– В таком возрасте о подобных вещах слушать ни к чему.

– Пока я росла, ты ограждал меня от всего негативного.

– Ты думаешь, мне легко было растить девочку одному? – возразил Франк. – Я всегда старался представить себе, что бы сделала в подобной ситуации твоя мама, и я не думал, что Саманта разрешила бы мне повести одиннадцатилетнюю девочку на слушание дела об изнасиловании.

– Да, думаю, что не разрешила бы, – согласилась Аманда с беглой улыбкой. Затем снова подумала о видеопленке – и улыбки как не бывало.

– Полагаю, вряд ли тогда было хуже, чем то, что я видела сегодня.

– Вряд ли.

– Я, по существу, не понимала, чем ты занимаешься, до сегодняшнего дня. В смысле умом я понимала, но…

– В уголовном законодательстве нет ничего интеллектуального, Аманда. Никаких башен из слоновой кости, только трагедия и человеческие существа в своих худших проявлениях.

– Тогда почему ты этим занимаешься?

– Хороший вопрос. Может быть, потому что это реальность. Я бы одурел от скуки, занимаясь сделками по купле-продаже недвижимости или составлением контрактов. Ведь иногда бывает, что моя работа меняет жизнь какого-нибудь бедолаги. Я защищал много плохих людей, но я также освободил двоих из тюрьмы, где их ждала смертная казнь за преступления, которых они не совершали. И я спасаю от тюрьмы людей, которые не заслуживают, чтобы их туда засадили. Полагаю, ты можешь сказать, что я провожу много времени, копаясь в дерьме, но бывает, что я нахожу там жемчужину, и тогда я ощущаю, что занимаюсь стоящим делом.

– Ты ведь не должен браться за каждое дело. Можешь и отказаться.

Франк взглянул на дочь:

– Как, например, это?

– Что, если он виновен?

– Мы этого не знаем.

– Что, если ты будешь твердо знать, что Кардони мучил эту бедную женщину? Как можно помогать человеку, который способен на то, что мы видели на пленке?

Франк вздохнул:

– Это тот вопрос, который каждый адвокат, занимающийся уголовными делами, задает себе на том или ином этапе своей карьеры. Полагаю, ты будешь часто об этом думать. Те, кто считает, что они этого не могут, переключаются на другие, более простые области законодательства.

– Разве жемчужин было достаточно, чтобы оправдать работу, защищая такого человека, как Кардони?

– Ты помнишь дело Макнаба?

– Смутно. Я ведь тогда еще в школе училась.

Франк кивнул.

– Я боролся, проигрывал и снова боролся. Его на первом суде приговорили. Знаешь, я плакал над этим приговором, ведь я знал, что он невиновен. Я не имел достаточного опыта в делах, за которые приговаривают к смертной казни. Я на самом деле верил, что этот приговор – моя вина. Я не мог успокоиться, пока не подал апелляцию и не добился нового суда. Жюри присяжных на этом суде было настроено враждебно. Я не мог спать. Я отощал, винил себя в каждом часе, который этот бедняга вынужден проводить в тюрьме. Затем мой следователь поговорил с матерью Марио Росси.

– Осведомителя?

Франк кивнул.

– Показания Росси держали Терри Макнаба в камере смертников четыре года, но он покаялся своей матери, что соврал, чтобы заключить сделку для себя. Когда Росси отказался от своих показаний, прокурору пришлось закрыть дело.

Франк некоторое время молчал. Аманда заметила, что лицо его покраснело, на глаза навернулись слезы. Когда он снова заговорил, Аманда услышала, как его голос прерывается от эмоций.

– Я до сих пор помню тот день. Слушание закончилось примерно в четыре, и родителям Терри и мне пришлось ждать еще час, пока Терри не освободят из тюрьмы. Когда он вышел, вид у него был как у блаженного. Стоял февраль, солнце уже село, но воздух был чистым и прозрачным. Стоя на ступеньках тюрьмы, Терри поднял голову и посмотрел на звезды. Просто стоял и смотрел вверх. Затем глубоко вздохнул.

