Двадцать пять лет и девять месяцев, прошедшие с обеда у Дж. Дж. Бэньяна, унесли и хозяина, и почти всех его гостей, но едва коснулись Кеггса. Ученые, возможно, знают, почему дворецкие не старятся, как мы, во всяком случае — внешне. Кеггс, примостивший ноги на скамеечку и посасывающий легкую сигару, выглядел почти в точности, как четверть века назад.

Тогда он походил на римского императора, который злоупотребляет мучным, сейчас — на чуть более тучного императора, который отчаялся считать калории и всему на свете предпочитает добрую порцию вареной картошки с хорошим куском масла.

Он так основательно просел в подушку, что, казалось, его поднимет только землетрясение, однако это было не так. Как только открылась дверь и вошла невысокая белокурая девушка, Кеггс, правда, не вскочил, но медленно приподнялся, словно учтивый гиппопотам, выползающий из речного ила. Девушка звалась Джейн Бенедик и доводилась племянницей лорду Аффенхему, у которого Кеггс, вернувшись из Америки в начале тридцатых, служил дворецким вплоть до окончательного ухода от дел.

— Доброе утро, мистер Кеггс.

— Доброе утро, мисс.

Джейн была вполне миловидна — голубые глаза, маленький носик, ладная фигурка — и ничем бы особенно не выделялась, если б не удивительный, редкой красоты голос. В минуты поэтического настроя лорд Аффенхем сравнивал его со звяканьем льда в бокале виски.

— Я бы не стала вас беспокоить, — сказала Джейн, — но они требуют свой завтрак, а я не могу отыскать «Тайме». Это не вы утащили?

Кеггс слегка смутился.

— Я, мисс. Извините. Я проглядывал объявления о бракосочетаниях.

— Вычитали что-нибудь интересненькое?

— Да, мисс, для меня — да. Я узнал, что мистер Джеймс Брустер вчера женился.

— Это ваш друг?

— Сын джентльмена, который много лет назад, в Нью-Йорке, был дружен с моим тогдашним хозяином.

— Понятно. В ранний, или американский, период вашей жизни.

— У меня появилось что-то вроде хобби — слежу, как складывается семейная жизнь у сыновей тогдашних знакомых Дж. Дж. Бэньяна. По старой памяти, полагаю.

— Такая привязчивость делает вам честь. Бэньяна? Он имеет какое-нибудь отношение к Роско Бэньяну, который поселился в Шипли?

— Это его отец, мисс. Богатейший человек. Как остальные, он много потерял на биржевом крахе 1929-го года, но, по моим прикидкам, после уплаты налога на наследство молодой мистер Бэньян получил миллионов двадцать.

— Ух ты! А дядя Джордж говорит, он торговался, как на восточном базаре. Он ведь не женат?

— Не женат, мисс.

— Ну, подарочек кому-то достанется!

— Думаю, вы правы, мисс, если он не сильно изменился с тех пор, как я служил у его отца. Отвратительнейший был мальчишка.

— Вот уж точно! Про Роско Бэньяна я такого могу нарассказать!

— Вы, мисс? Когда вы успели с ним познакомиться?

— В ранний, или американский, период моей жизни. А вы не знали, что в начале войны меня с кучей других детей эвакуировали в Америку?

— Не знал, мисс. Я отошел отдел и, когда начались военные действия, уже не служил у его милости.

— Так вот, меня эвакуировали. Дядя Джордж отправил, добрые люди приняли. Лето добрые люди проводили в Мидоухэмптоне. У Бэньянов там дом. В ваше время он уже был?

— Да, мисс. Мы каждое лето выезжали туда в середине июня и оставались до Дня Труда. Очаровательнейшее место.

— Мне бы оно больше понравилось, если б не Роско. Этот гад отравил мне всю тамошнюю жизнь. Завел подлую привычку — там все купались в пруду, а он подплывает ко мне и топит. Как-то продержал под водой столько, что я раздулась, словно газометр, успела всю жизнь вспомнить, но один божественный мальчик сказал — не отпустишь, башку сверну. Отпустил, конечно, а я все равно вижу его в страшных снах. И вот, он объявляется здесь и выгоняет меня из родного дома! В странном мире мы живем, мистер Кеггс.

— Золотые слова!

— Ладно, теперь ничего не поделаешь, — сказала Джейн. — Ой, а это кто?

— Мисс?

Джейн стояла перед столиком.

— Вот: «С любовью, Элейн». Она ведь сегодня появилась?

— Точнее, мисс, я получил ее вчера.

— Кто это?

— Моя племянница Эмма, мисс.

— Тут написано Элейн.

— Ее сценический псевдоним — Элейн Донн.

— Она актриса? Неудивительно, с таким-то лицом. Красавица!

— Да, многие восхищаются.

