Прежде чем приступить к своей официальной работе в этом доме, мне нужно было избавиться от беспокойства о том, что персонаж, который шел по моим следам сегодня утром, както связан с этой изысканной резиденцией.

Я снова подошел к привратнику.

— Напомните мне, как зовут того вольноотпущенника, которого так любил ваш хозяин?

— Вы имеете в виду Барнаба?

— Да. У Барнаба когданибудь был мерзкий зеленый плащ?

— А, этот! — брезгливо поморщился привратник.

Вольноотпущенник Барнаб исчез. Если рассматривать возможные варианты, то вряд ли стоит заявлять о нем как о беглеце, если он был пропавшим рабом. Не стоило этого делать, даже если он умел читать и писать на трех языках, играть на флейте и был шестнадцатилетним девственником с телосложением метателя диска с волевым характером и влажными темнокарими глазами. Его хозяин оставил после себя столько полученной сомнительным путем собственности, которую можно продать, что одна потеря не имела значения.

Я считал вполне удобным не принимать этого Барнаба во внимание. Император, в интересах своей репутации добродушного человека — репутации, которой у него никогда не было, но которую он так хотел заработать, — решил проявить уважение к небольшому личному завещанию этого покойного; я сам это организовывал. Маленьким прощальным подарком сенатора своему любимому вольноотпущеннику стали целых полмиллиона сестерциев. Я хранил их в своем денежном ящике на форуме и благодаря процентам от них уже приобрел розовый куст в керамическом горшке, который стоял у меня на балконе. До настоящего момента я считал, что, когда Барнабу понадобится его наследство, он сам придет ко мне.

События сегодняшнего дня резко привели меня в чувства. То, что он вынюхивал чтото на складе, показывает его нездоровый интерес к определенным событиям. А любой разумный вольноотпущенник предпочел бы прикинуться, что ничего о подобных событиях не знает. Нападение на меня было какойто дурацкой игрой. Я знал, что еще не могу дальше работать с ясной головой, так что снова принялся энергично расспрашивать тех бродяг, которых мы еще не отправили на рынок рабов.

— Кто знает Барнаба?

— А что нам за это будет?

— Отвлеките меня полезной информацией и, возможно, я забуду, что хотел вас побить…

Выжимать факты из этих олухов было тяжелым делом. Я сдался и разыскал Крисосто, левантийского секретаря, который продал бы все по высокой цене, если бы мы поручили ему устроить аукцион, однако на этот раз я использовал его, чтобы провести инвентаризацию.

Крисосто был хромым пустомелей с дряблой кожей и усталым затуманенным взглядом, потому что совал свой нос туда, куда нос лучше не совать. Он носил белую тунику, которая была так коротко подогнута, что ноги, которыми он так гордился, казались простыми бледными стебельками и заканчивались волосатыми холмиками на коленях и мятыми сандалиями. Его кривыми пальцами можно было заколачивать гвозди.

— Прекрати писать на минутку. Что необычного было в Барнабе?

— О, его величество и Барнаб росли на одной ферме.

Под моим пытливым взглядом Крисосто задвинул свои тощие ноги под стол. Вероятно, когдато у него был талант. Но написание писем для человека небольшого ума и раздражительного нрава быстро научило его не проявлять инициативу.

— На кого он похож?

— На грязнулю из Калабрии.

— Он тебе нравился?

— Не очень.

— Как ты считаешь, он знал, чем занимался твой хозяин?

— Барнаб считал, что он знает все.

Этот хорошо информированный калабриец стал свободным гражданином, так что теоретически если бы он захотел уйти из дома, то это его дело. Поскольку его хозяин был предателем, то я изначально благожелательно относился к тому, что он посчитал разумным удрать. Теперь мне стало интересно: может, он свалил, потому что был замешан в какомто скользком дельце.

— Есть какиенибудь соображения, Крисосто, почему он мог убежать? Он очень расстроился изза смерти своего хозяина?

