Я повесил сумку на плечо и отправился домой. Я тащил свои вещи вокруг Капитолия, мысленно приветствуя храм Юноны Монеты, покровительницы денег, столь мне необходимых. Мысли перенесли меня на Авентин к въездным воротам Большого цирка; я остановился, немного задумавшись о своей жалкой лошади и более серьезно о Пертинаксе. К тому времени мои сумки оттянули мне шею, так что я зашел к сестре Галле отдохнуть и поговорить с Ларием.

Я совсем забыл, что Галла будет в ярости относительно планов моего племянника на будущее.

— Ты обещал смотреть за ним, — яростно встретила она меня. Отстраняя ее младших детей, четверых преданных грязнуль, которые всегда заметят дядю, у которого в рюкзаке могут быль подарки, я поцеловал Галлу. — К чему все это? — прорычала она на меня. — Если ты ищешь, где пообедать, то у меня есть только рубцы!

— О, спасибо! Я люблю рубцы! — Вся моя семья знала, что это неправда, но я был очень голоден. Рубцы — это все, что когдалибо было в доме Галлы. На ее улице находилась лавка с потрохами и свиными ногами, а она ленилась готовить. — Что за проблемы с Ларием? Я отправил его домой в форме, в здравом уме и счастливым, в компании маленькой толстенькой подружки, которая знает, чего от него хочет — а также с известной репутацией за спасение утопающих.

— Мастер по фресковой живописи! — с отвращением усмехнулась Галла.

— Почему бы и нет? У него хорошо получается, это приносит деньги, и он всегда будет при работе.

— Я всегда знала, что если есть возможность втянуть его во чтото глупое, то на тебя можно положиться! Его отец, — подчеркнуто пожаловалась моя сестра, — крайне расстроен!

Я рассказал сестре, что думал об отце ее детей, и она сказала, что если я так думал, то я не обязан сидеть на ее террасе и есть ее пищу.

Снова дома! Ковыряясь ложкой в жирных потрохах, я тихо улыбался сам себе.

Появился Ларий, не раньше, чем я был готов его увидеть, и помог мне донести мой багаж: это был шанс поговорить.

— Как добрались, Ларий?

— Все хорошо.

— Петронию было тяжело ехать? Он в порядке?

— Вы его знаете; он никогда не суетится.

Мой племянник казался довольно скрытным.

— А как ты? — настаивал я.

— Меня тоже ничего не беспокоит. Вы спросите о своей возлюбленной?

— Зачем? Как только отдохну и схожу в баню, я собираюсь сам встретиться со своей возлюбленной. Если есть чтото, о чем я должен узнать сразу, скажи!

Ларий пожал плечами.

Мы дошли до Остийской дороги. Я уже почти вернулся в свою помойку. Я остановился у лоджии одной таверны с холодными мясными блюдами; она была закрыта, но запахи копченых окороков и трав для консервирования маняще витали в воздухе. Я со злостью схватил Лария одной рукой за ворот.

— Дело в том, что Пертинакс, возможно, приехал в Рим. Это с ним связано то, о чем ты не хочешь мне рассказать?

— Дядя Марк, ничего не случилось. — Он вырвался от меня. — Елене Юстине некоторое время было плохо, но Сильвия за ней присматривала. Любого может укачать в дороге…

Я както проделал тысячу четыреста миль в компании спокойной Елены, которая ни на что не жаловалась, и точно знал, что ее не укачивало. Я почувствовал комок в горле. К чему я приехал домой? Прежде, чем начать гадать, я поднял сумку и пошел по узкому переулку, который вел к старым знакомым запахам Фонтанного дворика.

После того как от меня ушел Ларий, я стоял на своем балконе. Наш дом находился на полпути к вершине Авентинского холма, и его единственным огромным преимуществом был шикарный вид из окна. Даже когда я закрыл свои пересохшие, уставшие глаза, можно было многое узнать: скрип повозок; лай сторожевых псов; отдаленные крики лодочников на реке; подозрительные хоры из винных погребов и дрожащие флейты в храмах; визг молодых девушек, то ли от страха, то ли от истерического веселья.

