— Ваня, так ты верно знаешь, что Гришка не замышляет рушить мою хату? Накажи ему, Ваня, пусть малость иогодит. Вот переберусь в тот дом, что ты смастеришь для старых людей, тогда пусть изничтожает мое кубло… Так и накажи…

Иван пообещал сказать об этом брату. Но он не знал, что Григорий договорился не с Аксеновым, а с плотником Сотниковым в понедельник ночью выломать стенку и поставить в землянку «Москвича». И так как Сотников, не в пример Аксенову, любил выпить, то по этому случаю уже был распит- магарыч. Пили в доме у Сотникова. Хозяин был весел, обещал Григорию в одну ночь выломать стенку и поставить ворота и взялся все это сделать быстрее и дешевле, нежели Аксенов. Особенно Григория радовало, что Сотникову не нужны никакие чертежи.

— Какие такие еще чертежи? — говорил он, подвыпив. — Настоящему мастеру не чертежи нужны, а голова на плечах да смекалистость… Правильно, Григорий Иванович?

Григорий опьянел раньше Сотникова. Покручивая усик, улыбался.

— Голова — это главное, — отвечал он, облизывая губы. — И я пойду к Ивану, плюну ему в очи и скажу: не нужны твои чертежи! Сотников без чертежей все свершит!.. Я к Ивану пойду… Он же меня намалевал. Ты слышишь, Сотников? Архитектор так меня размалевал, что страсть!

От Сотникова Григорий направился к Ивану. Открыл дверь и, опираясь плечом об откос, смотрел на брата пьяными глазами.

— Привет, архитектор!

Иван рассматривал чертеж дома и молчал.

— Не желаешь здороваться? Не надо… Но и не гляди на меня так удивленно. Верно, я немного выпил. Так что? Я пришел сказать, что на свете не ты, Иван, один умный! Есть и другие… Вот Сотников! Умнейший человек! А какой мастер! Ему все нипочем… Берет топор — рр-а-а-з! И никаких чертежиков, а все идет как по маслу… Шик! Чего хмуришься?

— Уходи, Гриша, не мешай работать.

— Не все сказал… Прекрати, Иван, насмешки! Где та паскудная голова, каковую ты изобразил? Где те мои ручищи, каковые вытянулись из окна? Изничтожь пакость при мне! Изорви бумагу, и я мирно уйду… Не желаешь? Тогда я сам! — Григорий шагнул к Ивану. — Да тут всю райскую житуху, что ты размалевал, надо изничтожить! Не морочь людям головы! Не корми сладкими пряниками!.. Ты должен знать, что люди бывают разные, а ты их всех ставишь в один ряд. Меня размалевал! Где та бумага? Подай ее сюда!

Тут Григорий потянулся к лежавшим на столе чертежам. Иван отстранил его руку. Тогда Григорий ногой ударил подрамник. Иван, сдерживая себя, молча усадил пьяного гостя на диван, как раз на то место, где вчера сидел дед Лука. Григорий вскочил и крикнул:

— Почему Настеньку свою не намалевал?! Живете тут по-скотски! Пакостники!

Иван весь передернулся и наотмашь кулаком с такой силой ударил Григория, что тот свалил стул и упал. Тяжело поднялся и, держась за подоконник дрожащей рукой, косил налитые кровью глаза.

— Чего с кулаками лезешь, бугай! — Григорий стоял, опираясь руками о подоконник. — Шуток не понимаешь… Слово тебе сказать нельзя, праведник… У-у! Зверюга!

— Можно, говори, — сказал Иван. — Говори, что хочешь, но Настеньку не трогай… И лучше всего, Григорий, уходи отсюда по-хорошему. Слышишь, уходи! А то я не посмотрю, что ты мне брат…

Покачиваясь и держась за стену, Григорий прошел к дверям. Остановился, пригладил усики, сказал:

— Уйду… Но запомни, мы еще схлестнемся. И вышел из комнаты.

На аэродром Ксения приехала минут за пять до того, как самолет, на котором прилетел Иван Лукич, двумя прожекторами рассек темноту и легко опустился на обсаженное зелеными огнями просторное поле. «Ну, и слава аллаху, что не опоздала, — думала Ксения. — А то был бы нагоняй». Иван Лукич, сходя по трапу, тоже увидел Ксению. Подошел к ней с чемоданом и свертком, положил вещи в машину. Радуясь тому, что стоит на земле, что перед ним Ксения, взял ее за руку и спросил:

— Давно ждешь, Ксюша?

— Часа два! — И она неестественно рассмеялась.

— Без смеха не можешь?

