Пилсудскому приходилось решать и личные проблемы. Чтобы не дразнить консервативное общественное мнение, он не мог поселиться в одной квартире с Александрой и дочерью Вандой. Формально он все еще состоял в браке с Марией. Александра с дочерью снимала две комнаты на улице Котиковой, 70. Летом они жили в деревне под Варшавой, в небольшом, из двух комнат домике, любезно предоставленном в ее распоряжение Пашковскими, бывшими членами ПВО. Пилсудский старался посещать их каждый вечер и в праздники, благо и квартира, и дача были расположены недалеко от Бельведера. Он очень любил дочь Ванду, никогда не расставался с ее фотографией.
Сам же он своей официальной резиденцией выбрал Бельведер, небольшой, двухэтажный дворец в классическом стиле, тремя сторонами выходящий на один из самых известных варшавских парков – Лазенки. Во дворце, построенном в XVIII веке, с 1818 года была резиденция наместников Царства Польского. Пилсудский жил в Бельведере с конца ноября 1918-го до начала 1923 года, а затем с середины 1926 года до смерти. До переезда в Бельведер осенью 1921 года Александры с дочерьми (вторая дочь Ядвига родилась в феврале 1920-го) в личном распоряжении начальника государства фактически была одна довольно большая комната, окнами выходившая в парк.
Меблировка была достаточно скромной, ближе к спартанской, и состояла из кровати, с одной стороны которой располагался небольшой столик с радиоприемником, а с другой – тумбочка с настольной лампой и фотографией Ванды, большого шкафа рядом с дверью в небольшую гостиную. Возле выходившего на парк окна стояли стол, два кресла, несколько стульев. В правом углу комнаты находился небольшой камин. Пол покрывал большой персидский ковер. Над изголовьем кровати висели турецкий чепрак и две скрещенные сабли, одна из которых была подарена ему офицерами 1-й бригады легиона 6 августа 1916 года. Ее рукоятку украшал памятный знак бригады «За верную службу». Между саблями находилась средней величины иконка Остробрамской Божией Матери, по его признанию, наиболее им почитаемая, а по обеим сторонам от сабель – дагеротипы родителей в костюмах времен восстания 1863 – 1864 годов.
В Варшаве Пилсудский вновь вернулся к привычному образу жизни, от которого отказался в Магдебурге. Просыпался он довольно поздно, читал газеты и работал в своем кабинете на втором этаже или ехал в Генеральный штаб. Наибольшая активность приходилась на вторую половину дня и вечер. Обедал он около трех часов дня в большом зале на первом этаже Бельведера вместе с дежурившими во дворце офицерами Генеральной адъютантуры. После 1920 года все чаще трапезничал в одиночестве в соседней со спальней небольшой комнате с балконом. Пилсудский был неприхотлив в еде, но многих продуктов не любил, например овощей. Не лучше обстояло дело с фруктами, хотя его врач настойчиво их ему рекомендовал. Выход подсказала Александра: адъютант обычно очищал яблоко или грушу, резал на кусочки и ставил тарелку на стол, и начальник государства понемногу это съедал. Зато обожал чай: заваривал его в специальном чайнике, пил только из стакана, до шести раз в день.
Он ложился спать в два-три часа ночи. Во время ночных бодрствований вел политические беседы, чаще всего с соратниками, в большинстве своем еще по социалистической партии и стрелковым отрядам (Василевским, Славеком, Сокольницким, Сливинским, Пристором). В свободное время любил раскладывать пасьянсы, в шахматы играл чаще всего с Соснковским. Много курил – специально для него изготавливались папиросы «Маршалковские», то есть «Маршальские».
