Я доковылял до каменного бордюра и болезненно опустился, оказавшись в полусидячем положении лицом к нему.

— Две развалины!

Пертинакс гримасничал, глядя на мое состояние, чем пытался облегчить свои страдания.

— Что сейчас будет, Фалько?

— Один из нас кое о чем поразмыслит…

Он сидел в тени. Я был на солнце. Если бы я отодвинулся, то фиговое дерево закрыло бы от меня Пертинакса. Поэтому я остался на месте.

Пертинакс вел себя неугомонно и нетерпеливо; у меня была куча времени. Он замолчал и своим напряженным узким лицом наблюдал за мной.

— Сад вашей жены! — весело произнес я, оглядываясь вокруг. Все было наполнено приглушенным солнечным светом и яркой зеленью. С одной стороны колоннады — потертая каменная скамейка с львиными лапами. Низкая, украшенная скульптурами живая изгородь со слабым запахом розмарина, где я поломал кусты, когда пытался присесть. Тонкие кустики ракитника. И маленькая статуя Купидона, льющего воду — похоже, Елена сама его выбирала.

Сад Елены. Сдержанный, цветущий маленький дворик, такой же тихий и изысканный, как и она сама.

— Спокойное, уединенное место для беседы, — сказал я Пертинаксу. — И хорошее, уединенное место для того, где можно умереть человеку, которого все равно не существует… А, не беспокойтесь. Я пообещал вашей жене — вашей первой жене — не убивать вас. — Я дал ему успокоиться, а потом заговорил стальным голосом: — Я только планирую нанести серию тяжелых, не смертельных ударов, которые убедят вас, что оставаться живым настолько больно, что вы сами себя прикончите!

Жрец уже положил им хорошее начало. Тем лучше; некоторые смерти требуют времени.

Пертинакс сидел на земле, боком ко мне, облокотившись на одну руку. Ему было неудобно почти в любой позе. Приходилось вертеться от боли, которую причинял страшный нож для жертвоприношений, который Гордиан воткнул ему в ребра. Пертинакс крепко держал его. Если вытащить нож, то поток крови мог унести его душу. Некоторые люди рискнули бы; я бы рискнул.

Я сказал:

— Военный хирург мог бы благополучно его вытащить. — Потом я улыбнулся, дав понять, что никогда не впущу в этот дом хирурга.

Пертинакс был бледным. Возможно, я тоже. От напряжения.

Он думал, что скоро умрет. Я знал, что это так.

У меня закрывались глаза. Я заметил, как Пертинакс с надеждой пошевелился. Я снова открыл глаза и улыбнулся ему.

— Это бессмысленно, Фалько.

— Жизнь бессмысленна.

— Почему ты хочешь, чтобы я умер?

— Увидите.

— Сегодняшний день был бессмысленным, — задумчиво сказал Пертинакс. — К чему эта уловка с Туллией? Я смогу развестись, как только захочу…

— Сначала выберитесь отсюда, сенатор!

Он печально задумался о браке, не обращая на меня внимания. В мутных опухших глазах шевелилась старая неустанная злоба. Его лицо помрачнело от одержимости — чувства возмущения, не изза его неудачи, а оттого, что мир отказался признать его. Душа Пертинакса близилась к безумству. Но пока он еще не сошел с ума. Насколько я мог судить, он все еще мог отвечать за свои преступления.

— Моя жена это устроила? — спросил он, словно к нему только что внезапно пришло понимание.

— Ваша первая жена? Она умна, но разве она настолько мстительна, сенатор?

— Кто знает, на что она способна!

Я знал. В любой ситуации я мог ясно понять: найти очевидное, найти от него самое странное отклонение, и именно так и поступит Елена. Эта девушка принимала странные решения, которые оказывались единственно верными для любого воспитанного и морально устойчивого человека. Она принадлежала Пертинаксу четыре года, пока старалась выполнять обязанности за них обоих — однако он не знал самого главного об этой эксцентричной смеси, которую называл своей женой.

— Елена Юстина хотела помочь вам. Даже когда узнала, что вы предатель и убийца…

— Никогда, — коротко заявил он. — Это единственное, что я просил ее сделать для меня… — Пертинакс наблюдал, как я ослаблял пропитанную кровью ткань вокруг ребер. — Мы можем помочь друг другу, Фалько. У каждого из нас поодиночке немного шансов.

