Привыкаешь ко всему, даже к убийству.

Карла сделала остановку на первой же станции обслуживания, попавшейся севернее Флоренции. Поставила машину подальше и повернулась к дочери. Леа сидела, сжавшись комочком, и смотрела широко раскрытыми глазами.

– Как ты, родная?

– Мне страшно.

– Бояться больше нечего. Мама обо всем позаботилась. Те, кто тебя похитил, уже ничего нам не сделают.

– Ты их убила?

Вопрос был прямым, неизбежным.

– Да. Никто не причинит тебе зла, Леа.

– Натан тоже здесь?

– Натан? Нет, а почему ты спрашиваешь?

– Мама, я хочу вернуться домой, прямо сейчас.

– А не хочешь перед этим выпить горячего шоколаду? Давай накупим вкуснятины тут в магазине.

– О'кей.

Леа всегда была «за», как только слышала слово «магазин». Обе выползли из «ауди» с ловкостью паралитиков. Ливень наконец закончился. Бок их машины был пропорот по всей длине от переднего до заднего бампера. Карла недоумевала, как эта груда металлолома еще могла ехать. Настоящая реклама для «ауди».

– Мама!

Выражение лица оторопевшей дочери было откровеннее любого зеркала. Босая, с распухшим от ушибов лицом, с взъерошенными, как у анархистки, волосами, промокшая насквозь, заляпанная чернилами и кровью, Карла была не в лучшем своем виде. Ее кремовый свитер стал грязнее, чем рабочий фартук у школьника-неряхи. А снять нельзя, потому что надет на голое тело.

Магазинчик при станции обслуживания заливал слепящий свет. Внутри почти никого не было. Кассир уставился на нее так, словно увидел Азию Ардженто, сошедшую прямо из кадра giallo своего отца.[31] Леа набрала всякой всячины, на сколько хватило рук. Мать шлепнула на прилавок пачку евро, которую обнаружила в бардачке машины. Затем обе направились в туалет, где Карла худо-бедно обсохла под автоматической сушилкой для рук. Наконец они уселись близ автомата с горячими напитками. Когда Карла застыла перед своим стаканчиком с обжигающим кофе, Леа заметила, что она дрожит.

– Мам, ты вся белая, – сообщила ей дочь.

Сдаваться было не время. Надо держаться, пока Леа не окажется в безопасном месте. Но где?

– Давай вернемся домой, – настаивала девочка.

Они были на полпути между Римом и Ниццей. В Ницце Владимир, жаждущий мести. В Риме полиция и Интерпол, которые наверняка потребуют отчета. А сможет ли она объяснить этим сыщикам, недоверчивым и глупым до такой степени, что они приняли Натана за серийного убийцу, каким образом ей удалось угробить двух опытных головорезов?

– Мам? Ты слышишь?

Она нуждалась в передышке. Уже год, со смерти Этьена, она не могла дышать нормально и сжигала себя слишком быстро. Сейчас, оказавшись на краю пропасти, она была готова укрыться у своей свекрови. Интересы Леа превыше ее самолюбия.

– Можем поехать к бабушке, если хочешь, – сказала Леа, словно угадав мысли матери.

«Да, можно», – подумала Карла. Но только не к той, которую имела в виду Леа. Женевьева эмоционально слишком близка к Этьену, а территориально к Владимиру. Предложение дочери побудило Карлу рассмотреть другую крайность. Направиться на самый юг, в родную сицилийскую деревню, которую она оставила двенадцать лет назад. Конечно, она предпочла бы повидаться с родителями при других обстоятельствах – матерью образцового семейства, окруженной ореолом социального успеха и выводком благовоспитанных детей, набожной спутницей супруга, который продемонстрировал бы все это ее отцу… Вместо чего явится как Кортни Лав[32] в ее худшие дни, измазанная кровью, с синяками на лице, без работы и без денег, вдовой человека, погибшего насильственной смертью, матерью девочки, которую таскает с собой по городам и весям. Тем не менее пример встречи Натана с родителями, гармония воссоединившейся семьи, дар всепрощения, проповедуемый в Евангелии, потребность отыскать свои корни, подпитать веру, а главное, срочно доставить Леа в надежное место, обезопасив от подручных Коченка, толкали ее в сторону родной деревни. Ее название – Палаццо Акреиде – звучало в ее голове и как далекое воспоминание, и как неизбежное будущее. Церковь, несколько улочек, мамаши в черном на пороге домов да старики, неизменно сидящие на террасе кафе. Крохотный сельский городишко с непроизносимым для иностранных туристов названием, вдали от протоптанных ими троп. Обитатели которого живут вне времени. Сицилийцы. Ей недоставало Сицилии. Всего того, от чего она сбежала, – культа смерти, закона молчания, власти семьи, бедности. В этом чувствовался даже привкус ностальгии.