— Возможно, но после этого его никто не видел. Он сидел в своей комнате за запертой дверью; еду мы оставляли ему снаружи. Никто из нас никогда с ним не ладил, так что никто не пытался вмешиваться в его жизнь. Даже когда он пошел в тюрьму, чтобы попросить тело, никто здесь об этом не знал. То, что он устроил похороны, выяснилось только тогда, когда за них принесли счет.

— Так при кремации вообще никто не присутствовал?

— Никто не знал. Но прах находится здесь, в семейном мавзолее; вчера я ходил, чтобы почтить память. Там новая урна, из гипса…

Вот так, будучи аристократом, молодой сенатор смог избежать участи быть сброшенным в канализацию. После того как он умер в тюрьме, его тело оставили для совершения дорогих похоронных обрядов, даже если они и были проведены вольноотпущенником, в одиночестве и в тайне.

— И еще коечто. Когда твой хозяин отпустил Барнаба на свободу, начал ли он какоенибудь дело — чтонибудь связанное с ввозом зерна, например?

— Насколько я знаю, нет. Если эти двое когданибудь о чемто говорили, то только о лошадях.

Вот теперь Барнаб действительно тревожил меня. Получив через Туллию мое сообщение, он, возможно, вернется сюда, если захочет получить деньги. На случай, если он даже не придет, я послал курьера, чтобы он написал и повесил на площади объявление, обещающее скромное вознаграждение за информацию о его местонахождении. Это могло бы соблазнить готовых помочь граждан сдать его караульному.

— Какую награду написать, Фалько?

— Попробуй три сестерция; этого хватит, чтобы вечером купить чтонибудь выпить, если не страдаешь от слишком сильной жажды…

Тут я вспомнил, что сам выпил бы чегонибудь.

Чтобы найти выпивку, не было никакой необходимости выходить из дома. Человека, который здесь жил, звали Гней Атий Пертинакс, и после себя он оставил все для комфортной жизни: там было море напитков, а у меня был к ним доступ.

Поскольку Пертинакс стал предателем, его имущество конфисковали: его забрал наш новый величественный император. На несколько захудалых ферм в Калабрии (типа той, на которой вырос Барнаб) уже был наложен арест. Немногое, что принадлежало престарелому отцу Пертинакса, ему неохотно вернули: несколько прибыльных участков земли и пару красивых скаковых лошадей. Было также два судна, но император все еще спорил за то, чтобы оставить их государству. Между тем мы конфисковали эту виллу в Риме с очень приятным содержимым, которое насобирал Пертинакс, как всегда делают такие деятели: как личное наследство, через рискованные торговые сделки, в качестве подарков от друзей, взяток от коллег по работе и благодаря успехам на скачках, где он обладал исключительной интуицией. Виллу на Квиринале поручили троим представителям императора: Мому, Анакриту и мне.

Нам потребовалось почти две недели. Мы изо всех сил старались получать удовольствие от этой нудной работы. Каждый вечер мы приводили себя в чувство, лежа в банкетном зале, где все еще чувствовался легкий аромат сандалового дерева, на огромных диванах из резной слоновой кости с шерстяными матрацами и наслаждаясь оставшимся после покойного владельца албанским вином пятнадцатилетней выдержки. На одном из столов с тремя ножками мы поместили серебряный прибор для подогревания вина с отделением для горящих углей, подносом для золы и небольшим краном для наливания напитка, когда он дойдет до идеального состояния. В стройных подсвечниках с тройными львиными лапами масло разливало для нас по комнате свой чудесный аромат, пока мы пытались убедить себя, что нам следует ненавидеть жизнь в подобной роскоши.

Летняя столовая виллы была украшена фресками талантливого художника; напротив сада располагались захватывающие сцены, изображающие падение Трои, но даже сад оказался расписной лепной работой на внутренней двери, дополненной реалистичными павлинами, к которым подкрадывался полосатый кот.

— Вина нашего покойного хозяина, — заявил Анакрит, притворяясь самоуверенным ценителем (типа тех, кто делает много шума, хотя на самом деле ничего не знает), — почти так же прекрасны, как и убранство его дома!