Каррах не тронул Аларгет. Утром его конные отряды вернулись на дорогу Царей и, переходя с шага на рысь, устремились на север.

Сражение у стен дворца жрецов прекратилось так же внезапно, как и началось. Охранная сотня, подтянувшаяся с площади, разоружила оставшихся амазонок.

Ночь была на исходе, когда на площади в окружении телохранителей появился Хаммар. Он был одет в траур, растрепанные седые волосы в свете факелов сияли ореолом.

По знаку Хаммара факелоносцы подожгли громадную кучу хвороста, на вершине которой покоился гроб с телом Берсея. Затем те же факелоносцы перешли по мосту к дворцу и стали поджигать хворост, сваленный у стен дворца.

Со скрипом и скрежетом натянулись канаты метательных машин.

Машины были пристреляны заранее.

Солдат оттянули от стен. Хаммар махнул рукой — и площадь вздрогнула от залпа сотен катапульт.

Взметнулись черные хвосты дыма от горящих дротиков и зажигательных снарядов.

Второй залп. И третий.

Дворец потонул в черном дыму и копоти.

Загрохотали тараны, установленные в нескольких местах, казавшихся наиболее уязвимыми.

Вся центральная часть Нуанны озарилась кровавыми отблесками огня. Часть жителей высыпала на плоские крыши. Под ними, по темным улочкам, почти бесшумно передвигались солдатские колонны.

Сам Хаммар не покинул седла. Когда пламя погребального костра взметнулось до неба и вспыхнул гроб с телом Берсея, Хаммар немного отступил в дальний конец площади.

— Во дворце слышны крики, повелитель! — доложили Хаммару.

— Так и должно быть, — спокойно ответил темник.

— Слышны крики аххумов…

— Демоны умеют притворяться, — сказал темник.

Наконец тараны пробили стены сразу в нескольких местах. Хаммар велел внести туда хвороста и поджечь дворец изнутри.

Луна побледнела и скрылась. Ночь постепенно уходила — но в городе уже было светло от разлившегося моря огня.

Когда дворец занялся и внутри, конь под Хаммаром внезапно шатнулся, словно потеряв равновесие. Так оно и было: вся площадь внезапно пришла в движение; часть ее приподнялась, другая опустилась; погребальный костер, войска, катапульты — все стало накреняться, почти сползая в бездну.

— Здесь становится опасно, повелитель! — крикнул начальник агемы.

Но, удержав плясавшего коня, крепче стиснув его ногами, Хаммар молчал.

— От жара лопаются канаты. Катапульты горят!

— Отведите людей от дворца. Остальное пусть горит, — ответил Хаммар. Лицо его, облитое белыми сполохами огня, оставалось спокойным.

Только когда гроб Берсея лопнул, осыпав Хаммара и его свиту каскадом искр, темник приподнялся в седле:

— Пора. На площади остается оцепление. Остальные уходят.

И, повернувшись, поскакал прочь.

В глубинах дворца царили тишина и тьма. Внутри внешней стены по лестнице, неправильной спиралью огибавшей дворец и спускавшейся в подземелье, следовали люди в серых дервишеских плащах с капюшонами. Лестница была узкой — человек мог идти по ней только боком.

Тот, что шел впереди, нес светильник и связку больших, позеленевших от времени ключей. Время от времени, когда лестница упиралась в проржавевшие решетчатые двери, он открывал их; ждал, пока процессия пройдет мимо, потом аккуратно запирал двери и снова возвращался в голову колонны.

Но и сюда стала просачиваться сизая мгла. Люди в капюшонах ускорили шаг. Еще несколько гигантских поворотов.

Далеко-далеко вверху раздался приглушенный удар. Пламя светильников заколебалось, дрожь пробежала по стенам. Тонкий, еле слышимый звук догнал колонну; это был то ли визг, то ли вой — а может быть, скрип и скрежет сдвинувшихся с места камней тысячелетней кладки.

Тот, что шел впереди, перешел на легкий бег. Еще двери.

Поворот. Гигантские осклизлые ступени лестницы стали еще круче. Вой не отставал, он догонял их, становясь все тоньше, все пронзительней. И все явственней и без того спертый воздух наполнялся удушливым сизым туманом.

