— Надеюсь! — улыбнулся Веспасиан с обманчивой мягкостью.

Наш новый император из Флавиев не был мстительным человеком. Но он был привлекателен своим особым чувством юмора.

— Это все, Фалько?

— Все, на что я могу надеяться, — устало произнес я. — Я клянчил у вас вознаграждение за то, что привезу Гордиана, но мы через такое прошли…

— Совсем нет. Я выделил тебе деньги. Тысячи достаточно?

— Тысячи! Это было бы хорошим вознаграждением для поэта, который прочитал красивую оду из десяти строк! Богатый сбор для актера театра, который играет на лире…

— Не верь этому! Сегодня музыканты требуют, по крайней мере, две тысячи, прежде чем уйдут со сцены. На что нужны деньги такому человеку, как ты?

— На хлеб и вино. После этого в основном владельцу моего дома. Иногда я мечтаю найти другого. Цезарь, даже мне может нравиться дом, где легко повернуться и почесаться, не ободрав кожу на локте. Я работаю, чтобы жить — а в моей жизни сейчас совершенно определенно не хватает изысканности!

— Женщин?

— Люди всегда меня об этом спрашивают.

— Интересно, почему! Мои шпионы говорят, — весело пригрозил Веспасиан, — что ты вернулся из Кампании богаче, чем уезжал.

— Одна так называемая скаковая лошадь и священная коза! Коза ушла на пенсию, но в следующий раз, когда вы сломаете зуб об хрящ в мясной котлете, передайте привет лошади Фалько. Рим тоже стал богаче, — напомнил я ему. — На большую часть пятнадцати миллиардов бушелей, которые могли уйти не туда…

Казалось, он меня не слышал.

— Тит хочет знать, как зовут эту лошадь.

Потрясающе. Я вернулся в Рим всего шесть часов назад, а новости о том, как мне ужасно повезло, уже дошли до старшего сына императора!

— Малыш. Скажите Титу, чтобы он сохранил свою ставку! Я выставляю эту лошадь на скачки только ради одолжения принимающим ставки, которые говорят, что в последнее время они мало смеются…

— Как честно для владельца лошади!

— О, император, я бы хотел иметь крепкие нервы, чтобы воровать и лгать, как другие люди, но в тюрьме ужасные условия, и я боюсь крыс. Когда я хочу посмеяться, я говорю себе, что мои дети будут мной гордиться.

— Какие дети? — агрессивно бросил в ответ император.

— О, десять маленьких авентинских мальчишек, которых я не могу себе позволить признать!

Веспасиан повернул свое большое, квадратное тело, в это время его бровь поднялась, а рот сжался, чем он был знаменит. Я всегда знал, что когда у него менялось настроение, и он переставал насмехаться, то наш разговор достигал своего самого главного вопроса. Господин мира заговорил со мной так мягко, словно большой добрый дядя, который позволял себе забыть, как сильно меня осуждал.

— То, что ты сделал с кораблями зерна — замечательно. Префекта по продовольствию попросили доложить о подходящем размере вознаграждения… — Я знал, что это значило: я никогда больше об этом не услышу. — Я дам тебе тысячу за Гордиана — и предлагаю еще десять, если ты разберешься с Пертинаксом Марцеллом без огласки.

Маловато; хотя по шкале государственного вознаграждения Веспасиана безумно щедро. Я кивнул.

— Официально Пертинакс мертв. Не нужно будет снова сообщать об этом в «Ежедневной газете».

— Чего бы мне действительно хотелось, — предложил Веспасиан, — так это какоенибудь доказательство его вины.

— Вы хотите сказать, что дело может дойти до суда?

— Нет. Но если мы справимся с ним без суда, — сухо сообщил Веспасиан, то, возможно, есть даже больше причин иметь доказательство!

Я был республиканцем. Я всегда пугался, когда встречал императора с моральными ценностями.

На этом последнем этапе было почти невозможно найти улики против Пертинакса. Единственной его жертвой, кто выжил, был Петроний Лонг, и даже ему нечего было сказать суду. Тогда оставался один важный свидетель — Мило, управляющий Гордиана. Мило был рабом. Что означало, что мы могли принять его показания, только если они будут получены с помощью пытки.

