– Что за вопрос? Бог мой, ведь она – моя дочь!

– Тогда почему же ты живешь здесь?

– Ну… это довольно сложно, мой дорогой. Твоя мама и я… у нас есть разногласия. Но это совсем не означает, что мы не любим друг друга.

– Значит, можно любить кого-нибудь и все-таки не хотеть жить вместе?

Корделия поняла, что Крис сейчас имел в виду.

– Да, думаю, что это так, – сказала она мягко, стараясь продвигаться вперед осторожно, как будто шла по только что засеянной лужайке. – Это зависит от обстоятельств.

Крис взглянул на нее снизу, и она заметила, что в глазах у него блестят слезы.

– Папа хочет, чтобы я жил с ним… А я не знаю. Я скучаю по маме. Мне очень не хочется говорить ей, что я хотел бы жить здесь.

– О, Господи! – воскликнула Корделия. Чувствуя, что ей трудно сидеть, она заставила себя выпрямиться. – Крис, ты говорил отцу о том, что чувствуешь?

– Вроде да… Да, говорил. – Он обвил рукой собачью шею и прижался щекой к пушистому золотому загривку. – Папа, он… да ладно.

– Что же сказал твой папа?

– Он так не думал… Он на самом деле не сделает этого…

– Крис, что бы он ни сказал, что бы это ни было, тебя это беспокоит. Так почему же не открыться мне?

Она говорила мягко, стараясь не отпугнуть мальчика.

– Он сказал, что понял бы меня, но… – Так как Крис прижимался лицом к шее собаки, его голос звучал слабо и приглушенно. Наконец он поднял голову и быстро договорил: – Но если я вернусь к маме, ему будет трудно одному содержать Коди.

Корделия была потрясена. Неужели Уин сказал это? Какой ужас! Бедняжка Крис! Неудивительно, что он так расстроен.

Она вдруг увидела Уина в ином свете – не как заботливого зятя, который не забывал посылать ей ко дню рождения и Дню матери поздравительные открытки и который так хорошо смотрелся на семейных торжествах, а как человека, который нечаянно, а возможно, и в силу собственной бесчувственности спровоцировал всю эту историю.

– А как же твоя мама? Ведь она будет ужасно скучать по тебе.

Корделия была поражена, обнаружив в себе столько сочувствия к дочери, на которую так злилась.

– Я надеялся… – Крис прикусил губу.

– Крис, в чем дело?

– Папа сказал… – Он остановился. – Не знаю, говорить ли об этом?

– Господи, я выслушала за последние несколько месяцев столько исповедей, что мне хватит до конца жизни. – Корделия натянуто улыбнулась. – Думаю, еще одна мне вреда не причинит.

– Помнишь тот вечер, когда папа остался на ночь в офисе? Так вот, он там не был. Он сказал мне, что ночевал у мамы.

Корделия была слегка шокирована – не столько тем, что Крис рассказал ей, а тем, что Уин оказался настолько болтливым. Год назад, нет, даже месяц назад ее бы обнадежило, даже привело бы в восторг это свидетельство того, что Грейс и Уин могут помириться. Теперь же оно не вызвало у нее ни волнения, ни неодобрения. Просто оставило равнодушной. Не была ли причиной этому ее скорая встреча с Нолой Эмори, мысль о которой давила на нее, не оставляя в сердце места для других эмоций?

– Ты надеешься, они помирятся? – спросила Корделия мягко. – Это решило бы для тебя все проблемы, не так ли?

– Я надеялся, что так случится, – согласился Крис, – но ведь есть Джек и все остальное… Не знаю, Нана, что мне делать?

Она едва не сказала, что поговорит с Уином, возможно, и с Грейс, но вовремя остановилась. Может, хватит совать нос в чужие дела? Не пора ли перестать вмешиваться в жизнь своих детей и предоставить им возможность совершать собственные ошибки?

– Ты должен поговорить с родителями. Рассказать им обоим о том, что чувствуешь.

– Я хочу быть с отцом. – Крис был очень взволнован. – Но я хочу быть и с мамой.

– Так им и скажи. И пусть они решают, как будет лучше. Это слишком тяжелая ноша для твоих юных плеч – решать проблемы еще и твоих родителей.

