Планируя уход в тень с политического Олимпа, Пилсудский вовсе не видел себя в роли пенсионера, отставного спасителя родины. В распоряжении исследователей нет никаких свидетельств того, что он уже в это время подумывал о возвращении к власти в будущем с помощью государственного переворота. Несомненно одно: он намеревался и далее влиять на текущую политику, используя неминуемые промахи правительств и сеймовых коалиций во внутренней и внешней политике и не неся при этом никакой ответственности за происходящее. И делать это он намеревался не как частное лицо, а как моральный лидер большой группы людей, своей борьбой за независимость Польши завоевавших право иметь собственное мнение относительно того, что хорошо для их отчизны, а теперь, в независимой республике, все больше оказывавшихся на обочине жизни.
В 1922 году произошло несколько событий, свидетельствовавших о том, что пилсудчики, или, как еще их называли, бельведерский лагерь, начали процесс организационной консолидации. Его представители стали издавать еженедельник «Глос» и ежемесячный теоретический журнал «Дрога»; бывшими членами Польской военной организации была создана Польская организация свободы (их польские аббревиатуры выглядят одинаково – POW). В начале августа 1922 года в Кракове состоялся I съезд легионеров с участием 2 500 человек. Самое активное участие во всех его мероприятиях принял Пилсудский. В своем импровизированном выступлении он напомнил участникам съезда (и стране) о мотивах своих судьбоносных решений периода войны, естественно, тех, которые должны были продемонстрировать его независимость от австрийцев и немцев, а также поделился своими размышлениями об особой роли людей, на долю которых выпала обязанность вести других. У собравшихся не могло возникнуть ни малейших сомнений, что таким вождем в Польше был только Пилсудский. Съезд заявил о своей безоговорочной поддержке его прошлой и текущей деятельности. Было решено создать Союз обществ легионеров и объединиться с Польской организацией свободы. Съезд и сопутствующие ему мероприятия показали, что скрепами формирующегося лагеря маршал решил сделать историю, память о фронтовом братстве и свою миссию вождя.
Ноябрьские 1922 года выборы в сейм и сенат подтвердили в главных чертах расстановку сил, существовавшую в Учредительном сейме. Относительное большинство депутатских мест вновь досталось правым польским партиям, за которых проголосовало около 30 процентов избирателей, центристов и левых поддержали примерно по 25 процентов пришедших к избирательным урнам, 22 процента отдали свои голоса партиям национальных меньшинств. Таким образом, ни один из политических лагерей, не говоря уже об отдельной партии, не мог сформировать правительства. Польша на очередные пять лет была обречена на коалиционные или внепарламентские кабинеты.
Как и следовало ожидать, Пилсудский отказался баллотироваться в президенты, хотя большинство парламентариев готовы были проголосовать за него. При существующей расстановке политических сил у него не было ни малейших надежд на то, что на этом посту он сможет играть сколько-нибудь самостоятельную политическую роль. А на меньшее он не был согласен. Человек, не без оснований считавший себя одним из главных творцов независимого польского государства, не желал становиться заложником политических игр и комбинаций, тем более что тон работе парламента по-прежнему задавала его правая сторона.
9 декабря 1922 года на совместном заседании сейма и сената в пятом туре голосования был избран первый президент Польши. Им стал Габриэль Нарутович, поддержанный левыми и частично центристскими фракциями, а также депутатами от национальных меньшинств. Пилсудский же считал более предпочтительной на пост президента кандидатуру Станислава Войцеховского, чего не скрывал от Нарутовича. Но швейцарский профессор на свою беду решил баллотироваться. Правые, демонстративно выдвинувшие кандидатуру крупного землевладельца графа Мауриция Замойского, проиграли. Опасаясь сохранения сложившегося левоцентристского блока, поддерживаемого партиями национальных меньшинств, который мог сформировать устойчивое правительство, правые развернули мощнейшую пропагандистскую кампанию, формально направленную против президента, а на деле – на раскол коалиции.