Наконец, они оказались в низком коридоре со сводами, поседевшими от сырости. Коридор уперся в глухую стену. Тот, что шагал первым, поднял руку.

Капюшоны остановились. Длинногорлые сосуды пошли по рукам: каждый делал несколько глотков.

Вой догнал их и здесь: на такой пронзительной ноте, что казалось, в уши закололи иголками.

Тем временем предводитель ощупал стену тупика и тронул рукой один из камней. Раздался свист, и из-под стены в коридор стала просачиваться вода. Еще одно движение — и вода уже хлынула потоком. Капюшоны, замерев, ждали. Вода поднялась до колен, до плеч; еще чуть-чуть — и нараставший поток смыл бы их, унеся назад, к началу пути. Но тут открылся низкий — в четверть человеческого роста — выход. Снимая с себя ставшие обременительными и ненужными плащи, жрецы погружались в воду и головой и один за другим вплывали в узкий проход. Несколько десятков метров под водой — и наконец они выплыли из-под самой стены дворца, в канал.

Во тьме, по большей части под водой, они доплыли до поперечного канала и свернули в сторону реки.

Они выбрались на откос набережной. И легли, почти касаясь ногами воды, глубоко дыша. Сырой воздух с привкусом гари со свистом выходил из легких. Казалось, работают не легкие, а кузнечные мехи.

Наконец, они поднялись, собираясь в тесный кружок.

— У нас только один день. Мы должны найти мальчишку. Вечером, в час восхода луны, встретимся здесь же, — сказал старший. — Пусть каждый найдет себе одежду и выберет роль. Медлить нельзя.

Покачиваясь от слабости, теряя остатки сил, Аххаг не дошел — почти дополз до алтаря.

Вокруг алтарного камня, в полутьме — чадящие коптилки на стенах почти догорели — темнели скорченные фигуры. Вытянутые руки, искаженные гримасами лица — Аххаг не смотрел на них; он искал Домеллу.

Но царицы не было среди застывших в разнообразных позах пленников.

Аххаг опустился прямо на пол, прислонившись спиной к алтарю.

Кое-как перевязанная рана все еще сочилась — он чувствовал, как намокла рубаха под доспехами. Запах собственной крови был ему противен. Но, повернув голову, он вдруг ощутил прилив тошноты; из открытого рта застывшего рядом Даггара несло мышиным пометом.

Впрочем, все равно. Ушли те, кто мог провести церемонию.

Пленников они отдали Хааху, но Хаах не успел воспользоваться жертвой: окно в преисподнюю закрылось слишком быстро. Теперь, чтобы вызвать само божество — а не одну из его бесчисленных ипостасей — надо ждать целый год. Спрятаться во дворце?..

Аххаг окинул взглядом стены. Он знал, что дворец представляет собой несколько цилиндров, один в другом; цилиндры соединены бесчисленными переходами; в стенах каждого есть тайные лестницы, спиралью сбегающие в подземелье, в самые нижние воды, где обитают чудовища. Да, он мог бы затеряться в этом каменном лабиринте. Переждать год. Но где будет взять новые жертвы?..

Аххаг закрыл глаза и поплыл. Ему показалось, что он, маленький мальчик, купается в изумрудном Кейтском заливе. Он ныряет, раздвигая руками багряные водоросли, отталкивает полупрозрачных, но упругих на ощупь медуз, опускается к самому дну, кажется, протяни только руку — и вот они, раковины, в которых таятся жемчужные зернышки; но ему опять не хватает дыхания, самую малость. И он летит кверху, к теплу и свету, и чувствует, что его ногу вот-вот схватит осьминог — ненасытное чудовище, которое, говорят, живет здесь, под камнями, в ожидании жертвы. Оно опутывает ноги ныряльщиков, а потом, говорят, облепляет его чем-то, похожим на слизь. Но это очень прочная слизь, изрезанная синими и красными прожилками.

Говорят, кто-то видел, как бьется в этом мешке несчастливый ловец жемчуга, бьется, покуда есть силы; а потом осьминог начинает медленно переваривать его, еще живого, потому, что этот мешок — осьминожий желудок…

Аххаг вздрогнул и приподнялся. Ему показалось, чей-то голос зовет его. Он прислушался. Где-то внизу, за толщей стен, еще грохотали тараны. Слабый запах гари проникал и сюда, и гул далекого огня тоже был слышен…