— Нет. — Я никогда не сомневался, что Камилл Вер сразу догадался о моих чувствах к его дочери. В качестве временной защиты я начал профессионально добродушно подшучивать: — Послушайте, личный осведомитель, который ведет интенсивную общественную жизнь, обязательно находит женщин, которые хотят от него больше, чем он ожидает. Пока у меня не возникало трудностей, чтобы убедить магистрата, что это иски с целью досадить мне!

— Будь серьезнее, Фалько.

Я резко выдохнул.

— Я полагаю, вы не хотите, чтобы я вас поздравил, сенатор. И не надеюсь, что вы поздравите меня… — Если это и прозвучало раздраженно, то потому, что во мне начинало гореть дикое чувство несправедливости.

— Это было бы так ужасно?

— Просто пугает! — сказал я, и это была правда. Сенатор нервно улыбнулся. Я уже знал, что он был обо мне достаточно высокого мнения, чтобы понять: если я действительно нужен его дочери, то мы могли справиться вдвоем, даже без обычных затрат на хлеб или родительской поддержки… Он положил мне на руку свою ладонь.

— Я расстроил тебя?

— Если честно, не знаю.

Тогда Камилл попытался сделать меня своим союзником.

— Слушай, мне нет смысла опротестовывать свои сенаторские права, как какомунибудь старомодному цензору. Это не противозаконно…

— И это не поможет! — воскликнул я.

— Не говори так! Уже хватило проблем, когда Елена была замужем за Атием Пертинаксом; это было ошибкой, которую я пообещал себе никогда не повторять. Я хочу видеть ее счастливой. — У него был отчаянный голос. Конечно, он любил свою дочь больше, чем нужно — но, в таком случае, и я тоже.

— Я не могу защищать ее от самой себя! — Я замолчал. — Нет, это несправедливо. Она никогда не перестает удивлять меня своим дальновидным здравомыслием… — Ее отец начал спорить. — Нет, она права, сенатор! Елена заслуживает лучшей жизни, чем смогу дать ей я. Ее дети заслуживают лучшего; на самом деле, и мои тоже! Сенатор, я не могу это обсуждать. — Вопервых, ей было бы неприятно узнать, что мы это делали. — Мы можем сменить тему? Есть коечто еще, над чем нам нужно срочно подумать. Вы упоминали Атия Пертинакса, и он и есть основная проблема. Вы слышали, что сейчас происходит?

Он сделал злое выражение лица; у Камилла Вера не было времени на своего зятя. Это чувство испытывали многие отцы, но здесь он оказался прав: его дочь на самом деле была слишком хороша для мужчины, который действительно достоин презрения.

Камилл Вер знал, что Пертинакс все еще жив; я предупредил его, что беглец мог переместиться в Рим.

— Оглядываясь на прошлое, не слишком мудро было посылать Елену сюда. Но я знаю ваше мнение, сенатор. Пока я не задержу его, вы не могли бы убедиться, что Елена дома в безопасности?

— Конечно. Ну… насколько смогу. Но ее положение должно заставить ее перестать суетиться, — неизбежно напомнил он мне.

Я немного помолчал.

— Она в порядке?

— Никто мне ничего не говорит, — пожаловался ее отец. Когда Камилл Вер говорил о своих женщинах, он всегда принимал подавленную позу, словно у них было традиционное представление о главе семьи, который существовал для того, чтобы оплачивать счета, создавать много шума, которого никто не слышит, — и чтобы его водили за нос. — У нее какойто осунувшийся вид.

— Да, я это заметил.

Мы обменялись напряженными взглядами.

Мы вместе закончили мыться, вышли в раздевалку и оделись. На последней ступеньке гимнастического зала мы пожали друг другу руки. Если отец Елены был таким проницательным, как я подозревал, то по моему лицу он понял, как мне горько.

Он неловко стоял в нерешительности.

— Ты придешь к ней?

— Нет. — Так или иначе, это делало меня подвальной крысой. Мерзкое чувство. — Но скажите ей…

— Фалько?

— Забудьте. Лучше не надо.