— У меня только внешний порез. А вы истекаете кровью изнутри.

Так это или нет, но моя угроза напугала его.

— Ваша жена не глупа, — сказал я, отвлекая его от страха смерти. — Она сказала мне в Кампании: «Каждой девушке нужен муж».

— О, ей нужен! — воскликнул Пертинакс. — Она говорила тебе, что забеременела? — Он произнес это так, словно речь шла о простуде, которую можно подхватить во время отдыха.

— Нет, — спокойно ответил я. — Она мне не говорила.

— Мой отец узнал об этом, пока она жила в его доме. — Если вспомнить, как Елена иногда выглядела в Кампании, это допустимо. Любой, кто знал обычную выносливость Елены, догадался бы без всяких слов. Включая меня.

Хотя Пертинакс находился в тени, он сильно вспотел; он дышал, надувая щеки. Я предположил:

— Наверное, вашему отцу пришла в голову идея воспользоваться ситуацией, чтобы спасти репутацию Елены — и дать знатное имя ее ребенку?

— Я начинаю думать, что он желает внука даже больше, чем хочет сделать чтонибудь для меня!

— Вы с ним поссорились?

— Возможно, — выдавил Пертинакс.

— Я видел его после того, как вы уехали из Кампании.

Мне показалось, его отношение изменилось.

— Если хочешь знать, Фалько, мой отец сказал, что постоит за меня при условии, что я должен возобновить отношения с Еленой Юстиной — а когда она отказалась от этого одолжения, он обвинил меня… Он передумает.

— Она просила об этом одолжении?

— Нет! — парировал он самым презрительным тоном.

— Вы меня удивляете! — мягко сказал я. Я дал ему время успокоиться, потом выложил: — У этого непредвиденного ребенка гдето должен быть отец.

— Да что ты говоришь! На самом деле я бы хотел, чтобы им был ты. Если Елена Юстина наделала глупостей с возницей своего отца, то это не имеет значения, но если она спуталась с какимнибудь знатным человеком, то я могу надавить на него. Ты был ее охранником; если ты как следует выполнял свои обязанности, то должен знать, в каких фонтанах она мочила пальчики.

Я слабо улыбнулся.

— Можете считать, сенатор, что я выполнял свои обязанности как следует.

В маленьком дворике воздух, наполненный солнцем, был неподвижен. Свет ярко отражался от открытых листьев смоковницы. Жар иссушал заросли колючего лишайника у старой каменной скамеечки и нагревал стену, у которой я сидел.

— Ты когданибудь видел, чтобы Елена Юстина флиртовала с другими мужчинами?

— Ни с кем из тех, кого я видел, сенатор.

Пертинакс раздраженно плюнул.

— Эта гордячка не захотела мне сказать — и от тебя никакой помощи!

— А сколько это стоит?

— Так ты знаешь? Нисколько, — резко огрызнулся он. — Я сам выясню!

— Вытянете из нее? — Пертинакс не ответил. Чтото заставило его посмотреть на меня более внимательно. Я мягко спросил: — Этот человек беспокоит вас?

— Нисколько! — Его пренебрежение медленно таяло. — Когда я сказал Елене, что она сделала глупость, не приняв мое предложение, она призналась, что не сможет забыть о нашем браке, — но ктото на нее претендует…

Я продолжительно многозначительно присвистнул.

— Крутой поворот! Какойто хитрый обманщик, имеющий виды на ее денежный ящик, должно быть, убедил Елену Юстину, что влюблен в нее.

Он уставился на меня, словно не мог понять, шутил я или нет.

Мой бок заболел сильнее, чем я мог терпеть.

— Кстати, о набитых деньгами ящиках! У меня для вас коекакая новость, Пертинакс. Капрений Марцелл решил, что возлагать на вас надежды — это короткий путь к долгому разочарованию… После того, как вы уехали, даже не повидавшись с ним, он сделал иные распоряжения…

— Распоряжения? Какие распоряжения?

— Такие же, как вы сегодня; он женился.

Первой реакцией Пертинакса было неверие. Потом он поверил. Он был так взбешен, что не чувствовал боли. Я видел, как Пертинакс сразу же принялся искать решения. Беспокойные мысли безумца отражались в его больных глазах; я безжалостно прервал его: