Каан махнул рукой. Шеренги снова двинулись.

На следующий день две тьмы Ар-Угая выступили на юг. Они скакали старой торговой дорогой вдоль берега Алаамбы, а навстречу им двигались охраняемые колонны.

Вереницы рабов — каменотесы, плотники, стеклодувы, кузнецы — тянулись на север, вздымая пыль. На повозках, под навесами, везли рабынь для хуссарабских гаремов.

Два этих потока почти касались друг друга.

Дожди размыли дорогу, сместив и перекосив камни; идти по ней было трудно, ехать — невозможно.

Музаггар с трудом удерживался в седле. Ноги его предательски дрожали от усталости, рука лежала на луке, едва удерживая поводья.

К тому же снова шел дождь.

Пелена дождя скрыла окрестности; пропали маячившие несколько дней на горизонте гигантские заснеженные пики Туманных гор; пропали скудные рощи по обеим сторонам дороги; все реже из пелены появлялись кособокие хижины нищих селений; жители не выходили из домов, лишь дети пробегали вдоль колонны, прикрывшись попонами. Эти дети, с головами прикрытые попонами, были похожи на маленьких старичков. Иногда Музаггар ловил на себе их любопытные веселые взгляды.

Нельзя было доверять этой веселости. Горцы резали отставших солдат, нападали на отряды охранения. Бесшумно, в темноте, вдруг сдвигались нависшие над дорогой глыбы — и огромные осыпи хоронили под собой и людей, и повозки.

В одну из отвратительных ночей к повозке Музаггара — он спал в крытой повозке, как простой воин, — прискакал вестник.

Музаггар взглянул на него — и отшатнулся. Торопливо пригласил всадника внутрь, где горел ночник. Подозвал ординарца:

— Найди Чеа и Марха. Вокруг повозки усилить караул… Но так, чтобы караул тоже ничего не слышал.

Когда в фургон забрались Чеа и Марх, Музаггар плотно закрыл вход. Здесь уже сидел человек с обветренным, изможденным лицом. Ночник хорошо освещал внутренность повозки — ковры и подушки, золотую посуду; над ночником столбом стояла туча мошек.

Все сели, сгрудившись вокруг ночника, едва не касаясь лбами друг друга.

— Говори, — кивнул Музаггар.

— Девять дней назад пал Кейт, — глухо проговорил тот.

Никто не шевельнулся. Потом Марх взглянул на Музаггара.

— Кто он?

— Тысячник Эттаах, один из трех командиров-хранителей.

— Ты знаешь его?

— Я знаю всех трех… Лишь темники знают их в лицо. Дай свою половину священного знака!

Эттаах расстегнул пряжку плаща, под которым были доспехи простого воина, развязал шнурок, освобождая грудь от стальных пластин и снял с шеи разломанный надвое царский знак — двухцветного орла, у которого не хватало черного крыла.

Музаггар неторопливо расстегнул воротник войлочной куртки и сделал то же самое. Взял оба знака и соединил. Орел с черным и белым эмалевыми крыльями сверкнул в свете ночника.

— Теперь говори, — сказал Музаггар.

— Когда хуссарабы штурмом взяли Аммахаго, их передовые отряды уже были возле Кейта. Одновременно пришли вести из Долины Зеркальных Озер. Там пал Ортаиб и орда появилась под стенами Хатабатмы…

— Ты лжешь! — проскрипел зубами Марх. Музаггар поднял руку, и Эттаах продолжал:

— Ахтаг слишком поздно понял, что нужно просить помощи. Он выделил три отряда и отправил на юг. Один из них отправился по киаттской дороге, навстречу Берсею; другой свернул в Тао, на Канзар; третий устремился по этой дороге… Нас было три сотни. Мы мчались день и ночь, подменивая лошадей. Но после Одаранты дороги не стало. Мы воспользовались горными тропами, но проводники завели нас в ловушку. В одном из ущелий на нас напали намутцы. Часть отряда осталась прикрывать отход, а я с несколькими телохранителями поскакал дальше. Мы не отдыхали, не останавливались даже, чтобы перекусить. Лошади падали от усталости. В двух днях отсюда, на берегу горной реки, я оставил их, взяв лошадей. Когда пала моя лошадь, я пересел на другую. Потом на третью… Вчера в горном селении я узнал, что армия Музаггара неподалеку. Я купил у горцев свежую лошадь, отдав целое состояние…

— А Ушаган?..

