Видимо, самым страшным для меня моментом в жизни явились те несколько часов, что я провел у изголовий своих курсантов, удерживая головы этих страдальцев. Четыре курсанта удерживали конечности, как на распятье, а врач извлекала из ран осколки, не имея ни пинцета, ни зажимов, ни резиновых перчаток, орудуя только скальпелем и перевязывая раны стираными бинтами, смоченными раствором марганцовки или фурацилина. Два курсанта постоянно делали самокрутки, прикуривали их и давали затягиваться: одну — страдальцу, а вторую — нашей исцелительнице. Благо недостатка в хорошем табаке в этом селе не было, так как именно здесь он выращивался и сушился.
В сквозные раны врач протаскивала смоченный бинт и протягивала его как сквозь ткань нитку с иголкой. Часа за три все было окончено. И за все это время ни один человек не прибыл от командования и не поинтересовался исходом обработки раненых, в том числе и командир роты. Только на следующий день на моем рапорте о случившемся в учебном взводе начальник курсов наложил резолюцию о выделении из каждого учебного стрелкового взвода по одному курсанту на покрытие некомплекта моего взвода. Узнав, что не отправлена даже «похоронка» на погибшего сержанта, я написал письмо родным с указанием причин гибели и месте похорон.
Возвращаясь на следующий день строем с полевых занятий, мы проходили мимо медицинского пункта. На порожке стояли три женщины в белых халатах. Я подал команду: «Взвод, смирно, равнение на ...лево!» Женщины подтянулись и с улыбкой проводили строй. И хоть это не было предусмотрено Строевым уставом, я считал, что поступил правильно. Но я не подал такой команды, повстречав командира роты, о чем потом были разговоры.
Еще через день меня вызвал начальник курсов и лично поставил задачу на проведение разведки по нашему ущелью вплоть до перевальной точки Главного Кавказского хребта. Мне вручили карту-километровку, выдали сухой паек на день, и я, выслав головной дозор, повел взвод к намеченному пункту. Видимо, командующего армией интересовал вопрос, не проникли ли германские горные егеря на перевалы. Этот поход все время в гору не очень изнурял моих курсантов. Все мы были молоды. Осень навевала грусть в связи с близостью наступления зимы, но горные склоны утопали в золотистом бархате листвы. Курсанты на привалах барахтались в листьях как дети на мягкой подстилке.
Прошли развалины Черного Аула, обозначенные на карте, и вскоре оказались на перевальной точке. Какой восторг вызвала панорама протекавшей на равнине Кубани и вид предгорных станиц: Северская, Азовская, Ильский, Холмск, Абииск. По железной дороге шли поезда, по шоссейным дорогам двигались автомашины. В тишине иногда доносились разрывы снарядов или мин. Я послал дозорных вправо и влево, но они никого не обнаружили. Здесь, на самых перевальных точках, я впервые понял всю тяжесть боев, которые предстоят нашим войскам, отрезанным от баз снабжения этими высокими горами и бездорожьем. Как мы только смогли выстоять и удержать перевалы и горы? Даже сейчас трудно ответить на этот вопрос, хотя мне самому пришлось их отстаивать вместе с моими курсантами, которым так и не довелось по-настоящему учиться на курсах.
Через некоторое время поступила команда курсам начать поход через горные перевалы на северные скаты Главного Кавказского хребта. Произошло это несколько дней спустя после очередной годовщины нашей державы. В этот праздничный день немцы решили «прощупать» оборону 1137-го полка моей родной 339-й дивизии и нанесли удар по станице Азовской, которую обороняли 2-я и 3-я роты этого полка. Роты бежали, оставив Азовскую, к следующей станице — Абинск. Для дивизии и всей армии это было огромное «ЧП», особенно после приказа Верховного «Ни шагу назад». Командующий 47-й армией генерал-майор Гречко А. А., вступивший в командование ею 19 октября 1942 года, приказывает во что бы то ни стало вернуть населенный пункт, но в ротах полка 55 и 58 человек. И тогда он принимает глубокомысленное решение: бросить свой последний оперативный резерв — армейские курсы младших лейтенантов, имевшие ровно столько же курсантов, сколько было в тех двух отошедших ротах полка. Это в те годы было весьма модным — посылать десятками на верную гибель военные училища под Ростовом, под Подольском и Сталинградом. И погибали завтрашние лейтенанты в качестве рядовых без всякой поддержки своих атак не только танками, но и артиллерией. Приоритет принадлежал не Гречко, а генералу армии Жукову Г. К. и другим высшим военачальникам, требовавшим «любой ценой» и «мы за ценой не постоим». А потом ковали на трехмесячных курсах младших лейтенантов с четырьмя классами общего образования. Впрочем, я не берусь судить строго за те действия. Взгляды меняются часто. Наша военная история еще не все оценила и не сказала настоящей правды. А тогда, выступая в поход, мы даже не знали, кто командует армией, ибо командующих на ней с сентября 42-го по март 43-го сменилось пять человек. Все неудачи на фронте решались снятием, перемещением, отстранением, переводом военачальников, а не надлежащим обеспечением вооружением, боеприпасами и умением организовать и провести операцию и бой. Ниже я об этом непременно расскажу подробнее.
