Срок Матросов отсиживал в родной Башкирии, в Уфе, в трудовой колонии.

Тем временем дела на фронте были хуже некуда, немцы напирали, им оставались считанные метры до Волги. Преступникам призывного возраста срочно прощали их грехи перед вождем, предоставляя возможность искупить вину кровью. В конце сентября 1942 года Матросов оказался в военно—пехотном училище под Оренбургом, а через несколько месяцев вместе с прочими курсантами был послан рядовым в действующую армию. На фронт он попал в январе сорок третьего. А уже в феврале под деревней Чернушки кровью искупил свою, уж Бог знает, какую, вину перед властью. Всей своей кровью, которая полностью, буквально до последней капли, вытекла из развороченной пулеметной очередью груди…

Всякий раз, когда открывается новая правда о той великой и страшной войне, бумажные патриоты, никогда не бывавшие под пулями, поднимают крик: зачем царапать неудобной истиной такие аккуратные, идеологически выдержанные легенды? И прославленные, и оклеветанные давно в могиле. А живым какая, собственно, разница, кого громогласно чтить – Александра или Шакирьяна, Матросова или Мухамедьянова? И, вообще, зачем спустя столько лет ворошить прошлое?

Так говорили, когда оказалось, что у разъезда Дубосеково погибли не все двадцать восемь героев—Панфиловцев – несколько чудом выжили. Этих выживших полтора десятилетия прятали от людей, чтобы не портили утвержденную начальством версию. Так говорили, когда писатель—фронтовик Сергей Сергеевич Смирнов вытаскивал из советских тюрем защитников Брестской крепости. Так, не исключаю, скажут и теперь.

Может, эти вопросы и имели бы право на существование, если бы…

Если бы и сегодня, после шестидесятилетия со дня самой трудной в истории страны победы, бритоголовые подонки со стилизованной свастикой на рукавах не ходили по столичным улицам и не орали на своих сборищах: «Россия для русских!», «Москва для москвичей!», «Косые и черные, убирайтесь вон»!

У Шурика—Шакирьяна, собственным телом заслонившего пулеметную амбразуру, были черные волосы и черные глаза с азиатской раскосинкой…

Очень редко человек способен на поступок, о котором заговорит весь мир. Бывшему офицеру ФСБ Александру Литвиненко это удалось: его последний в жизни поступок, смерть в лондонском госпитале, до сих пор будоражит европейскую общественность. И причиной тому не только возмущение, но и страх: ведь он погиб не от ножа, не от пистолета, не от взрыва, даже не от яда – микроскопической дозы загадочного изотопа полония оказалось достаточно для убийства. И, требуя срочно отыскать виновных, журналисты, политики и прочие граждане множества стран заботятся не столько о справедливости, сколько о самих себе. Оказалось, что не встречавшийся ранее таинственный душегуб пострашней ядерного заряда: самолет с бомбой можно сбить, ракету уничтожить при запуске – а как спасти миллионы людей от маленькой ампулы, которую так легко пронести на стадион, на вокзал, на станцию метро? И главный сегодня вопрос – кто хозяин этого крохотного дьявола?

Говорят, что Литвиненко убрали агенты Путина. Говорят – ЦРУ. Говорят – чеченские сепаратисты. Намекают, что все это устроил Березовский, главный злодей всех времен и народов, бесценная палочка—выручалочка нашего ФСБ. Но почему—то не обсуждают еще одну версию, возможно, самую страшную. И, боюсь, вполне вероятную.

Журналисты спрашивают: кому выгодно? Но разве только выгода стимул для преступника? Кому было выгодно взрывать башни в Нью—Йорке, жилые дома в Москве, школы в Израиле, электрички в Мадриде и туристические центры в Индонезии? Зависть, ненависть и тщеславие порой сильнее выгоды.