Но Мило был таким глупым здоровяком, который в ответ на вызов профессионального палача только стиснет зубы, напряжет свои могучие мускулы — и умрет раньше, чем расколется.

— Я сделаю все возможное, чтобы чтонибудь найти! — торжественно пообещал я императору.

Он улыбнулся.

Я уходил из дворца с едким привкусом, который остался у меня во рту от этого разговора, когда ктото саркастически поздоровался со мной в дверях.

— Дидий Фалько, ты позорный попрошайка! Я думал, что ты, не жалея ног, бегаешь за женщинами вокруг Неаполя!

Я осторожно повернулся, поскольку во дворце всегда был начеку, и узнал грозную фигуру.

— Мом! — Надсмотрщик, который помогал распределять имущество Пертинакса. Улыбаясь своими наполовину беззубыми челюстями, он казался еще более неряшливым, чем обычно. — Мом, меня начинает нервировать это широко распространенное предположение, что я все свободное время прелюбодействовал! Ктонибудь говорил чтото такое, с чем я захотел бы поспорить?

— Многое! — подшутил он. — Кажется, твое имя в эти дни слышится везде. Ты виделся с Анакритом?

— А должен был?

— Постарайся не натыкаться на него, — предупредил Мом. Между ним и главным шпионом больше не осталось любви; у них были разные приоритеты.

— Анакрит меня не беспокоил. Последний раз, когда я его видел, его понизили до счетовода.

— Никогда не доверяй счетоводу! Он хвастается, рассказывая, что хочет проверить тебя насчет коекакой потерянной партии казенного свинца… — Я застонал, хотя убедился, что сделал это про себя. — Дело в том, что Анакрит заказал койку на имя Дидия Фалько в многолетней камере в Мамертине.

— Не беспокойся, — сказал я Мому, словно сам в это верил. — Я в этом участвую. Тюрьма — это всего лишь уловка, чтобы убежать от возмущенных отцов всех тех женщин, которых я соблазнил…

Он улыбнулся и отпустил меня. Остановился только, чтобы крикнуть мне вслед:

— Кстати, Фалько, что там насчет лошади?

— Его зовут Неудачник, — ответил я. — От Плохого Питания, из рода Потерпеть Неудачу! Не ставь на него; он обязательно сломает ногу.

Я вышел из дворца на северную сторону Палатинского холма. На полпути обратно в мой квартал я прошел мимо открытого винного погреба. Я передумал, свернул в него, и, наконец, напился.

Меня разбудил звук очень шустрого веника. Это говорило о двух вещах. Ктото посчитал своей обязанностью разбудить меня. И прошлой ночью я нашел дорогу домой.

Когда падаешь в канаву, люди оставляют тебя там в покое.

Я застонал и несколько раз поворчал, чтобы предупредить, что могу встать; веник обиженно затих. Я натянул тунику, решил, что она грязная, поэтому закрыл пятна второй. Я умылся, прополоскал зубы и причесался, но ничто из этого не помогло мне почувствовать себя лучше. У меня пропал пояс, и я с трудом нашел один ботинок. Спотыкаясь, я вышел из комнаты.

Женщина, которая считала своим делом поддерживать мою квартиру в порядке, какоето время творила чудеса в тишине, прежде чем начала эту ерунду с веником. Ее знакомые черные глаза обожгли меня пронизывающим отвращением. Она убрала комнату; теперь примется за меня.

— Я пришла приготовить тебе завтрак, но скорее это будет уже обед!

— Привет, мама, — сказал я.

Я сел за стол, потому что ноги отказывались держать меня. Я уверил свою мать, что хорошо быть дома и иметь приличный обед, приготовленный для меня моей любящей мамой.

— Значит, у тебя опять проблемы! — проворчала она, не обманувшись лестью.

Мама кормила меня обедом, а тем временем отмывала балкон. Она сама нашла свое новое бронзовое ведро. А также мои ложки.

— Красивые!

— Мне подарил их красивый человек.

— Ты виделся с ней?

— Нет.

— Ты виделся с Петронием Лонгом?

— Нет.

— Какие планы на сегодня?

Большинство людей с моей работой разумно избавляются от внимания их любопытных семей. Какой клиент захочет нанять сыщика, которому приходится предупреждать свою мать каждый раз, когда он рискует выходить на улицу?