К тому времени, как я снова дошел до виллы, прошел уже час с тех пор, как я проводил Елену.

Любой убийца или грабитель мог пробраться в этот дом. Слуги, которые встретили Елену, давно исчезли. Вокруг никого не было. Я поднялся наверх, уверенный, что, по крайней мере, в комнате Елены будет тот, кто надо; мера безопасности, на которой я настоял. Это означало, что сам я мог провести с ней только пять минут, чтобы быть вежливым, но я с нетерпением ждал глупого фарса перед другими людьми, пока буду играть роль ее надежного телохранителя, с мрачным чувством юмора…

Дойдя до комнаты Елены, я открыл тяжелую дверь, проскользнул внутрь и тихо закрыл ее. Это было откровенное приглашение; мне пришлось запереть дверь на засов. Во внутреннем коридоре снова было темно, а за занавеской опять горел тот же свет.

Она была не одна. Ктото говорил, но не Елена. Мне следовало уйти. Я был готов к любому разочарованию, но к тому моменту я так отчаянно хотел ее увидеть, что это привело меня прямо в комнату.

Зеленое платье лежало сложенным на сундуке; ее сандалии в беспорядке валялись на прикроватном коврике. Елена переоделась во чтото более темное и теплое с шерстяными рукавами до запястья; ее волосы были заплетены и лежали на одном плече. У нее был опрятный, мрачный и непонятно уставший вид.

Елена вернулась домой так поздно, что ужинала на подносе. Она сидела лицом к двери, так что когда я влетел через занавеску, ее испуганные глаза наблюдали, как я неистово смотрел на происходящее.

С ней был мужчина.

Он раскинулся в кресле, положив одну ногу на подлокотник, небрежно жуя орехи. Елена казалась более угрюмой, чем обычно, уплетая куриные крылышки, хотя она сидела с таким видом, словно присутствие этого человека в ее спальне было привычным делом.

— Здравствуйте, — гневно набросился я. — Вы, должно быть, Барнаб! Я должен вам полмиллиона золотыми монетами…

Он посмотрел на меня.

Определенно, это был тот человек, который напал на меня на складе, и возможно, тот, кого я заметил с Петро у повозки на пути в Капую. Я внимательнее посмотрел на него. Через три месяца преследования человека в зеленом плаще я, наконец, узнал, кем он был на самом деле. Старая мать вольноотпущенника из Калабрии оказалась права: Барнаб был мертв.

Я знал этого человека. Это был бывший муж Елены Юстины; его звали Атий Пертинакс.

Согласно «Ежедневной газете», он тоже был мертв.

Он казался вполне здоровым для человека, которого три месяца назад убили. И если это зависело от меня, то Атий Пертинакс скоро тоже будет ужасно мертвым. В следующий раз я сам все устрою. И уже навсегда.

На нем была совсем простая туника и новая бородка, но я очень хорошо его знал. Ему было двадцать восемь или двадцать девять. Светлые волосы и худощавое телосложение. Тусклые глаза, которые я забыл, и кислое выражение лица, которое я не забуду никогда. Постоянная раздражительность сделала мускулы вокруг глаз более напряженными, а челюсти крепко сжатыми.

Я виделся с ним один раз. Не тогда, когда преследовал его на правом берегу Тибра; за год до этого. Я все еще чувствовал, как его солдаты превращали мое тело в месиво, и слышал его голос, когда он называл меня дикими словами. Я все еще видел его бледные ноги под сенаторской тогой, выходящие из моей квартиры, где он бросил меня у сломанной скамейки, когда я беспомощно выплевывал кровь на собственный пол.

Он был предателем и вором; бандитом; убийцей. Однако Елена Юстина позволила ему рассесться в своей спальне, словно богу. Ну, наверное, он так тысячу раз сидел с ней в той великолепной, сероголубой, со вкусом обставленной комнате, которую он выделил для нее в их доме.

— Я ошибся. Вас зовут не Барнаб!

— Разве нет? — посмел сказать он.

Я видел, что он все еще не знал, как реагировать на мой внезапный приход.

— Нет, — спокойно ответил я. — Но официально Гней Атий Пертинакс Капрений Марцелл гниет в своей погребальной урне…

— Теперь ты видишь, в чем проблема! — воскликнула Елена.