Крис кивнул, но лицо его сохраняло мрачное выражение. Когда он, неуклюже волоча ноги, вышел из комнаты, сопровождаемый собакой, Корделия поняла, что ей стоит и самой прислушаться к собственному совету. Будь честным, сказала она Крису. Скажи правду.

А она была честна сама с собой? Она не хотела видеть эти письма потому, что была убеждена, что все в них было ложью?.. Или оттого, что в глубине души боялась, как бы они не оказались правдой? Но, может, она сумеет в конце концов это пережить?

Корделия встала и дрожащей рукой дотянулась до пачки писем, так и лежавшей на серванте с тех пор, как она приехала тогда от Грейс. Имея в запасе несколько минут до встречи с Нолой, она должна посмотреть, с чем ей придется столкнуться, посмотреть, так сказать, врагу в лицо. Разве не это сделал бы Джин на ее месте? И Гейб тоже – он не из тех, кто увиливает от боя.

Корделия нашла очки для чтения, надела их и уселась в глубокое кресло. Когда она перебирала страницы, строчки прыгали и расплывались у нее перед глазами. Но один абзац сразу привлек ее внимание.

"Дорогая Маргарет.

Я долго и серьезно думал над тем, что ты сказала в тот день, когда провожала меня в аэропорту. Я по-прежнему больше всего хочу, чтобы мы были вместе, не таясь ни от кого. Но в то же время я должен согласиться, что ты, видимо, права. Могу только вообразить, чего тебе стоило произнести те слова. Корделия мне тоже дорога. Но я всегда считал ее сильной женщиной, не нуждающейся во мне или в ком-нибудь другом. Только ты заставила меня понять, как глубоко она будет оскорблена и скольким людям будет больно, если правда о тебе и обо мне выйдет наружу…"

Корделия отшвырнула листок, словно он обжег ее. Хлынули слезы. Она затрясла головой и зажала рот рукой. Ей показалось, что, отбросив листок, она заставит эти строки исчезнуть.

Этого не могло быть! Джин. Маргарет. Он никогда… Он не мог бы… Столько лет… Все это время он не любил ее. Она бы знала об этом.

Эти письма – наверняка фальшивка. Да, именно так. Уин такое предполагал. Теперь Корделия была уверена.

Джин не мог написать такие письма.

Он любил ее, не Маргарет.

Разве не так?

Но тут она вспомнила тот страшный день, когда Джин позвонил из дома Маргарет. Тогда голос его звучал совершенно непохоже – в нем чувствовалось потрясение, отчаяние, почти истерика:

"Корделия, я убил человека. Я пытался… У него было оружие. Я должен был остановить… Боже, помоги мне… Это был несчастный случай".

У нее самой от страха сердце сжалось, но она успокаивала его:

"Конечно, это был несчастный случай. А теперь расскажи мне в точности, что случилось".

После того, как Корделия услышала от него всю историю, она рухнула на ближайший стул, чтобы не упасть, – настолько ослабевшей от ужаса она себя почувствовала. Потом, взяв себя в руки, заговорила с удивительным хладнокровием:

"Слушай меня внимательно. Ты приехал к Маргарет всего несколько минут назад. Очень важно, Джин, чтобы ты сказал именно так, когда туда приедет полиция. Маргарет позвонила тебе и сообщила, что нашла своего мужа мертвым – это было самоубийство – и ты сразу же приехал к ней. А теперь позвони своему другу из ФБР – Пату Малхени. Он поможет тебе. Полиция об этом знать не должна".

"Я… Корделия, я больше не могу… Ты должна узнать…"

Но она тогда прервала его, не дала произнести слова, рвавшиеся у него с языка, будто прижгла кровоточащую рану:

"Я знаю все, что мне нужно знать, – сказала она тогда. – Ты сделал только то, что сделал бы любой храбрый человек. Зачем позволять людям искажать это, вкладывать в это другой смысл? Джин, пусть Малхени займется этой историей, и все будет так, как будто ничего не произошло".

Как будто ничего не произошло.

Не стало ли для нее прошлое книгой, которую она переписала так, как это ее устраивало? Даже собственные воспоминания – не выдумала ли она их заново? Когда она думала о Джине, не вспоминала ли ту любовь, которую покрывала лаком столько раз, что ее истинные очертания стали еле различимыми?