И теперь Карла могла ответить дочери:

– Едем к бабушке с дедушкой, милая.

По авторадио крутили «Here with me». Леа покачивала головой в такт Дидо. Это был хороший признак. «I wonder how I still here…» – мурлыкала она, глядя в окно. Солнце уже высоко поднялось над горами Иблеи. Обезображенная «ауди» пробиралась по узким дорогам, вьющимся меж зарослей опунций. Они ехали всю ночь, изредка останавливаясь, когда Карла ощущала, что ее одолевает сон. Через тысячу километров высадились в маленькой калабрийской гостинице и проспали почти весь воскресный день. Вечером в пиццерии к Леа вернулся аппетит и желание пощелкать пультом телевизора. Способность девочки к восстановлению была потрясающей. В понедельник утром они погрузились на первый же паром, чтобы перебраться на Сицилию.

При виде пейзажа у Карлы защемило сердце. Он возвращал ее в детство, в возраст Леа. Башня Мессины с астрономическими часами, самыми большими в мире, Таормина, восхитительно раскинувшаяся над Ионическим морем, раскаленные добела склоны Этны, оживленность Катаньи. Потом «ауди» свернула с побережья и углубилась в места суровые и дикие. В горах Иблеи Карла почувствовала себя в безопасности. Веками этот край служил крестьянам убежищем от завоевателей. Станет он тем и для нее, защитив от вооруженных до зубов наемников Владимира Коченка?

Они въехали в Палаццо Акреиде около двух часов пополудни.

– Бабушка с дедушкой живут тут? – спросила заинтригованная Леа.

– Да.

Девочка, вечно забрасывавшая мать вопросами, давно знала причину ее разрыва с родителями, которых сама никогда не видела. Знала, что Этьен был ей приемным отцом, поскольку настоящий смылся еще до ее появления на свет. Знала также, что семья отвергла ее мать из-за внебрачной беременности, без церковного благословения и семейного согласия. Традиции, католицизм, Onorata societa[33] крестьян Акреиде в свое время обрекли ее на изгнание. Карла тем не менее никогда не делала из своих родителей пугало в глазах дочери на тот случай, если когда-нибудь ей удастся совершить путешествие в обратную сторону. И вот теперь, двенадцать лет спустя, она мысленно поздравила себя с тем, что избрала скорее безразличие, нежели ненависть. Через несколько минут она предстанет перед ними, вновь увидит чеканное лицо отца, робкую улыбку матери, насупленные взгляды братьев.

«Ауди» обогнула деревенскую площадь, пустынную в час сиесты. Старая сицилийка, сидящая на крыльце, подняла голову. Тони и Джанни, вот уже шестьдесят лет составлявшие неотъемлемую часть местного декора, глазели с террасы кафе, как странная колымага катит в сторону реки.

– Слышь, Джанни, а машина-то чудная какая-то.

– Немецкая.

– Совсем развалюха.

– Рассмотрел, кто за рулем?

– Нет. Стекла темные.

– К Леони поехала. Или к Браски.

– Больше-то все равно не к кому.

Сквозь грязное ветровое стекло, все в пятнах от насекомых и засохшей бандитской крови, Карла заметила, что дорога сужается. Оставляя в рытвинах клочья листового железа и какие-то механические детали, дребезжащий экипаж разбудил пастуха, лежащего под оливковым деревом. Взлохмаченный козопас воззрился на странную машину, появившуюся в облаке пыли, и проводил взглядом, пока та не скрылась в тупике, замкнутом угодьями семейства Браски. Несмотря на время года и ненастье, свирепствовавшее в Италии, здесь уже давно не было дождя, так что Карле пришлось включить стеклоотмыватель, чтобы хоть что-то разглядеть.