— Эмма Кеггс?

— Билсон, мисс. Ее мать, моя сестра Флосси, замужем за Уилберфорсом Билсоном.

Джейн притихла, ошеломленная вестью, что у сверхчеловека есть сестра по имени Флосси. Интересно, как же она его называет — неужели Гас? В это время снаружи послышались тяжелые шаги.

— Дядя Джордж изволили выйти, — сказала Джейн. — Надо пойти, приготовить ему завтрак.

Пухлое лицо Кеггса омрачила тень. Бывший дворецкий поневоле смирился, что обедневший лорд Аффенхем из экономии живет в пригороде, но душа его содрогалась, когда племянница его милости пачкала руки стряпней. Огастес Кеггс хоть и провел значительную часть жизни в Америке, сохранил глубокое почтение к родной аристократии.

— Мне очень неприятно, что вам приходится стряпать, мисс.

— Должен же кто-то, раз ваша миссис Браун больна. И не говорите, что у меня плохо получается.

— Вы стряпаете прекрасно, мисс.

— Дома набила руку. У нас вечно не было кухарки. Кеггс ностальгически вздохнул.

— Когда я был дворецким в Шипли-холл, у его милости насчитывалось десять человек прислуги.

— А взгляните на него сейчас! Трудные времена настали. Година испытаний.

— Золотые слова.

— А все-таки мы уютно здесь устроились. Вот уж повезло, прибиться в такую тихую гавань! После Шипли это — лучшее место на свете. Здесь почти как в деревне. Только бы денег чуть побольше…

— Подождите, мисс, его милость продаст картины…

— А, вы уже слышали?

— Милорд сообщил мне вчера вечером, когда мы шли из «Зеленого Льва». Он надеется таким способом восстановить семейный достаток.

— Надеяться не вредно, — сказала Джейн и пошла жарить яичницу.

После ее ухода Кеггс некоторое время пребывал в глубокой задумчивости, потом подошел к столу, вынул из ящика кожаный блокнот, раскрыл на списке имен и поставил возле одного галочку. То был Джеймс Барр Брустер (единственный сын покойного Джона Уолдо Брустера), который вчера сочетался браком с Сибил, дочерью полковника и миссис Р. Г. Фоншо-Чодвик из Падубов, Челтнем.

Только два имени в списке остались без галочки.

Кеггс подошел к телефону. Ему не нужно было звонить в справочную и узнавать номер, навсегда запечатлевшийся в его памяти.

— Шипли-холл, — сказал сочный мужской голос. — Резиденция мистера Роско Бэньяна.

— Доброе утро. Могу я поговорить с мистером Бэньяном? Это мистер Кеггс, бывший дворецкий его отца.

Голос из Шипли потеплел. Бездна говорила с бездной, дворецкий — с дворецким.

— Мистер Бэньян сейчас в Лондоне. Уехал вчера в гости. Хотите поговорить с мистером Байлиссом?

— Нет, спасибо, я по личному вопросу. Вы о мистере Мортимере Байлиссе?

— Да.

— Он в Англии?

— Уже с неделю. Вредный старикан, скажу я вам.

Кеггс не стал обсуждать хозяйского гостя. У него были свои правила.

— Что ж, — сказал он не без холодной вежливости, — когда мистер Бэньян вернется?

— Обещал утром.

— Если я заеду часов в одиннадцать?

— Думаю, застанете.

— Спасибо, мистер…

— Скидмор.

— Спасибо, мистер Скидмор, — сказал Кеггс и повесил трубку.

В тени раскидистого садового дерева лорд Аффенхем, умытый, побритый и облаченный в утренний наряд, сидел за столиком и ждал, когда вороны прилетят его напитать. Рядом с ним на траве лежал красавец бульдог и дремал, готовый пробудиться при первых признаках завтрака. Когда лорд Аффенхем кушал на свежем воздухе, псу обыкновенно перепадал жирный кусок.

Природа не поскупилась на Джорджа, шестого виконта Аффенхемского. Похоже, она собиралась слепить двух виконтов, потом заторопилась и решила пустить весь материал на одного. Формой он напоминал грушу — узкий в плечах, он постепенно расширялся к паре непомерных ботинок, больше похожих на скрипичные футляры. Над просторами обширного тела высилась большая яйцевидная голова, голая маковка выступала из чахлой седой поросли, наводя на мысль о скалистой горной вершине. Верхняя губа была прямая и длинная, подбородок — острый. Два немигающих голубых глаза со странной сосредоточенностью смотрели из-под нависших бровей. Казалось, их владелец постоянно размышляет, и догадка эта не обманывала. Подобно Белому Рыцарю, он частенько не слышал обращенных к нему слов, ибо раздумывал, как же питаться манной кашей, чтоб ежемесячно полнеть и становиться краше.