Что ж, поехали мимо Шестого кургана. Почему он был шестым, а не третьим, когда вокруг на десятки верст не видно ни одного даже приличного бугорка, никто не знал. На макушке кургана шелковисто кустилась ковыль-трава и дремал, сидя на камне и пряча под желтое крыло клюв, степной беркут. Сонно взглянул на промелькнувшую машину и снова спрятал крючковатый клюв под крыло.
От Шестого кургана с востока на запад пересекли всю янкульскую степь и в ложбине, как в блюдце, наконец увидели пруд с седыми, прописанными солью берегами. Стоячая вода покрылась бледно-зелёной пеленой. Ветер приносил теплый запах тины и солончака. Да, точно, весовщица сказала правду: за озерцом — ячмень, и лежали по нему прокосы, широкие, как улицы. На середине загона — две жатки. Трактор блестел, как зеркалами, своими начищенными траками. Рядом возвышался грузовик-вагон.
— Походная мастерская тут, — сказала Ксения.
Возле вагона-мастерской в тени приютились штук шесть мотоциклов и «Москвич». Среди людей, занятых ремонтом, Иван сразу узнал Закамышного. Он только что выбрался из-под жатки. Майка на нем была испачкана землей: видно, долго пролежал на спине. Он вытирал паклей руки и что-то говорил подошедшему к нему мужчине в комбинезоне. Тот опрометью побежал к вагону и принес увесистый ломик. Мужчина в комбинезоне, Закамышный и еще трое парней начали приподнимать среднее колесо жатки, поддевая его ломиками. В это время из вагона вышел Иван Лукич. Увидел подъезжавшего Ивана и крикнул
— Яков! Погляди, кто к нам едет!
Закамышный отдал свой ломик подбежавшему трактористу, вытер руки о солому и подошел к Ивану.
— В гости к нам, Ваня?
— Нет. По делу к отцу.
— Отчего такой пасмурный? — спросил Иван Лукич. — Или захворал?
По хмурому, сильно опечаленному взгляду, по тому, как Иван, выйдя из машины, заложил за спину руки с засученными выше локтей рукавами, как хмурил брови и молчал, Иван Лукич без труда понял сын сюда явился неспроста. Почему-то вспомнил рассказ Лысакова «Тебя сынок критиковал». Неприятно защемило в груди. «Наверно, снова батька критиковал и вот сам заявился», — подумал Иван Лукич. Усмехаясь, спросил
— Что стряслось, Иван? Чего чертом косишься?
— Отец, я только что был на шлюзах. — Иван сдерживал волнение, подбирал слова. — Шлюзы забиты песком. Тебе это известно?
— Известно. Дальше?
— Канал гибнет! Его так заилило…
— Значит, гибнет? — Иван Лукич улыбался, и эта его насмешливая улыбка злила Ивана. — Еще что?
— Нужны люди. Ил надо…
— Что ил? Что надо? — Иван Лукич насильно рассмеялся. — Да и кому это надо? Архитектору-то какое дело до того ила и до канала? Диплом приехал писать — пиши себе на здоровье, но совать свой нос, куда тебя не просят, не смей. Ему, видите ли, потребовались люди! — Все с той же ехидной улыбочкой обратился к Закамышному — Слышишь, Яков! Моему сыну люди нужны! А кому нынче не нужны люди? Вон они, наши люди, и на машинах и под машинами… Хлеб люди убирают! Их тебе отдать, что ли? Прекратить, прикажешь, косовицу и заняться илом? Так, что ли, умник?
Иван, бледнея, промолчал. Иван же Лукич, желая показать Закамышному, что хорошо понимает наивную тревогу сына и поэтому не обижается на него, что он даже готов весь этот никому не нужный разговор свести к шутке, игриво толкнул Ивана плечом и сказал
— А ну, сынку, давай померяемся силами! Кто кого?
— Озоруешь, батя?
— Почему бы и не поозоровать? Побороться с сыном — это, брат, дело такое… Ну, как? Возьмемся?
— Я готов! — повеселев, сказал Иван.
— Только, чур, условие! — крикнул Иван Лукич. — Положишь батька на обе лопатки — исполню твою просьбу, а не положишь — пеняй на себя… Принимаешь условие?
— Согласен! — сказал Иван, засучивая рукава.
— Яков! — обратился Иван Лукич к Закамышному. — Будь над нами судьею! Ну, взялись!
