Есть в этих соображениях резон? Кто спорит – конечно, есть. Но смущают некоторые обстоятельства.

Почему великий украинец свои самые творческие годы провел не дома? Почему уехал из любимого Киева?

А он не уехал – он бежал. Бежал от травли, от лживых обвинений, от неминуемых репрессий. От тюрьмы бежал, а, может, и от стенки. За что его было репрессировать? Художника такого масштаба всегда есть, за что травить и казнить. А в Москве ему жилось сладко? Куда там – при всех мыслимых казенных регалиях жилось Довженко трудно и тревожно, барский гнев и барская любовь чередовались с удручающей регулярностью. Но был и плюс: остался жив и на воле.

Да, хотел вернуться в Киев. А почему не вернулся? Так вышло: обратился к киевским коллегам по творчеству с просьбой предоставить квартиру, ибо все, что имел, потерял при бегстве, а возраст был уже не тот, чтобы спать на вокзалах или снимать углы. Но коллеги по творчеству квартиры делили строго между своими, и в их раскладах места Довженко не оказалось. Потому и окончил жизнь в Москве.

Вот так: квартиры для классика не нашлось, зато могила предлагается вне очереди и весьма престижная.

Все это я пишу вовсе не для того, чтобы укорить Виктора Ющенко. Украинский президент мне симпатичен, сложности его жизни хорошо понимаю, и от всей души желаю их успешно преодолеть. Но при чем тут прах Довженко?

Где покоиться усопшему, определяют родственники. Причины решения обычно житейские – чтобы легче было посещать дорогую могилу. Но в последние годы в сугубо семейные дела все чаще вмешиваются те, кто чтит усопших под телекамеру и кому пышные венки с торжественными лентами подносит охрана.

Лет десять назад в Турции группа граждан потребовала вернуть на родину прах великого поэта Назыма Хикмета. Крупная турецкая газета за комментарием обратилась ко мне. Я напомнил, что на родине Хикмета семнадцать лет продержали в тюрьме, а потом выдавили в изгнание. Московская могила постоянно об этом напоминает, а перезахоронение поможет забыть. Но надо ли, чтобы страна забывала о вине перед своим гением? Статью напечатали. А потом мне позвонила незнакомая женщина, сказала, что она вдова Хикмета, и что запретила перезахоронение по тем же, приблизительно, причинам. А еще объяснила, чем был вызван столь острый интерес к московской могиле поэта: группа граждан представляла политическую партию, а в Турции приближались выборы…

Увы, перезахоронение стало модой. Но стоит ли тревожить прах тех, кем мы гордимся? Ну, вернули на родину гроб Шаляпина – и отлегло от сердца. Кто сейчас вспоминает, что великий артист был лишен и гражданства, и звания, и, конечно же, родины? А вот о Бунине забыть не получится. Хочешь положить цветы на могилу – езжай во Францию. И поинтересуйся, кстати, почему российский классик лежит не в Москве, не в Питере и не в родной Орловской земле.

В принципе, можно все. Можно вернуть в Англию прах Байрона, в Германию прах Эйнштейна, в Россию прах Герцена, Бердяева, Рахманинова, Бродского. Можно избавить себя от чувства вины, от памяти, от мук совести, а там и от самой совести. Вот только хорошо ли от всего этого избавляться? Преступления страны такая же неотъемлемая часть ее истории, как и победы. А забытые преступления обладают огорчительной способностью повторяться.

Опубликованы результаты очередного опроса общественного мнения. Результаты его, хотя бы в одном пункте, поразительны…

Вот уже несколько лет практически вся российская печать – кто с надеждой, а кто с раздражением – наблюдает за становлением среднего класса. Каков он сегодня? Каким будет завтра? Когда, наконец, станет основой общества? И, главное, существует ли он вообще, или это такой же фантом, как «реальный социализм» с пустыми прилавками и «колбасными поездами»?