Там внизу Рим, наверное, был приютом многим беглецам. Мужчины убегали от своих матерей; от своих долгов; от своих деловых партнеров; от своей собственной недостаточности. Или, как Гней Атий Пертинакс Капрений Марцелл, убегали от судьбы.

Я хотел увидеть Елену, но у меня внутри зарождался небольшой комочек сомнения.

Стоял тихий вечер, когда я потащил свое уставшее от дороги тело мыться. Гимнастический зал, куда я обычно ходил, стоял около храма Кастора; его посетители в это время в основном ужинали — приличные люди, которые предпочитали кушать дома со своими семьями или в компании старых друзей с легкой музыкой и приятными беседами. Сейчас и сам хозяин Главк уже был дома. Я обрадовался, потому что Главк определенно стал бы вольничать и делать язвительные замечания о том, как разрушительно сказались на моем теле две недели, проведенные в Кампании. Как только он меня увидит, захочет снова привести в форму. Я слишком устал, чтобы позволить ему начать прямо сегодня.

Терма обычно открыта и после ужина. Она была хорошо освещена керамическими лампами, висевшими во всех коридорах, однако в такое вечернее время это место наполнялось какойто зловещей атмосферой. Там гдето скрывались слуги, которые могли потереть тебя щеткой, если позвать их, однако большинство людей, которые приходили, когда стемнеет, справлялись сами. Многие клиенты были взяточниками из среднего класса, имевшими соответствующую работу. Конструкторы акведуков и инженеры в порту, кто иногда допоздна засиживался на рабочем месте, чтобы закончить какуюто срочную работу. Ученые личности, которые потеряли счет времени, сидя в библиотеке, и потом приходили сюда в изнеможении с затуманенными глазами. Торговцы, прибывающие из Остии после дневного прилива. И один или два замечательных вольнонаемных чудака типа меня, за чьей боевой подготовкой следил лично тренер Главк и у кого были странные часы работы по причинам, о которых другие его клиенты из вежливости никогда не спрашивали.

Я оставил одежду в раздевалке, мельком взглянув на вещи на других крючках. Я как следует натерся в парной, ополоснулся водой, потом через тяжелые двери вышел в сухой пар, чтобы расслабиться. Там ктото уже был. Я кивнул. В такой час было принято заходить молча, но когда мои глаза привыкли к влажности, я узнал этого человека. Ему было за пятьдесят, а на лице я разглядел приятное выражение. Он тоже погрузился в свои мысли, но узнал меня, как только я увидел его подвижные брови и помальчишески взъерошенные волосы. Папа Елены.

— Дидий Фалько!

— Камилл Вер!

Мы непринужденно поздоровались. Он нежно посмотрел на мою бесцеремонную позу, а мне нравилось его остроумное хорошее чувство юмора. Я усадил свое уставшее тело рядом с ним.

— Я слышал, ты был в Кампании.

— Только что вернулся. Вы опоздали, сенатор!

— Ищу убежища, — признался он с искренней улыбкой. — Я рад, что встретил тебя сегодня.

Я поднял бровь с явным чувством, что сейчас услышу плохие новости.

— Чтонибудь случилось, сенатор?

— Дидий Фалько, я надеюсь, — заявил Камилл Вер со значительной формальностью, — ты сможешь сказать мне, кто подарил мне честь стать дедушкой.

Длинная струйка пота уже начала стекать изпод моих мокрых кудрявых волос. Я сидел, пока она бежала дальше — медленно по левому виску, потом с внезапным ускорением мимо уха, по шее и на грудь. Капля скатилась на полотенце, лежавшее у меня на коленях.

— Я правильно понял, что для тебя это новость? — спокойно спросил сенатор.

— Да.

Мое нежелание поверить в то, что Елена могла скрыть нечто столь важное, расходилось с живыми воспоминаниями о том, как она падала в обморок; как ее укачало; как мы возвращались с Везувия; как она беспокоилась о деньгах… Как Елена плакала в моих объятиях по причинам, о которых я никогда не узнаю. Потом пришли другие воспоминания, более интимные и более глубокие.

— Повидимому, это не мое дело, раз я не в курсе!

— Да? — сурово отреагировал ее отец. — Я буду откровенным: мы с моей женой предполагаем, что твое. — Я ничего не сказал. Он, похоже, теперь засомневался. — Ты отрицаешь, что это возможно?