Пророки делятся на конструктивных, объясняющих, как надо жить, и негативных, предупреждающих, как – нельзя. Условно их можно назвать светлыми и темными.

Мне уже приходилось вспоминать многолетнюю вражду Достоевского и Тургенева, точнее Достоевского к Тургеневу. Поводы были разные, а вот причина одна. Оба были пророки, но Достоевский темный, а Тургенев светлый. И читающие современники классиков решительно отдавали свою любовь Тургеневу. Особо травмировал Достоевского самый точный показатель популярности: Федору Михайловичу платили за печатный лист 150 рублей, а Ивану Сергеевичу 400! Между тем, все было закономерно и справедливо. Темный пророк, освещая ожидающие впереди тупики и пропасти, может быть тысячу раз прав – туда нельзя! Но миллионы людей вполне резонно думают о стране, как о корабле, вместе с которым предстоит или выплыть, или утонуть. Глубоко уважая и принимая во внимание темные пророчества, они куда внимательней вслушиваются в рекомендации конструктивные: а как надо жить? Тургеневский фонарик уверенно высвечивал дорогу: «тургеневские девушки» и иронично—благородные реалисты если и не создали, то узаконили новый тип россиян, полтора века служивший основой общественной стабильности и даже в нынешнем нравственном хаосе не утративший своей жизнеспособности.

Песни Булата (как, впрочем, и вся его литературная деятельность) были светлым пророчеством удивительной глубины, проникновенности и всеохватности.

В нашей богатейшей литературе не могу вспомнить призыв к любви и добру такой силы и открытости. «Давайте жить, во всем друг другу потакая» – это ведь не просто неожиданная строчка, это революция в человеческих отношениях, парадокс, противоречащий всей суровой российской педагогике и грозной государственности.

В отечественной любовной лирике множество изумительных стихов. Девяносто процентов из них, а то и больше, посвящено страсти – высокой, нежной, но страсти. У одного Окуджавы стихов и песен о любви хватило бы на целую литературу. Причем, не о страсти, пусть и нежной – ей посвящено два—три ранних стихотворения – о любви и только о любви. «Вы в глаза ее взгляните как в спасение свое» – не спрошу, кто еще так писал, спрошу – кто еще так чувствовал?

Спасением для миллионов людей стали и сами песни Булата.

Если Высший Разум действительно существует, в критические часы истории он должен приходить на помощь народу или всему человечеству, подсказывая совершенно неожиданный выход из тупика. А как это сделать, чтобы услышали и поняли? Кому доверить единственно необходимое Слово? Заумному философу, косноязычному политику, велеречивому священнику? Нет, в учителя жизни больше всего годится поэт – его и услышат, и поймут.

В начале позапрошлого века Россию вытащила из тогдашнего злокачественного застоя не победа над Наполеоном, не робкая попытка Александра Первого ослабить узду, не мальчишеский бунт декабристов – угрозу гибели отвела поэзия. Пушкинские реформы были глубже и благотворней Петровских: курчавый гений не усовершенствовал модель рабства, он дал внутреннюю свободу личности, мысли, любви. Таня Ларина сильнее повлияла на характер народа, чем все Александры и Николаи, чем Ленин – Сталин – Брежнев со всей их камарильей. Озираясь, спотыкаясь, сомневаясь, мы все же движемся вперед в светлом луче, идущем от Александра Сергеевича.

Шестидесятые года XX века тоже оказались для России предгибельны: не было веры ни в Бога, ни в коммунизм, жестокость власти стала очевидной, жизнь потеряла смысл и цель. Жертвовать собой ради Хрущева, Брежнева и Суслова? Поищите дураков где—нибудь в Мозамбике…

И опять вернуть народу цель, смысл и радость жизни оказалось под силу только поэту. Окуджава удивительно чувствовал слово и вообще был великий мастер. Но это лишь малая часть его призвания. Ведь трезво говоря, несколько поколений объединяли и удерживали от злобы и подлости принципы жизни, которые приходили к нам с песнями Булата. Люби человека, помогай человеку, восхищайся им и прощай его. Возьмемся за руки, друзья… Не слишком о том задумываясь, несколько десятилетий мы жили по Окуджаве. Если шестьдесят или семьдесят лучших его песен собрать вместе, получится светлое пророчество пушкинской силы. Что—то вроде «Новейшего Завета». Прожектор, фонарик, свеча? Не знаю. Но ровный свет от слов Булата идет вот уже почти полвека, и дорога впереди отчетлива, насколько хватает нашего взгляда.