Поскольку на сей раз удар направлен против россиян, естественно корни преступлений поискать в России. Убийство Ани Политковской, гибель Александра Литвиненко и попытка отравить Егора Гайдара легко выстраиваются в цепочку, если предположить, что у нас существует нечто вроде домашней Аль Каиды, террористической организации, объединяющей, прежде всего, озлобленных отставных силовиков. Вчера еще были тайными хозяевами страны, винтиками грозной машины, наводивший страх на полмира, а больше всего на собственный народ. А сегодня кто? Молодые пенсионеры, охранники на скромной зарплате, доминошники во дворе. А навыки остались, связи сохранились, и где что лежит, знают доподлинно. Новая Россия для них анархия и разврат, предприниматели сплошь воры, журналисты лакеи Запада, а президент американский агент, предавший светлые идеалы спецслужб. В Чили подобным господам удался военный переворот, во Франции «бывшие» несколько раз покушались на Де Голля. Да и у нас, пусть всего три дня, в девяносто первом все же поцарствовали трусоватые и корыстные заговорщики из ГКЧП. Буду очень рад, если мое предположение не подтвердится. Но для этого убийцы должны быть пойманы. Увы, тут надежда невелика: пока что мы так и не узнали, кто заказал Александра Меня, Галину Старовойтову, Юрия Щекочихина.

Английская прокуратура требует выдать им Лугового, бывшего коллегу убитого Литвиненко. Понятно, что этого делать нельзя: Луговой, хорош он или плох, гражданин России, а по Конституции гражданина России должен судить российский суд. И менять Конституцию для удобства прокуроров, хоть английских, хоть наших, значит себя не уважать.

Ну, ладно – а делать—то что? Что делать с этой постоянно меняющейся опасностью? Сперва ножи, пистолеты, гранаты, мешки с гексогеном – а теперь вот полоний–210, о котором большинство из нас прежде ничего не знало, и век бы не знать. Что делать?

Нельзя сказать, что спецслужбы не работают. Стараются! По крайней мере, регулярно рапортуют, что все под контролем. Вот только способы этого контроля не радуют.

Помню старый студенческий анекдот: как поймать льва? Один из ответов дал философ. Что значит поймать льва? Это значит оградить от него человечество. Надо посадить человечество в клетку, и можно считать, что лев пойман.

А как ловят террористов наши спецслужбы? Мы давно живем в клетках – сотни тысяч домов в стране огорожены стальными решетками. В аэропорты мы приезжаем часа за три, чтобы босиком пройти сквозь все заслоны. Забытый на перроне чемодан не возвращается владельцу, а взрывается саперами на месте. Если коротко – мы ловим не террористов, а сами себя. Похоже, в наших спецслужбах явный переизбыток философов…

В последние годы цена жилья сделала такой скачок, что с самых верхов чиновникам намекнули – надо разобраться. Говорят, наши чиновники воры и взяточники. Может, и взяточники но дело знают: велели разобраться, тут же разобрались. Недавно моложавый джентльмен из антимонопольного ведомства объяснил с экрана, что жилье дорожает по трем причинам. Во—первых, взятки за участки под строительство такие, что цена метра вырастает на треть. Но с коррупцией бороться бесполезно – взятка дело интимное, доказать нельзя. Во—вторых, сговор между строительными компаниями: боссы одновременно поднимают цены. И с этим бороться бессмысленно – боссы не дураки, протоколы в своих саунах не ведут. Остается третья причина: кое—кто покупает квартиры, чтобы потом продать. Вот этих и надо прищучить – скажем, придавить огромным налогом, чтобы не совались на самый привлекательный рынок страны. Идея перспективная: цены не упадут, зато все увидят, что кабинетные люди не зря едят казенный хлеб.

Но кто они – проклятые спекулянты жильем? Бедные? Им и один—то метр московского центра не по карману. Олигархи? Эти если и купят, то не квартиру, а дом, или квартал, или город.

Вычислить мелких покупателей не так уж сложно. Вместе с ценой на нефть растут заработки геологов, буровиков, строителей трубопроводов и прочих причастных граждан, в основном, с Севера и Дальнего Востока. Это справедливо: лучшие месторождения лежат далеко от Москвы и Сочи, климат не курортный, чем больше у добытчиков денег, тем меньше волос и зубов. Ближе к пенсии эти трудяги накапливают приличный запас на старость, на жилье, зубы и неизбежные лекарства. Но тут они невольно вступают в конфликт с финансовой политикой государства. Инфляция у нас непомерная, рубль дешевеет. Как сберечь деньги, скопленные на старость? Чулок отпадает – спустя лет семь от заначки как раз и останется сам чулок. Положить в банк? Не многим лучше, чем в чулок: процент не покроет инфляцию. Вот северные пенсионеры и идут на рынок жилья, надеясь хоть так уберечься от нищей старости.