И в тот же миг отец и сын обнялись, да так проворно и так крепко, что у кого-то из них с треском разорвалась рубашка. Закамышный с любопытством смотрел на борющихся, улыбался. Ему хотелось, чтобы верх одержал Иван. И когда тот своими цепкими, жилистыми руками подобрался к отцовскому пояску и, натужась и упруго сгибая колени, тряхнул старика и чуть было не положил на спину, Закамышный не утерпел и крикнул
— Иван Лукич, сдавайся!
— Погоди, Яков! Сдаваться мне еще рано!
Тут Иван Лукич так сдавил молодую, упругую спину сына, что Иван застонал, но не упал. В это время Иван Лукич ловко подставил Ивану ногу, но повалить Ивана было не так-то просто — стоял будто врытый в землю.
— Так вот ты какой, архитектор! — выкрикивал Иван Лукич. — Жилист! И все ж таки я тебя свалю!
И тут вдруг Иван повалил отца, но тот вывернулся. Встать не успел — Иван снова повалил отца на землю, и они, обнявшись, покатились по стерне. Собрались трактористы, голоса подбадривали Ивана. И тут на верху оказался Иван Лукич. Удачно положив сына на лопатки, Иван Лукич крикнул
— Готов! Ну, что? Не выиграл спор!
Иван не сопротивлялся. Поднялся и, тяжело дыша, прошел к своей машине, на ходу поправляя ремень и одергивая рубашку. Уселся за руль и, не взглянув на Ксению, уехал.
— Зачем ты это, Ваня? — спросила Ксения, вытирая платком покрытый пылью лоб Ивана. — Его тебе не побороть…
— Это мы еще посмотрим! — У Ивана блестели глаза. — Жаль, конечно, что я проиграл спор… Мне надо было его побороть… Не сумел!
В это время Закамышный говорил Ивану Лукичу:
— А ты, оказывается, еще богатырь! Или сынок тебе поддался…
— Да, жди… Такой поддастся!
— А все ж таки ил надо убрать, — сказал Закамышный. — Побороть сына ты смог, а вот о воде подумать надо. Тут Иван прав — плохо у нас с водой…
Иван Лукич не ответил. Пригладил усы, закурил и, насвистывая, направился к жатке. Подозвал парня в комбинезоне, спросил
— Ну как, Илья? Можно пробовать?
— Теперь можно!
— Василий! — крикнул Иван Лукич, — Давай заводи мотор!
Были убраны инструменты, разбросанные по стерне. Мотор, пофыркивая, работал на малых оборотах. Василий, поджидая команду, выглядывал из тракторной кабины. Иван Лукич поднял руку, крикнул
— Тихонько! Тро-о-о-нули!
Взревел мотор, и трактор, блестя гусеницами, потянул жатку. Пели, врезаясь в стену ячменя, косогоны, и колосья, падая на парус, потекли, как по воде. Жатки удалились, гул мотора и косого нов слился в один тягучий напев. Иван Лукич вернулся к вагону и, ни на кого не глядя, сказал Закамышному, что поедет в Вербовую Балку. Примостил в багажнике скомканный пиджак, толчком ноги завел мотор и умчался.
Через час, когда и Закамышный собрался уезжать в Журавли, приехал Андрей Андреевич Гнедой. Вышел из «Победы» мрачный, молчаливый, Протянул руку Закамышному, спросил;
— Что тут случилось?
— Косогоны порвало, но уже косим. — Закамышный присел на ступеньки, ведущие в вагон. — У Присядь, Андрей. Есть к тебе просьба.
— Насчет чего?
— Те шлюзы, где на наши земли поступаем вода, сильно заилило, — сказал Закамышный. — Пошли туда трактор с черпаком, наведи там порядок. _
— Это распоряжение Ивана Лукича?
— И его и мое. Сделай, Андрей Андреевич, Гнедой извлек из кармана штанов книжечку величиной со спичечную коробку. В его узловатых пальцах та книжечка выглядела ничтожной щепкой. Привязанный на ниточке огрызок карандаша болтался поплавком. Гнедой что-то помечал в книжечке, посапывал.
— Завтра и пошли, — советовал Закамышный. — Подбери расторопного тракториста. Хорошо бы послать Семена Стрекопытова. Как ты думаешь, Андрей Андреевич?
Ответа не последовало. Книжечка с ниткой с огрызком карандаша снова утонула в кармане. Гнедой лишь слегка кивнул головой, и этот его кивок говорил больше любых слов. Закамышный тоже привык к скупословию Гнедого: если Андрен Андреевич, выслушав просьбу, что-то пометил для памяти в книжечке, затем утвердительно кивнул головой, то уже нет нужды ни напоминать ему, ни вторично просить,