Надо сказать, поэт был необычным для России пророком. Никакой Серафим на перепутье ему не являлся. И глаголом сердца людей Окуджава не жег. Только добро, только любовь, только свет.

Пророк, учитель жизни… При живом Булате вряд ли решился бы на такие формулировки – он бы с усмешкой отмахнулся и перевел разговор на другое.

Теперь, увы, не отмахнется.

Где—то читал, что после гибели Пушкина его друзья решили сохранить для потомков не только все, им написанное, но и каждый известный им штрих его жизни, справедливо полагая, что любой факт из биографии гения может оказаться бесценным и через двадцать, и через двести лет.

Не знаю, кого из поэтов правнуки признают Пушкиным ХХ века, но уверен, что среди финалистов необъявленного конкурса обязательно будет Окуджава. Тем важнее записать все, что мы знаем о нем. Наше дело не оценивать, а сберечь. Ведь вскоре Булат станет легендой, которая заживет своей отдельной жизнью, прекрасной, цельной, более совершенной по форме, чем реальная биография Б.Ш. Окуджавы. Для этого есть практически все: Арбат, расстрел отца, рана на войне, запрещенные песни, победившие цензуру, травля на родине, слава в мире, печальный гимн любви, благородство без единого пятна… Не хватает лишь ранней смерти, но это ему простят. Однако, при всей прелести легенды, истина все же более необходима: ведь гениальные песни писал не легендарный, а реальный Булат…

Как—то на авторском вечере в Доме литераторов (полный зал, сидят на всех ступеньках, забытую строчку тут же подсказывают десять голосов из публики) Булату прислали записку: «Кто вам нравится из современных поэтов»? Добродушно усмехнувшись, он ответил:

– Все хорошие…

Что это было – просто шутка? Скорей всего. Но, может, и симпатия ко всем стихотворцам, вплоть до графоманов, потому что и они любят родную речь, хоть и без взаимности? Или просто с той высоты, на которой работал Булат (не хочется употреблять возвышенное «творил», хотя по сути именно творил), вся современная поэзия виделась ему неразборчиво?

Тогда же какой—то «патриот» прислал анонимную записку, больше похожую на донос: «Ваш отец грузин, мать армянка. Кто же вы по национальности – москвич»? Булат спокойно ответил, что родился в Москве, любит Москву и готов считаться москвичом…

Что поделаешь – профессиональные торговцы своим этническим происхождением никак не могли примириться с тем, что величайший русский поэт последней трети ХХ века – «лицо кавказской национальности»…

Почему власти при диктатуре так раздраженно и угрюмо ненавидели Окуджаву? Ведь тот же Евтушенко причинял им куда больше хлопот – он регулярно наступал дряхлеющему льву на хвост и даже дергал за усы. Но именно песни Булата в течение многих лет удостаивались тотального запрета.

На то были серьезные и вполне понятные причины.

Тирания старалась создать свою систему жизни и довольно успешно с этим справлялась. Для каждого подданного в необъятных шкафах державы была своя полочка. Было точно известно, кто гегемон, кто союзник гегемона, а кто прослойка. На самом верху располагалась мудрая партия с безгрешным то Сталинским, то Ленинским, то Брежневским ЦК. Писатели шли под грифом «помощники», журналисты – «подручные» (наиболее бойкие прихлебатели публично гордились тем, что они и помощники, и подручные сразу). У «идейно нестойких» тоже было свое место – их полагалось перевоспитывать. Даже с диссидентами, «отщепенцами» и «злобными наемниками империализма» все было ясно, их путь был отработан по всем этапам: гневное разоблачение в печати руками помощников и подручных, психушка, лагерь, высылка.