нервно вцепился в цветок. — Портрет красть будете?

— Жду подходящего момента.

— Не ждите. Крадите сейчас. Сказано, я влип.

— Это я понял. А что случилось?

Мистер Стиптоу приник к нему и зашептал:

— Вот что…

— Да? — откликнулся Джос, отодвигаясь и вытирая ухо.

— Я все сделал, как вы сказали. Повел их за конюшню, стали мы играть…

— Очень хорошо.

— Хорошо? Они меня обчистили.

— Обчистили?

— Обыграли. Был там такой баронет с прыщами… Ну, это я вам скажу! В общем, обещал им завтра отдать. Вы представляете? Они меня ославят на все ихнее графство! Она узнает! О-ох!

— Что она вам сделает?

— Да что угодно!

— Понимаю. Что ж, надо спешить. Собственно говоря, в ту столовую сейчас никто не пойдет.

— Они пьют чай.

— Значит, сидят в гостиной. Ножнички взять можно?

— Нет у меня никаких ножничек!

— Тогда — бритву.

Вырезая портрет, Джос думал о том, идти ли в «Розу и корону», пока плеск дождя о стекло не подсказал ему ответа. Он вышел в коридор и огляделся. Никого не было. Он поднялся по лестнице — и встретил Салли, которую хозяйка посылала за часиками.

— О! — сказала Салли.

— А! — сказал Джос.

— Я прямо подскочила.

— Все больная совесть! Вас-то мне и надо, юная Салли. Давно хочу поговорить.

— О чем?

— Да уж есть о чем. Пришло время сесть за стол переговоров. Прошу!

— Это спальня миссис Стиптоу.

— И прекрасно, — сказал Джос. — Где может быть тише и уютней?

Закрыв двери, он спросил:

— Что за чушь я слышу? Вы выходите замуж.

Именно так говорит гувернантка с вороватой воспитанницей; и Салли обиделась.

— Простите? — с холодным достоинством переспросила она.

— Правильно, — одобрил Джос. — Может, и прощу, если это — сплетни. Так выходите или нет?

— Выхожу. Разрешите узнать, какое вам до этого дело?

— В жизни не слышал такого глупого вопроса. На вас женюсь я.

— Да? Не знала.

— Теперь знаете. Мы же созданы друг для друга. Я это понял, как только вы вошли в кабинет. А вы не поняли? Странно. Это коту ясно. Вот — я, вот вы, вот мы с вами. Видимо, вы глупее, чем я предполагал.

— Не надейтесь, смеяться не буду.

— Что, что?

— Ваше остроумие до меня не доходит. Джос удивился.

— Остроумие? Вы думаете, я шучу?

— Конечно. Не всерьез же говорите.

— Именно всерьез.

— Вы заметили, что мы виделись два раза в жизни?

— Три, но и одного хватило бы. Это бывает. Возьмем Ромео. Возьмем, наконец, Чибнела. Зашел в «Розу», думал только о пиве — и увидел рыжую девушку. Глаза их встретились. «Вот!» — подумал он, равно как и я. Я понял, что мы созданы друг для друга в начале времен. Я вас ждал. Я знал, что мы встретимся. Словом, я вас люблю.

Салли немного растерялась. Теперь она верила, что он говорит всерьез, хотя он, подойдя к туалету, отрешенно рисовал на зеркале какие-то рожи. Вероятно, Ромео и Чибнел не рисовали бы, но он ведь странный, особенный — в общем, такой, что поневоле испытаешь материнские чувства.

— Вы бы их лучше стерли, — заботливо сказала она.

— Пожалуйста. — Он стал их стирать. — Словом, ясно. Они помолчали. Обнаружив крем, Джос мазал им кончик носа.

— Мне очень жаль, — сказала Салли.

— Ничего, ничего. О чем, собственно, жалеть? Ведь мы могли бы и не встретиться. В сущности, это чудо. А вдруг вы не пошли бы к Дж. Б.? А вдруг бы я там не сидел? Да я вообще мог уехать!

— Мне жаль, что вы ко мне так… относитесь.

— Почему?

— Все ж неприятно говорить, что любишь другого.

— Вы что, всерьез?

— У вас крем на носу.

— Бог с ним. Вы что, всерьез его любите?

— А как же иначе?

— Ну, не его же!

— Да?

— Да. Это чушь какая-то. Коту ясно. Его любить нельзя.