Особого накала страсти достигли 11 декабря, в день приведения Нарутовича к присяге. Были организованы массовые демонстрации его противников; открытый экипаж, в котором новоизбранный президент направлялся на улицу Вейскую, забрасывали комьями грязного снега, один из которых угодил ему в лицо. Несколько демонстрантов с дубинками в руках вскочили на подножку президентского экипажа. Собравшаяся на площади Трех крестов толпа противников Нарутовича пыталась воспрепятствовать проходу депутатов и сенаторов в здание парламента. А полиция удивительным образом бездействовала.
Конечно же эти демонстрации не имели стихийного характера; руководивший ими центр находился в правлении организации «Розвуй», а заправляли всем депутаты сейма Роман Ильский и все тот же Тадеуш Дымовский. Как уже упоминалось выше, последний тесно сотрудничал со II отделом польского Генштаба или «экспларитурой» – польской военной разведкой, в которой безраздельно заправляли пилсудчики. Он всегда оказывался инициатором провокаций, якобы выгодных правым, а на деле служащих интересам Пилсудского. Да и среди высокопоставленных чинов варшавской полиции было немало агентов «двойки».
Но процедура инаугурации все же состоялась. Показательно, что в тот же день на конфиденциальном заседании кабинета министров Пилсудский заявил: «Я не могу передать власть в тот момент, когда банда говнюков нарушает порядок, оскорбляет президента, а правительство не реагирует; дайте мне власть, и я успокою улицу; если нет, то я пойду один и успокою – не могу уходить в этих условиях...»[190] Но никто ему таких полномочий не дал, поскольку ситуация в стране и в городе в целом оставалась спокойной, а сам он никуда не пошел.
13 декабря Пилсудский с семьей переехал из Бельведера в квартиру жены на Котиковой улице. А на следующий день состоялась процедура передачи власти Нарутовичу. Сохранилось весьма достоверное свидетельство о том, как это выглядело, оставленное маршалом сейма Мацеем Ратаем: «Стоя, ждал посреди зала Пилсудский – мрачный. Входит Нарутович... Его приветствовал речью Пилсудский – речь нехорошая, эгоцентричная: я вошел в Бельведер вот в этом мундире 1-й бригады, в этом мундире я побеждал и в нем же терпел подлые нападки... в этом мундире я покину Бельведер... Прежде чем я передам власть, я должен настаивать на дополнительном протоколе... У меня такое окружение (?!), что я должен быть осторожным... Все удивлены! Что за дополнительный протокол? Входим во вторую комнату. Там Пилсудский представляет майора Свитальского и какого-то доктора П. (?!) как своих уполномоченных. Переходим в третью комнату и там выясняется суть дела. „Открыть сейф! – приказывает Пилсудский. – Вот деньги, прошу пересчитать и проверить книги. Уполномоченный сообщает, что в наличии более четырехсот тысяч марок. Прошу посчитать“. Все остаются на местах – обеспокоенность, неловкость. Я подхожу к Пилсудскому: господин начальник, мы здесь не для этого, не для проведения ревизии – эта сцена унизительна для вас и для нас. Нет, нет – я настаиваю! Наконец министр Ястшембский: господин начальник, я беру на себя ответственность и подпишу не считая...»[191]
Несомненно, описанная сцена не лучшим образом характеризует Пилсудского. Но ведь и его можно было понять. Человек, всю свою жизнь посвятивший борьбе за освобождение родины, возглавивший страну в очень сложный момент ее истории, привыкший принимать ответственные решения и руководить государством и армией, через несколько минут должен был стать пусть и очень уважаемым, но отставным государственным деятелем. А ведь ему только что исполнилось 55 лет – возраст для политика и в ту пору далеко не предельный. Вновь, как уже бывало не раз в его жизни, начиная с визита в Токио 18 лет назад, победа осталась за главным врагом Дмовским и его лагерем. Пилсудский при всем его огромном жизненном опыте, научившем его сдержанности в общении с людьми, все же был живым человеком. И он не смог, а может, и не захотел скрыть минутный эмоциональный порыв.