— К Ушагану приближалась орда, которой командует Ар-Угай.

Хуссарабский полководец, не ведающий жалости. С ним и цепной пес каана — Верная Собака. Сейчас они, скорее всего, штурмуют Ушаган. Другая орда — под командой Камды — обходит Аххум с запада, через плоскогорье. Третья — Кангура — опустошает Зеркальную долину…

— Ахтаг в Ушагане?

— Он отправил из города царскую сокровищницу на кораблях на остров Арроль, в Лувензор. Он также хотел приказать мирным жителям покинуть город, но побоялся паники, к тому же хуссарабы движутся слишком быстро. У них нет пехоты, зато у каждого всадника по нескольку лошадей.

Несколько мгновений длилось тягостное молчание, потом Марх шевельнулся:

— Я не верю ему, повелитель. Пусть покажет ярлык с печатью и подписью Ахтага.

Музаггар покачал головой:

— Хранителям не нужны ярлыки. Все, что нужно, они держат в голове.

— Что же нам теперь делать? — спросил Чеа.

— Торопиться. Спасти то, что еще можно спасти, — сказал Эттаах. — Я проведу армию самой короткой дорогой.

В повозке внезапно стало жарко и душно. Четверо мужчин обливались потом, и Музаггар поторопился:

— Чеа, Марх, — поднимайте свои тысячи. Мы выступим сразу же, как только люди проснутся и поедят. Обоз и охранение поведет Ахдад.

Марх откинул полог — и пронзительная свежесть вместе с ослепительным светом ворвалась внутрь повозки. Пока они совещались, выпал снег; сверкающее под луной белоснежное покрывало накрыло всю землю. Здесь, в горах, снег не был в диковинку.

Музаггар ступил на снег, поежился. Снег накрыл палатки; фыркали замерзшие лошади; черные тени часовых замерли у редких костров; белые дымы поднимались прямо вверх, в черное звездное небо.

— А я-то думал, — проворчал Музаггар, — что война закончилась…

Поднятые по тревоге, тысячи выстроились под черным небом, на белом снегу. Люди дрожали от холодного ветра. Музаггар проехал вдоль линии, подбадривая их. Потом, заметив в строю Ибба, подозвал Чеа:

— Объяви по подразделениям, что ветераны, как и больные и раненые, должны остаться.

Чеа удивился, но промолчал. Тысячники объявили приказ сотникам, сотники — воинам. По рядам прошло слабое движение.

Никто не вышел из строя, угрюмо стоявшего на уже подтаявшем, затоптанном снегу, в черных лужах.

Музаггар отдал Ахдаду, остававшемуся с обозом, последние распоряжения.

Когда луна переместилась и скрылась за невидимым в темноте горным хребтом, войско в молчании вышло из лагеря.

…Крепостные укрепления делили Хатабатму на три неравных части. Как и в Хатуаре, здесь были Нижний и Верхний город, но стоявшие отдельно, двумя примыкавшими друг к другу прямоугольниками, с одной общей стеной. Между Верхним и Нижним находилась цитадель Аххумана, окруженная собственной стеной с циклопическими башнями.

Гул мощных, неравномерных ударов катился от внешней стены.

Каменный пол во дворце слегка вибрировал; удары отдавались и во дворце, и во дворе, и на узких мощеных улочках Цитадели.

День и ночь в стены Цитадели били тараны.

Две недели хуссарабы штурмовали Хатабатму. Согнав тысячи рабов и пленных, они выстроили защитные валы и осадные башни.

Подвели к стенам крытые переходы и установили в них тараны.

Время от времени защитникам удавалось поджечь эти переходы, разрушить их громадными камнями, но хуссарабские пращники, метавшие с осадных башен свинцовые яйца, вскоре пристрелялись так хорошо, что могли прицельно сбить защитника со стены.

Нижний город был взят, и теперь хуссарабы начали так же методично пробивать внутреннюю стену Верхнего города и примыкавшей к нему крепости Аххумана, внутри которой располагался дворец наместника.

Уггам со своего балкона теперь видел верхушки осадных башен.