— Вы не знаете Джорджа.

— Его зовут Джордж? Нет, знаю. Мне слуги рассказали. Он поет романсы. Не спорьте, это уже не тайна. Чепуха какая! Неужели вас так легко разжалобить? Любить его нельзя.

Было мгновение, когда Салли об этом думала. Романсы он пел и, как многие певцы, выжимал из них последнюю каплю сиропа — в тот памятный вечер он мог бы расплавить и Медузу, даже тетя Мейбл загрустила. А наутро, хотя и недолго, Салли думала о том, не по своей ли сентиментальности приняла его предложение?

Воспоминание мелькнуло и угасло, Салли в нем раскаялась и с особым пылом вскричала:

— А я вот люблю!

Джос напомнил себе, что надо быть очень мягким, очень тактичным, и сказал:

— Да он же полный дурак.

— Ничего подобного.

— Хорошо, — согласился Джос. — Я несправедлив. Конечно, он поет, но больше ничего плохого за ним не числится. Просто мне обидно, что вы его любите. Если он женится на ком-нибудь другом, я его поздравлю. Но на вас! Это чушь, и все. Вы его, кстати, не любите. Я понимаю, почему вам пришла в голову такая дикая мысль.

— Почему?

— Коту ясно. Мамаша Стиптоу гоняла вас туда-сюда: «Сходи на кухню!», «Чеши собаку», «Скажи шоферу»…

— Прямо негр из песни!

— «Старик-река»?![57]

— «Старик-река».

— Вы ее знаете?

— Я ее все время пою.

— И я.

— Вот бы послушать!

— Услышите, — пообещал Джос и, как умелый спорщик, перехватил инициативу. — Пожалуйста, вот и разница. Когда я пою, я п о ю, честно, громко. А он? Стрекочет, хуже барышни.

— Вы говорили про шофера и про собаку.

— Да. Так вот, вас совсем затуркали, и вы решили: «Что угодно, только бы отсюда выбраться!» Явился этот Джордж. Вам показалось, что вы в него влюблены.

Это было так верно, что Салли даже вздрогнула, но долгая тренировка научила ее сдерживать порывы.

— Мне пора идти, — сказала она.

— Куда?

— В гостиную.

— Нет, сперва разберемся. Надо все выяснить. Вы верите в духовное родство?

— Как у нас с Джорджем?

— Не шутите в такую минуту. Какой Джордж?! Мы, слуги, называем его Кадык.

Салли уже поняла, что ей не дается холодное достоинство. Теперь не далась и суровость. Казалось бы, поставь его на место — но нет, не выходит. В конце концов, это верно. Кадык… Точно, кратко, метко.

Она невольно хихикнула.

— Нам не до смеха, — сказал Джос.

— Я вспомнила шерри, — сказала она. Джос улыбнулся.

— Ловко мы с вами, а?

— Ловко.

— А он орет: «Эй!» У меня чуть голова не отвалилась.

— И у меня.

— Духовное родство, в чистом виде. Но мы отвлеклись. А вообще-то нет! Поговорим про Дж. Б. Даффа. Вчера я его видел.

— И я.

— Он мне сказал. И очень меня удивил. По его словам, вы готовы украсть портрет, чтобы получить деньги для Джорджа.

— Да, это правда.

— Слава Богу, я вам помешаю.

— Вы думаете?

— Что тут думать!

— Да?

— Да.

— Мы с вами соперники. Победит тот, кто ловчее.

— Это я.

— Как?

— Я украл картину. Вот она, под жилетом, вроде набрюшника.

— Не верю.

— Поглядите.

— Мистер Уэзерби!!!

— Джос.

— Джос, отдайте ее!

— Чтобы вы за него вышли? Не-е-ет. Это не вы говорите. Это говорит сентиментальная дурочка, да еще и под наркозом. Сами будете благодарить.

Салли кинулась на него, как кидалась Патриция на овчарку миссис Стиптоу. Она вцепилась ему в жилет, он схватил ее за руки — и как-то вышло, что они обнялись. Тут он перестал понимать, что делает. Чибнел ему объяснил бы. Начитанный Чибнел знал, что он прижимает Салли к груди, осыпая поцелуями ее запрокинутое личико.

Сколько это продолжалось, мы не знаем, но продолжалось бы дольше, если бы лорд Холбтон не вошел в комнату. Не дождавшись Салли, миссис Стиптоу послала его разузнать, как там часики.