Отец его будущего внука должен быть самым счастливым мужчиной в Риме. Сколько готов заплатить жалкий кандидат, кто ясно понимал, что им не является, за то, чтобы признать свое положение?

Надо быть разумным. Никто не надеется, что римская девушка с таким знатным происхождением — отец в сенате, два брата на военной службе, приличное образование, удовлетворительная внешность, имущество в собственности стоимостью четверть миллиона — откровенно признается, что позволила себе несерьезные отношения с таким неотесанным, невоспитанным разбойником с Авентина, как я.

Было поздно. Скоро стемнеет. У меня были неугомонные ноги мужчины, которому нужно сходить к своей девушке, но который не мог пойти. Очевидной альтернативой показалось завалиться в винный погреб и так напиться, чтобы пришлось беспокоиться только о том, покажет ли мне потом какойнибудь добродушный человек, в какой стороне мой дом, а если покажет, то доплетусь ли я до своей квартиры или упаду пьяным в стельку прямо на дороге.

Вместо этого я пошел во дворец.

Меня заставили подождать. Я так злился на Елену за ее скрытность, что впервые в жизни мне меньше всего нужно было время на раздумья. Я плюхнулся на кушетку, чувствуя себя все более и более опустошенным изза несправедливости, пока сам сомневался, не сбежать ли мне домой и не напиться ли на собственном балконе. В тот момент, когда я решил это сделать, меня пригласили. Я даже не мог выплеснуть свое раздражение, потому что, как только Веспасиан увидел меня, он начал извиняться.

— Прости, Фалько. Государственные дела. — Не сомневаюсь, что он болтал со своей любовницей. — У тебя хмурый вид!

— О, я думаю о женщинах, император.

— Тогда неудивительно! Хочешь вина? — Я так сильно его хотел, что мне показалось безопаснее отказаться.

— Понравилась поездка?

— Ну, у меня все еще морская болезнь, и я все еще не умею плавать…

Император задумчиво посмотрел на меня, словно понял, что я говорил цинично.

Я слишком устал и был не в настроении; я небрежно все ему доложил. Другие, более важные люди, все равно уже рассказали ему большую часть. Я чувствовал, что описывать грустные подробности того, как Ауфидий Крисп бесцельно утонул, это только напрасная трата времени.

— Цензор опубликовал эту новость как «прискорбный несчастный случай на лодке», — злобно проворчал император. — Кто командовал триремой, которой нужно поучиться рулить?

— Претор из Геркуланума, император.

— Он! Он приехал в Рим; я вчера виделся с ним.

— Демонстрировал во дворце свой профиль в надежде на хороший пост за границей! Секст Эмилий Руф Клеменс, — объявил я. — Хорошая старая семья и много посредственной общественной деятельности. Он идиот, но как он может проиграть? Теперь Крисп мертв, и когда дело доходит до наград, я полагаю, этот скорый на руку триерарх опередил меня?

— Стисни зубы, Фалько: я не даю премий, когда тонут сенаторы.

— Конечно, император. Как только корабли столкнулись, я подумал, что меня за это вышвырнут!

— Руф очень мне помог своим советом насчет флотилии, — с самым яростным недовольством выговаривал мне Веспасиан.

— О, и я могу это сделать, Цезарь! Мизенской флотилии нужна тщательная ревизия: больше дисциплины и меньше пьянства!

— Да. У меня сложилось впечатление, что Руф сам мечтает обладать жезлом командующего флотом… — Я был в ярости, пока не встретился с императором взглядом. — В будущем должность префектов мизенской флотилии занято для моих верных друзей. Но я определенно дам этому приятелю шанс испытать себя всеми опасностями командования; он должен быть готов к легиону…

— Что? В видной и неспокойной провинции, где сможет более явно расцвести его некомпетентность?

— Нет, Фалько; нам всем приходится признавать, что карьера общественного деятеля включает и службу в какойнибудь мрачной дыре за границей…

Я начал улыбаться.

— Что вы откопали для Руфа, император?

— Коекакое местечко, почти полностью окруженное сушей; так мы убережем себя от его мореходного мастерства: Норик.

— Норик! — Бывшая провинция Криспа. Там никогда ничего не происходит. — Мне кажется, Крисп бы это одобрил!