А, оказывается, он в России не просто существует – к среднему классу, как выяснилось из опроса, причисляют себя ни много, ни мало, 55 процентов россиян! Вы только представьте: телевидение и печать без конца твердят о поголовной нищете в стране, о катастрофическом упадке духовности, о тягостном ощущении безнадежности – а больше половины россиян, вопреки шумному катастрофизму, причисляют себя к благополучной, динамичной, уверенной в себе части общества. Если это не сенсация, то где искать сенсации?

Так что же в реальности происходит с Россией – катится в пропасть или, наоборот, поднимается после семидесяти лет коммунистического убожества?

Для начала попробуем хоть приблизительно разобраться: что же он из себя представляет, российский средний класс?

Формула скромного отечественного благосостояния, в общем—то, проста и понятна любому нашему земляку: квартира, машина, дача. Еще надо бы определить размер зарплаты: скажем, триста или пятьсот долларов (простите, условных единиц) на работающего члена семьи. Но это не обязательно: во—первых, все знают, что в нашей стране приработок обычно не меньше заработка, а, во—вторых, если у человека есть квартира, машина и дача, то, понятно, есть и деньги, на которые все это приобретено. Правда, в последнее время возник еще один показатель принадлежности к среднему классу: возможность проводить отпуск заграницей. Но и это нынче не проблема – благодатные страны Средиземноморья буквально истоптаны российскими отпускниками, да и понятие «заграница» удачно расширилось: съездил в Ялту или Пицунду, вот и отдохнул на зарубежном курорте.

Конечно, если сравнивать наших «средних» с американскими или хотя бы шведскими братьями по классу, выявится очень большая разница: в Бостоне или Гетеборге и квартиры побольше, и дачи побогаче, и машины нашим не чета, и зарплата уж никак не триста долларов. Но нас это не слишком колышет – мы же не в Бостоне живем. Впрочем, чтобы душа успокоилась, можно сравниваться не с американцами, а, допустим, с кубинцами, северными корейцами, туркменами или даже китайцами – рядом с ними наши бетонщики и сантехники будут выглядеть уже не средними, а сытыми и богатыми.

Статистика бурный рост среднего класса подтверждает: нынче машину имеет, как минимум, каждая третья российская семья. С дачами сложнее – но тут есть кое—что, помимо официальной статистики. Фискальные органы подсчитали, что сегодня в стране есть от десяти до пятнадцати миллионов нигде не зарегистрированных частных домов. Формально они как бы не существуют, поскольку в списках не значатся, и налоги в казну с них не идут. Меня, при всей моей лояльности, это не огорчает: важнее, что эти как бы не существующие дома стоят на российской земле, и живут в них российские граждане, и растут в них российские дети. А государство, не получая с них положенной дани, отнюдь не страдает – ведь миллионы россиян, самостоятельно решая свои жилищные проблемы, снимают с высшей власти эту головную боль.

Но гораздо важнее, мне кажется, другое.

По самым оптимистическим оценкам, к среднему классу можно причислить, хорошо, если процентов двадцать россиян. Можно ли всерьез считать квартирой панельную «однушку» на троих, дачей сарайчик с верандой на шести сотках, а машиной антикварный «запорожец», у которого на каждом ухабе отваливается глушитель? Принадлежит ли к среднему классу наш пенсионер, перебивающийся с батона на кефир? А студент, с двадцатью «евриками» в кармане ухитрившийся объехать пять европейских стран, он кто – турист или бродяга? Как ни считай, ну никак не наберется в нашей стране 55 % благоденствующих граждан. Так откуда же эти обнадеживающие проценты?

Мне кажется, дело вот в чем.

Скромно, неслышно, без уличных боев и героических баррикад, в России победила Революция, которую не жалко писать с большой буквы. Революция эта – психологическая. Каких—нибудь пятнадцать лет назад и на митингах, и на кухнях любой разговор выходил на то, что мы не живем, а выживаем, и правительство должно обеспечить нам нормальную жизнь. Теперь о правительстве и его долгах перед несчастным народом вспоминают разве что политики, которые сами в это правительство хотят. А миллионы россиян трудоспособного возраста поняли несколько крайне важных для себя вещей.