Я задумался, как она могла сидеть там и кушать. Но потом заметил, как Елена обгладывала куриную косточку, обнажая зубы, словно относилась к его проблемам с таким презрением, что они не могли помешать ее аппетиту.

Я вошел в комнату. Не считая того факта, что я намеревался арестовать этого преступника, существовала старая добрая римская традиция, что в присутствии человека, который нравственно выше тебя, ты должен встать. Пертинакс напрягся, но остался сидеть.

— Кто ты, черт возьми, такой? — Он тоже наделал слишком много шума. — И кто разрешил тебе заходить в комнату моей жены?

— Зовут меня Дидий Фалько; я захожу, куда хочу. Кстати — она не ваша жена!

— Я слышал о тебе, Фалько!

— О, мы с вами старые знакомые. Однажды вы арестовали меня ради забавы, — напомнил я ему, — но мне нравится думать, что я выше этого. Вы разгромили мою квартиру — но в ответ я помогал распоряжаться вашим домом на Квиринале. Ваши греческие вазы были хороши, — я раздражающе улыбнулся. — Веспасиану они очень понравились. Хотя «Купидон» Праксителя нас разочаровал… — Я знал, что Пертинакс много за него заплатил. — Копия; думаю, вы понимали…

— Мне всегда казалось, что у него большие уши! — сказала мне Елена, чтобы поддержать разговор. Пертинакс был раздражен.

Я подтащил к себе скамеечку для ног и присел там, где мог заслонить Елену, но также перекрыть выход ему. Она слегка покраснела под моим спокойным внимательным взглядом; я задумался, понимал ли Пертинакс, что я был ее любовником — с той страстью, которой я гордился — всего несколько часов назад. Взглянув на него, я понял: такое никогда не приходило ему в голову.

— Так что случилось? — задумчиво размышлял я. — В апреле этого года преторианцы вломились, чтобы устроить вам допрос… — Пертинакс слушал с наигранным скучным видом, словно я говорил чтото смешное. — Барнаб был одет в вашу сенаторскую одежду; недальновидные преторианцы загнали его в тюрьму. Он ожидал, что когда они узнают, то грязно изобьют его, но не более. Бедный Барнаб определенно заключил в тот день плохую сделку. Один из ваших товарищейзаговорщиков решил заткнуть рот их несчастному заключенному…

Пертинакс откинулся на спинку, сгорбив свои худые плечи.

— Прекрати, Фалько!

Я как загипнотизированный смотрел на орешки. Некоторые скорлупки падали на стол, когда он неаккуратно выплевывал их обратно в тарелку; большинство оказывалось на полосатом египетском коврике.

— Вскоре вы поняли, что во дворце разоблачили ваших товарищей по заговору. — Наблюдая за ним, я дал Пертинаксу время осознать мои слова. Дрессировщик лошадей Брион назвал его отчаянным, но мне он казался просто неприятным. На самом деле я считал Пертинакса настолько отвратительным, что от нахождения с ним в одной комнате у меня на шее волосы встали дыбом. Однако он был одним из тех людей, кто, кажется, даже не осознает, насколько он противен. — Если бы вы появились снова, то за вами начали бы следить. Ваш брат мертв. Вы представились им, чтобы забрать из тюрьмы его труп. Похоронили его и оказали последние почести, сообщив его матери правду, хотя одно неверное слово этой тронутой старухи в Таренте могло выдать вас. Потом вы осознали, что вы с Барнабом были настолько похожи, что у вас есть первоклассная, возможно, постоянная маскировка. Так что вы глупо поставили себя, уважаемого господина, всего лишь на один шаг от рабства!

Пертинакс, чьих грубых манер можно ожидать от человека родом из Калабрии, которому в обществе повезло больше, чем он того заслуживал, раскусил еще один орех. Если бы он был плебеем, то его история, рассказанная мною, стала бы первым шагом к тюрьме. Но он не хуже меня знал, что сын консула мог смотреть на меня с насмешкой. По нескольким причинам — все они личные — я бы с удовольствием расколол кулаком его фисташки — после того, как он их съест.