После смерти диктатора Сливиньский опубликовал выдержки из этих бесед, дающих представление об оценках Пилсудским и собственного характера, и польского народа, которым ему пришлось руководить большую часть межвоенного двадцатилетия. Последние были, по замечанию публикатора, настолько «ужасными», что он отказался их воспроизводить.

Но диктатор видел в характере польского народа и достоинства. Сливиньский привел высказывание о высоко ценимом маршалом «инстинкте свободы» у поляков: «В Польше нельзя править террором. Это не пройдет. Я мог себе многое позволить и пользовался этим, потому что хотел поляков кое-чему научить. Это не смог бы сделать никто иной. Но инстинкт свободы нельзя убивать, и его не удастся убить. И это очень ценное достоинство»[267].

Эти слова показывают, что маршал учитывал специфику польского национального характера и не ставил перед собой цели создания тоталитарного режима, основанного только на страхе. Конечно, как и всякая другая авторитарная власть, санация, если считала нужным, не останавливалась перед насилием, но Пилсудский никогда не стремился сделать его тотальным. Выводя режим из-под контроля общества (через парламент), Пилсудский одновременно не ставил перед собой цель запугать каждого члена общества, как это было в тоталитарных режимах. Террор имел «точечный» характер, его жертвами были не любые инакомыслящие, а лишь самые радикальные противники режима. Ради справедливости стоит напомнить, что традиция запрещения деятельности революционных и сепаратистских организаций возникла еще в демократической Польше, то есть не была изобретением санации. Поэтому можно утверждать, что генеральной задачей режима его создатель считал воспитание польского народа в соответствии со своими представлениями о том, как должен выглядеть «государственник», но без откровенного насилия над ним. Послевоенные правители Польши до конца 1980-х годов также не допускали реального контроля общества за своей деятельностью, но при этом еще и пытались переломить его через колено, вытравить из него «инстинкт свободы», чего маршал не делал. И в этом, кстати, одна из причин того, что память о Пилсудском в польском обществе живет до сегодняшнего дня.

С эпохой экономического кризиса рубежа 1920 – 1930-х годов связано возникновение не только существенных хозяйственных и социальных трудностей в странах с рыночной экономикой, но и появление тревожных явлений в сфере международных отношений, имевших длительные последствия. Утратила прежнюю силу Франция – одна из главных опор версальской системы и гарант безопасности государств Восточной Европы. Не будучи в состоянии надежно контролировать поведение Берлина, Париж все более серьезно рассматривал возможность сближения с Москвой, уверенно превращавшейся в новый центр силы на востоке континента. А это подрывало основы прежней внешнеполитической линии Польши, в равной степени антигерманской и антисоветской. И Пилсудский, который еще в первой половине 1931 года считал международное положение своей страны стабильным, а деятельность министра Залеского вполне удовлетворительной, вскоре приступил к корректировке внешней политики.

Первым его шагом стал пакт о ненападении с Советским Союзом, разговоры о котором велись с первой половины 1920-х годов, но очень вяло, с длительными перерывами, без особого желания довести дело до успешного конца. Теперь Варшава наконец-то услышала советские аргументы, Москва – польские, нашлось компромиссное решение, и в июле 1932 года договор был подписан[268]. Пакт минимизировал возможные негативные последствия для Польши советско-германского договора 1926 года. Одновременно решалась задача нейтрализации реваншистских тенденций Берлина, никогда не скрывавшего желания пересмотреть территориальные постановления Версальского договора. В июне 1932 года, в нарушение норм международного права, известный нам польский эскадренный миноносец «Вихрь» вторгся в территориальные воды вольного города Данцига. О готовящейся демонстрации силы Пилсудский даже не счел нужным поставить в известность Залеского, который в это время находился на конференции по разоружению в Женеве.

Еще одним вызовом для Варшавы стала сформулированная в октябре 1932 года итальянским диктатором Бенито Муссолини концепция директората четырех держав – Италии, Франции, Великобритании и Германии, которые взяли бы на себя всю ответственность за поддержание мира на континенте, в том числе и путем мирного изменения границ (возможность чего, кстати, предусматривалась мирными договорами, заключенными в Париже по итогам Первой мировой войны). Пилсудский, и не без основания, усмотрел в этой идее угрозу для польско-германской границы, правовой основой для которой был Версальский договор. Лига Наций, опыт сотрудничества с которой у Польши был далеко не самый лучший, еще больше утратила в его глазах свое значение гаранта сохранения европейского статус-кво. Кроме того, его не могло не задеть откровенное игнорирование Западом польских претензий на статус великой державы, игравших немаловажную роль в повышении авторитета режима внутри страны.

Для ведения новой политики нужен был другой человек во дворце Брюля на улице Вежбовой в Варшаве, где размещался польский МИД. В начале ноября 1932 года антантофил Август Залеский со всеми почестями был отправлен в отставку, а на его место Пилсудский назначил полковника Юзефа Бека, для союзников-французов фигуру достаточно одиозную. В 1923 году, в бытность свою военным атташе в Париже, он был даже объявлен персоной нон грата. Как и другие члены ближнего круга маршала, Бек прошел легион, имел опыт руководящей работы на различных должностях в армии, дипломатии и правительстве, после назначения в 1930 году заместителем министра иностранных дел курировал и кадровые вопросы в этом ведомстве. По его инициативе там была проведена большая кадровая чистка, открывшая путь к дипломатической карьере немалому числу пилсудчиков. Назначая Бека руководителем внешней политики, Пилсудский передавал людям из своего кадрового резерва техническое руководство еще одной сферой государственного управления. Вплоть до своей смерти он не разочаровался в своем избраннике и считал Бека идеальным министром иностранных дел[269].

Состояние здоровья маршала не позволяло ему, как прежде, одновременно заниматься стратегическими вопросами внутренней и внешней политики и текущими делами. После перенесенного осенью 1931 года воспаления легких врачи советовали ему сменить климат. На этот раз, весной 1932 года, он остановил свой выбор на Египте за его сухой, теплый климат. Пилсудский не признавал путешествий самолетом, поэтому был избран сухопутно-водный путь: Румыния – Босфор (с остановкой в Стамбуле) – Греция (Пирей) – Египет. Здесь он отдыхал целый месяц, немного путешествовал по стране, осмотрел пирамиды, встретился с королем Фуадом I. Почувствовал себя намного лучше. Возвращался тем же путем на том же пассажирском судне «Романия». На качку не реагировал. На обратном пути состоялись небольшие экскурсии по Афинам и Стамбулу.

Июль и август 1932 года Пилсудский провел вместе с семьей в Пекелишках. Казалось, что болезни отступили. Но наступила осень, и опять начались простуды и скачки температуры. Видимо, давало уже о себе знать онкологическое заболевание, которое, принимая во внимание характер больного и уровень диагностики рака на ранних стадиях, не было своевременно выявлено. Владислав Барановский так описывал его состояние в это время: «Физическое состояние, здоровье, которыми он всегда пренебрегал, моментами брали верх над волей, и тогда на лице была видна усталость, голос слабел, речь замедлялась. Все болезни коменданта, как он обычно говорил, происходили от простуд, но, глядя в его глаза, временами замирающие и угасающие, на пожелтевшее и постаревшее лицо, можно было догадаться... о более глубоких и тревожных причинах. Какое-то невидимое зло, упрямое, тупое, казалось, боролось с этим организмом. Оно особенно часто давало о себе знать в последние годы, почти всегда незаметно, в беспокойном и болезненном выражении»[270].