Мой самолет улетал только утром, так что я остановился на ночь в мотеле на краю города. Родители Терри пригласили меня на ужин, но я отговорился. Я понимал, что они просто проявляют вежливость, а на самом деле им в этот день хочется побыть без посторонних. Кроме того, я был предельно вымотан. Я все силы оставил в зале суда.

Франк снова помолчал.

– Знаешь, что я лучше всего запомнил в тот день? То, что я почувствовал, когда вошел в свой номер мотеля. До этого момента у меня не было возможности остаться одному, а тут я ощутил дикую усталость, которая навалилась на меня за все эти годы. Четыре с половиной года борьбы, чтобы добиться справедливости. Недосып, слезы, огорчение… Я закрыл за собой дверь номера и остановился в середине комнаты. Я внезапно понял, что все закончилось. Я победил, и Терри никогда больше не придется ни минуты сидеть за решеткой. Аманда, клянусь, в тот момент моя душа поднялась из тела. Я закрыл глаза, откинул голову и почувствовал, как моя душа взлетает к потолку. Это длилось мгновение, затем я снова вернулся на землю, но ради этого момента стоило напрягаться эти ужасные четыре года. Занимаясь чем-то другим, ты не ощутишь такого.

Аманда вспомнила, что она почувствовала, когда услышала «невиновна» в деле Латрисии Суит. Побеждать было так приятно, особенно если не было надежды. Затем Аманда вспомнила, что она видела на пленке, и подумала, что дело Суит даже сравнивать нельзя с делом об убийстве Мэри Сандовски. Латрисия никому не вредила, только себе самой. Она ни для кого не представляла опасности, когда ее выпустили на свободу. Но совсем иное дело – защищать человека, который пытал Мэри Сандовски.

Аманда не сомневалась, что отец действительно думает так, как говорит. Но она не знала, стоит ли ради шанса спасти несколько невинных людей защищать монстра, который способен хладнокровно отрезать часть тела у человека.

Бобби Васкес поставил машину на выделенном месте на парковке около своей квартиры, которую снимал за небольшие деньги. С одной стороны дома проходило шумное шоссе, с другой располагался большой универсальный магазин. Если честно, то после уплаты налогов и алиментов на лучшее жилье у него денег не оставалось. Рядом с парковкой тянулись два ряда почтовых ящиков. Васкес забрал свою почту и бегло просмотрел ее, пока поднимался по лестнице к своей квартире на втором этаже. Реклама и счета. А чего он ждал? Кто станет ему писать?

Он открыл дверь и зажег свет. Мебель в гостиной, купленная на распродаже, была покрыта тонким слоем пыли. На полу, на старом ковре и на низком кофейном столике из фанеры были разбросаны листы газеты «Орегониан» трехдневной давности. Каждый раз перед выходными Васкес давал себя клятву навести порядок, но брался за уборку, только если грязь и бардак в квартире переходили всякие границы. «Я так редко бываю дома», – успокаивал он себя. Специфика работы вынуждала его отсутствовать большее время суток. Когда Бобби был свободен, он встречался с Иветтой Стюарт, официанткой из коктейль-бара, где он частенько выпивал. Жена ушла от него, потому что его никогда не было дома, и он не изменил свой образ жизни, перебравшись в эту крысиную нору.

Васкес бросил почту на кофейный столик и пошел на кухню. В холодильнике не было ничего, кроме шести банок пива, пачки прокисшего молока и половинки высохшего батона. Но Бобби было наплевать. Все едино, он слишком устал, чтобы испытывать голод и даже чтобы спать.

Он плюхнулся на диван, открыл банку с пивом и начал переключать телевизионные каналы, пока не остановился на И-эс-пи-эн. Закрыл глаза и приложил холодную банку ко лбу. Пока все шло нормально. Кардони в тюрьме, и все, казалось, купились на его рассказ об обыске. Приятно, когда все идет по плану. Была еще одна вещь, которая радовала Васкеса: заявление Кардони, что он не владеет никаким домом в горах в округе Милтон. Такие вещи легко проверяются.

Бобби выключил телевизор и с трудом поднялся с дивана. Собрал газетные листы, скомкал их и выбросил в мусор вместе с пустой банкой. Затем потащился в ванную комнату. Пока чистил зубы, радовался тому, что доктор Винсент Кардони проведет первую ночь из безбрежной череды таких ночей за решеткой.