— Вы понимаете, что экзамены вам не сдать? — задыхаясь, спросил профессор.

— Понимаю, — спокойно ответил я. — Но вы не слишком-то радуйтесь. Учусь я не здесь.

Я не соврал. К этому моменту я поступил в «восьмерку» — медучилище, где готовят врачей скорой помощи. Но мне стать фельдшером было не суждено.

Первое, что поразило меня в местной системе образования — это неформальное подразделение всех учащихся на три своеобразных «потока». В первый входили какие-то недолюди — девки-зубрилы, на самом деле стремящиеся стать фельдшерицами и медботы.[68] Их было подавляющее большинство — что-то около восьмидесяти процентов.

Ещё по десять процентов составляла прочая публика — алкоголики вроде меня и опиатные наркоманы. Последние отличались необыкновенной четкостью во всем, что касается распорядка. Сам я приходил ко второй паре и постоянно видел их сборище. Со взглядами, напоминающими маслянистую пленку на промышленных водоемах, они сидели рядком на крылечке главного корпуса. Они проводили так время до самого обеда: сидели на ступеньках и курили с видом крайнего неудовольствия. С каждым входящим они заводили беседу на финансовые темы, а в обед гонец от их кооператива отправлялся на станцию метро «Дыбенко» за порцией маковой соломы. Когда он возвращался, наступал перерыв — почтенная публика исчезала с крыльца и поднималась на чердак, где у них была оборудована лаборатория. Через час — полтора они спускались обратно и снова усаживались на крыльцо. Там они проводили время до вечера — но теперь уже молча и с довольными лицами.

Я держался тех взглядов, что фельдшером быть не хочу. Вместо занятий я промышлял сдачей крови на специальном пункте, расположенном прямо в училище. За это платили деньги — столько, что если сдать кровь втроем, то хватит на 0,7 водки, на три банки пива «Амстердам Навигатор» и на пачку недорогих сигарет.

Это послужило поводом к формированию так называемых «донорских троек». В них входили те, кто согласен менять кровь на алкоголь в любых допустимых количествах. Стоило посмотреть, как кучкуются у ближайшего ларька члены таких «троек» — обескровленные, с ввалившимися глазами. Иногда я посещал занятия, но не всегда и не все. Сложнее всего дело обстояло с латынью — несколько месяцев она была первой парой, а на первую пару я принципиально никогда не ходил. Затем её подвинули, и я решил освоить этот предмет.

Латынь у нас вела слегка экзальтированная дама средних лет. Она дала своеобразный обет: после двух месяцев обучения разговаривать с классом только на латыни, и больше никак. И когда я в середине учебного года первый раз вошел в класс, она развернулась ко мне и что-то быстро и непонятно произнесла. Я не ждал особых милостей, можно сказать, был готов ко всему на свете. Но только не к этой хуйне.

— Говорите по-русски, — предложил я. — Если хотите, чтобы вас понимали. Ответом мне была быстрая и немного несдержанная латинская речь.

— Что? — снова спросил я. — Слишком быстро, ни слова же не понять!

Тогда наша преподавательница стала говорить медленно и раздельно. Но я не смог уловить не одного знакомого слова, о чем тут же ей заявил.

— Ничего не пойму!

Тогда училка подошла ко мне вплотную и стала вещать, уставившись мне прямо в лицо. Она полагала, что визуальный контакт с собеседником облегчает понимание иностранного языка. Жаль, что на незнакомый язык это правило не распространяется.

— Вы что, русского языка не понимаете?! — взбеленился я. — Мне вашей тарабарщины не разобрать! Какой это язык, узбекский?

Сказал — словно выдернул чеку. Последовало недолгое затишье, а затем грянул взрыв.

— Вон из моего класса! — вмиг вспомнив родную речь, заорала наша преподавательница. — Пошел вон, сволочь!

— Namárië,[69] — попрощался я, и на латынь больше не приходил.

Иногда мне приходилось коротать время, в одиночестве сидя на подоконнике в коридоре первого этажа. В один из таких дней ко мне подошли две пожилые дамы в накрахмаленных халатах, чтобы сделать мне замечание.

— Где ваша шапочка? — спросила одна из них.