Двигались мы по горной дороге, по обочинам которой стояли повозки, застрявшие в грязи. Рядом лежали павшие от бескормицы и истощения лошади. Навстречу попадались караваны вьючных лошадей, на которых за Кавказский хребет доставляли боеприпасы, а обратно вывозили раненых. Но и вьючные лошади уже уступали дорогу ишакам, которых срочно изъяли у местных жителей. Они тоже везли за перевал по два ящика патронов, а обратно раненых. Наконец, нас обгоняли вереницы девушек из Геленджика и Кабардинки, которые несли на своих плечах на перевязи, как на коромысле, по два орудийных выстрела калибра 76 мм и в узелке харчишек с собой на двое-трое суток, и шли почти всегда под дождем и снегом на перевальных точках. Сколько же нужно было таких подносчиц, чтобы провести артиллерийскую подготовку, если на организацию прорыва на равнине требовались десятки железнодорожных эшелонов снарядов? Кто это нынче подсчитает на компьютерах и нужно ли это делать, чтобы еще больше растревожить ноющие память и раны ветерана? Ведь прижатые к горам наши войска оказались в таком же положении, как немцы в Сталинградском «котле». И все-таки ценой огромных жертв и лишений народ выстоял.
Задень мы смогли выйти только на перевальную точку хребта, где уже основательно лег снег и мела метель. Здесь решено было провести ночь. Курсанты начали делать настил из хвойных веток, но уснуть на них не пришлось от холода, так как зима застала нас в летней форме. У меня была только хлопчатобумажная телогрейка на вате, хлопчатобумажные шаровары, гимнастерка и летняя пилотка. На ногах английские ботинки и советские пятиметровые «голенища». В придачу к пилотке полагался абхазский башлык, принадлежность казаков и горцев. У нас тогда только пилотка да обмотки соответствовали армейскому артикулу, все остальное было из серой хлопчатобумажной ткани, а башлык из серой байки, какая выдавалась зимой на портянки. Подкрепить фотографией, к сожалению, не имею возможности из-за отсутствия таковой. Спать нам, повторю, не пришлось. Мы собирали в темноте сушняк и жгли костры для обогрева, хотя вполне могли получить сверху бомбу, но обошлось из-за плохой видимости.
Мы спустились в предгорья, и тут, думаю, к месту будет рассказать об известной каждому фронтовику особенности фронтового быта. Мои курсанты захватили пустующую баню, имевшую крышу и двери, и тут же начали топить в ней печь. Вскоре вернулись курсанты Пшен и Ваня и принесли два вещмешка мяса убитых лошадок, которые верно послужили армии на фронтовых дорогах и, оказавшись убитыми, поддерживали нам жизнь в качестве пропитания. Долго варилось то мясо и осталось жестким, но молодые зубы сделали нужное дело, и мы уснули в тепле сытыми. Утром я вышел «до ветра» в крапиву и поинтересовался, что меня так сильно беспокоит в области растительности на лобковой части. Боже мой! Там обильно поселились лобковые вши, о которых я слышал не раз, но до этого не имел с ними дела. Я тут же пошел в штаб и нашел там военврача 2-го ранга, прикомандированного к нам на время боевых действий. Он сразу спросил: «На ком ты их прихватил?» Я ответил, что, кроме бани и сменных кальсон в Адербиевке, других источников не было. Он сказал, что нужна мазь под названием «полетань», но ее у него нет. Порекомендовал сбрить всю растительность и смазать керосином. Я захватил в крапиву кружку теплой воды, мыло, отцовскую бритву, керосиновую лампу из бани и в глуши зарослей оскоблил всю волосистую часть, потом фитилем смазал это место. Жжение было ужасным. Я листом лопуха дол го махал, как веером, уверяя себя в избавлении от этой напасти, как будто нам мало было самых обычных вшей, сопутствовавших нам всю войну. Но преждевременным было мое ликование. С отрастанием волос снова появлялись эти фронтовые спутники вплоть до июня 1943 года.