Круг интересов Пилсудского не ограничивался только армией, государственными делами и политикой. Он с молодых лет был глубоко убежден в своем историческом предназначении воскресителя Польши, и эта вера помогала ему стойко переносить все политические неудачи и просчеты, которых в его жизни было не так уж и мало. Его всегда интересовали теософия, оккультизм и метафизика, служащие, как он считал, духовному развитию человека, его моральному возрождению. Он поддерживал знакомство с широко известным в Польше ясновидящим Стефаном Оссовецким и участвовал в его экспериментах передачи мыслей на расстояние. Пилсудский даже подарил ему свою фотографию с дарственной надписью: «Господину Стефану Оссовецкому на память о наших беседах, в понимании того, чего нет и что есть». Присутствовал он и на спиритических сеансах, которые организовывал Свитальский с участием пользовавшегося популярностью медиума Клюска-Моджеевского. Но суеверным начальник государства не был. Когда во время отдыха на Мадейре в начале 1931 года ему пришло «письмо счастья», которое нужно было переписать лично в десяти экземплярах и отправить адресатам не позже чем через девять дней, он этого делать не стал, хотя письмо подписали такие известные люди, как премьер-министры Франции Аристид Бриан и Великобритании Джеймс Рамсей Макдональд, известный американский летчик Чарлз Линдберг, американский миллионер Генри Форд и т. д.
Левое правительство Морачевского оказалось в сложном положении, подвергалось нападкам со всех сторон. Революционные партии обвиняли его в оппортунизме, измене социалистическим идеям и предательстве интересов рабочего класса. Для правых и центра оно было излишне радикальным. Свое недовольство оппоненты правительства демонстрировали на страницах печати и в ходе массовых уличных демонстраций. Циркулировали слухи о готовящемся правыми государственном перевороте. В промышленных центрах бывшего Царства Польского возникли Советы рабочих депутатов, и ППС, преобладавшей в большинстве из них, с трудом удавалось удерживать их от радикальных действий.
В декабре 1918 года представители Дмовского провели ряд переговоров с Пилсудским. Глава Польского национального комитета понимал необходимость консолидации польского политического класса и международного признания правительства. Без этого нельзя было надеяться на полноценное участие Польши в мирной конференции, подготовка к которой шла полным ходом. Дмовский хотел довести до сознания начальника государства, что нахождение у власти левого правительства настораживало западные державы, вызывало у них опасение, что Польша под руководством социалистов Пилсудского и Морачевского может пойти по пути России, став мостом между большевиками и немецкими революционерами. В результате переговоров Пилсудского с членом
ПНК Станиславом Грабским, в свое время активным участником польского социалистического движения, были обсуждены и согласованы вопросы создания общенационального правительства, формального подчинения польской армии Верховному главнокомандующему союзных войск маршалу Франции Фердинанду Фошу, введения в состав ПНК и польской делегации на мирных переговорах представителей Пилсудского, территориальные требования и т. д. В ответ на звучавшую в окружении Пилсудского критику его компромисса с правыми он как-то сказал с раздражением: «Меня ждет борьба с Россией, а не с Дмовским».
Смена кабинета министров была для Пилсудского непростым делом. Ведь в нем главным образом были его горячие сторонники, обеспечивавшие ему полный контроль над внутренней политикой и армией. Он защищал кабинет Морачевского перед Грабским, мотивируя его необходимость тем, что социалистическое правительство является единственным препятствием распространению большевизма в Польше. Но все же не мог игнорировать обеспокоенности Дмовского, тем более что от последнего зависели международное признание польского правительства, поставки Польше военных материалов и переброска из Франции «голубой» армии. Есть свидетельство, что Пилсудский уже в конце декабря подыскивал кандидата на должность премьер-министра вместо Морачевского. Новый премьер должен был устраивать как ППС, без которой трудно было бы сохранять контроль над рабочим движением, так и национальных демократов, за которыми стояли имущие классы, католическая церковь и западные державы. Первоначально рассматривалась кандидатура известного историка, профессора Варшавского университета Владислава Смоленьского, но тот от предложения отказался. Затем в поле зрения Пилсудского оказался знаменитый на весь мир пианист Падеревский, только что приехавший из Парижа в Варшаву.