— Снимите ноги с подоконника! — потребовала другая. Меня это не то чтобы удивило — взбесило, это да. Нашли, до чего доебаться! Положенный халат и шапочку я не носил. Это удел медботов, а я ходил в кенгурухе с надписью «Slayer», черных джинсах и армейских берцах отечественного образца. Кроме того, в тот самый момент я курил косяк, на фоне чего остальные мои прегрешения были не так уж и велики. На этом я и решил сделать акцент в нашей беседе.

— Ничего, — спросил я, даже не думая слезать с подоконника, — что я курю тут марихуану? Услышав это, одна из женщин спросила с угрозой в голосе:

— Вы знаете, с кем разговариваете?!

Я обожаю этот вопрос, он — мой самый любимый. Ответ на него так и просится, возникает буквально сам собой.

— Конечно! — очень вежливо и серьёзно ответил я. А когда мои собеседницы немного расслабились, добавил:

— С двумя глупыми суками! Которые думают, что успеют добежать до конца коридора! В училище я творил, что хотел — и чувствовал себя безнаказанно. Появлялся на занятиях я крайне редко, так что преподаватели не знали меня ни по фамилии, ни в лицо. В моей группе меня знали только члены моей «донорской тройки». Дамам, которых я спугнул в коридоре, оставалось только гадать — из какой я группы и какая моя фамилия. Это важный принцип, и о нём не стоит забывать. Но все преходяще: настало время полугодичных экзаменов по сестринскому делу. За три дня до этого я украл в параллельной группе «тетрадь манипуляций», за отсутствие которой полагается автоматический незачёт. Вклеив титульный лист со своим именем, я ознакомился с содержанием конспекта и понял — мне пиздец. Сдать нахрапом все это невозможно, а учить — не хватит желания и времени. Но я все равно решил попробовать.

На экзамен я пришел совершенно трезвый. На мне был костюм, поверх которого красовался белоснежный халат, а на башку я напялил злоебучую положняковую шапочку. Перед самим кабинетом я поинтересовался у собравшихся медботов: кто принимает экзамен? Оказалось, что его принимают директор училища и двое заведующих: по учебной и по воспитательной части. Я занял место в очереди, а сам пошел освежиться — умыть лицо и выкурить сигарету. Я не знал, что на входе в санузел меня поджидала судьба. Когда я вошел, кто-то схватил меня сбоку — за руки и за горло, а еще кто-то — слегка ударил в поддых. Судорожный вдох — и я набрал полную грудь дыма, который мои товарищи по «донорской тройке» напустили мне в пасть из длинного, смолистого косяка.

— Ну-ка, ну… — предложили мне. — Еще пару напасов!

Д ым вошел в меня, рождая специфическое, знакомое чувство. С его приходом нечто в окружающем мире неуловимо меняется. Стены с нарисованными хуями, приглушенный шум за дверью и грязная вода на полу остаются такими же, а вот об экзаменах больше не может быть и речи. Кончилось тем, что мы вышли к ларьку — выпить по глотку водки и пригубить баночку «Навигатора». Как мне тогда казалось, это не заняло много времени. Но когда я вернулся в училище, перед входом в экзаменационную не было никого. Я властно распахнул двери и вошел внутрь.

Просторное помещение, где я очутился — кабинет сестринского дела. Здесь стоят столики на колесах, заставленные старым медицинским оборудованием, болтаются на «вешалках» кружки Эсмарха, а в углу притаилась резиновая жопа. В конце зала расположен еще один стол, за которым мне мерещились три белых пятна — смазанных, как на неудавшемся фото. Я почти ничего не видел и не соображал. Мозг работал урывками, спорадически. Оглядев исподлобья кабинет, я наткнулся взглядом на столик со стерильными биксами. Неожиданно у меня созрел план, напоминающий автоматическую программу: приняв его, я ни о чем больше не рассуждал. Схватив столик, я уверенно покатил его в сторону белых пятен. Я знаю только одну манипуляцию — «сборку/разборку медицинского шприца». Для этого следует взять стерильный бикс и поставить его перед собой. Затем нужно снять крышку бикса, перевернуть её и поставить направо от себя. Из бикса мы достаем специальными крючками сетку, на которой лежат разобранные части шприца, и кладем её на перевернутую крышку. Взяв цилиндр шприца одной рукой, другой мы вставляем поршень. Придерживаем поршень мизинцем, а потом набрасываем иглу, которую прихватываем указательным пальцем. И только затем придет черед открывать ампулу с раствором и наполнять шприц.