— Не могу, Иван Лукич… Я чуть было не опоздала… Вот как!

— Ну, тронули!

Иван Лукич уселся рядом, с Ксенией. Машина, оставив светившийся окнами городок, выбралась на главный тракт. Лежал сизый лак асфальта, фары раздвигали темноту, и был слышен однообразный шум резины. Встречные машины слепили глаза. Прошумел грузовик слева, за ним второй, а вдали новые прожектора один за другим раздвигали шоссе и лезли в глаза. Иван Лукич смотрел в оконце и в темноте видел то жнивье, то несре-занную кукурузу, то лоскуты пахоты. И как только увидел степь, он мысленно обратился к Журавлям. Не поворачиваясь к Ксении, спросил:

— Ксюша, дожди в Журавлях перепадали?

— Раза два были… Обложные, без грозы.

— Озимые начали сеять?

— Лысаков и Гнедой вчера начали — это я знаю. Про остальные бригады не слыхала.

— Поедем, Ксюша, напрямик, через Круглое и Вросколеску, — сказал Иван Лукич, откидывая назад левую руку и как бы намереваясь обнять Ксению. — Так и ближе, да и встречных машин меньше… Ночью там редко кто ездит.

— Можно и напрямик, — согласилась Ксения. «Волга» послушно катилась по асфальту еще километров пять, как бы отыскивая своими глазищами, где бы ей поудобнее свернуть в темноту на степную дорогу. Наконец она заметила не то хуторок, не то овечий кош, сразу же замедлила бег и резко повернула вправо. Осветила рябую, поклеванную градом стену, низкую, из старой соломы изгородь, поваленные набок ворота из тонких жердей, зацепила крылом сухой, упругий бурьян и умчалась мимо копенок сена. В степи, как показалось Ивану Лукичу, небо было темнее и звезднее и ветер сильнее бил в оконце, а свет фар убегал так далеко, что какая-либо паршивая копенка или курганчик были видны за версту.

Довольный тем, что они ехали по накатанному проселку, но больше всего тем, что по пути можно будет заскочить на баштаны и сорвать арбуз, Иван Лукич снял с сиденья свою левую руку, так и не обняв ею Ксению, и спросил:

— Поведай, Ксюша, какие новости в Журавлях?

— Никаких, — сухо ответила Ксения. — Жизнь идет, как и шла… Правда, чуть было не забыла, есть одна новость… Сын ваш женился… В Журавлях об этом только и говорят.

— Эту новость я еще в Москве слыхал. — Иван Лукич помял в пальцах жесткий ус. — Зака-мышный по телефону сообщил…

— Обрадовались? — не без ехидства спросила Ксения.

— Как же тут не порадоваться, — откровенно сознался Иван Лукич. — Пора этому бродяге обобзаводитьться семьей…

— Получится ли семья? — с той же ноткой ехидства спросила Ксения.

— Сомневаешься?

— Не я одна сомневаюсь… Чудная получилась женитьба.

— Не регистрируясь? Это имеешь в виду? — спросил Иван Лукич. — Беда не велика. Поумнеют и распишутся, как все… Была бы…

— И еще есть новость, — перебила Ксения. — Иван и Григорий подрались.

— Когда?

— Дня три или четыре назад»

— Что они не поделили? — удивился Иван Лукич. — Или батьково наследство?

— Причина никому не известна.

В это время «Волга» влетела в уже спавщий хутор. Захлебываясь лаем, за ней увязались собаки. Проводили они ее далеко за хутор. Вскоре дорога начала спускаться в отлогую балку, внизу которой виднелся мостик. Ксения сказала:

— Одни говорят, что ссора была из-за дедушки Луки. Григорий все же решил поставить свой «Москвич» в землянку, а Иван этому воспротивился. Тут будто они и сцепились. А другие считают, что виной тут не «Москвич» и не дедушка, а карикатура… Иван изобразил Григория таким противным и смешным, что тот, как только взглянул на себя, взбесился.

— И чем же кончилась та баталия? — спросил Иван Лукич.

— Ничем, — грустно сказала Ксения.

— Да, Иван без чудачества и дня прожить не может, — осуждающе сказал Иван Лукич.

— А что в Москве было? — участливо спросила Ксения, не поворачивая головы и лишь уголками глаз поглядывая на Ивана Лукича. — Что-то вас долго держали.

— Был хороший нагоняй. — Иван Лукич повернулся к Ксении. — За воду ругали. Кубанская вода сколько годов омывает егорлыкские берега, а толку от нее мало… Министр обещал помочь трубами. Так что надо браться за воду.