— Парни, а вы чьи будете?

В ответ на это Альбо, под мышкой у которого болталась кобура с новеньким «газовиком», поднял от стола взгляд, оценивающе посмотрел на собеседника, а затем спокойно ответил:

— Елкинские мы…

Шутка понравилась, так что теперь эту «инспекторскую группу» у нас стали называть не иначе, как «Елкинская». Она навсегда вошла в историю оперативной природоохраны, отложившись в памяти нарушителей, как «Елкинская преступная группировка».[238]

Вскоре район Московского вокзала показался «Елкинским» недостаточно перспективным, так что они принялись ездить на нашу с Кримсоном территорию и бесчинствовать там. В качестве одного из пунктов для своего вымогательства они выбрали нелегальный елочный базар в районе станции «Проспект Славы». Он располагается в подземном переходе, соединяющем две стороны железной дороги (Московский и Фрунзенский районы) и пару железнодорожных платформ. Это сырая и холодная бетонная труба, которую цыгане в предновогодний период приспосабливают для массовой торговли елями. Часть из них рубят елки в лесу и доставляют на место электричками, а прочие продают с рук в указанном переходе. Торговля здесь идет бойко, так что в «запасниках» под платформой цыгане держат фантастическое количество елей. Дважды в день мы посылали из Городского Штаба наряды бойцов, которые блокировали переход и набивали в электрички цыган вместе с их елками (включая те, что были спрятаны под платформой). После канители с оформлением я или Кримсон (в зависимости от того, кто из нас сегодня дежурил) перепродавали эти елки на пару частных базаров, которые были расположены на площади прямо перед нашим вокзалом. По всеобщей договоренности наши инспектора не трогали эти точки, чтобы у нас оставалась возможность «не отходя от кассы» реализовывать незаконно добытую нами лесопродукцию.

Каково же было мое удивление, когда в один из дней в штаб приволокли целую толпу истошно голосящих цыган, размахивающих над головой какими-то мятыми бумажными листиками.

— За все заплачено! — выли они. — Начальник, нам разрешили торговать! Отдайте товар! Взяв один из листков, я бегло пробежал его взглядом и аж похолодел. Вот что там было написано:

Фамилия и подпись на листке принадлежали Эйву, а сумму он проставил, чтобы не забыть порядок получаемой с цыган мзды. Это было просто невероятное «палево», наши недоброжелатели многое бы отдали за подобный листок. Подобный компромат мог нам очень дорого стоить: неудивительно, что я разнервничался и пришел в некоторое беспокойство. Спешно отобрав у цыган выданные Эйвом «документы», я отправил задержанных на оформление, а сам принялся думать свою невеселую думу. И пока Леночка Бухгалтер, Партизанка и Эльхи (передовые бойцы нашего «бумажного фронта») составляли на цыган протоколы, я размышлял о том, что «Елкинские» перешли границу и вторглись в наш с Кримсоном феод. А приключившийся вечером того же дня визит Строри подтвердил мои мысли.

— Эй ты, гондон! — с порога заорал он. — Ты зачем портишь наш бизнес?!

— Сам ты гондон! — возразил я. — Какой такой «ваш» бизнес на Оредежском направлении? Уж не проспект ли Славы ты имеешь в виду?

— Это наша точка! — заявил Строри, стремительно пересекая комнату. — А твои обмороки у наших цыган елки воруют! Кто теперь будет нам платить?

— Сами вы обмороки, — возмутился я. — Посмотри-ка сюда! Я выложил на стол отобранные у цыган «документы» и принялся орать:

— Это что за хуйня? С таким палевом не надо никакого Гущина, нас Госкомэкология и так с потрохами сожрет! Кто вас надоумил левые малявы подписывать своими фамилиями?! Вы бы еще номер ксивы снизу поставили! Чтобы ноги вашей больше не было на Славе. Вы к Мосбану приписаны, вот там и бесчинствуйте! С кем-нибудь другим это могло бы иметь успех, но Строри на мякине не проведешь.

— Ты что, совсем охуел? — тихо спросил он, пододвигаясь ко мне вплотную. — Тебе власть ударила в голову? Ты кому втираешь про «палево» и про «приписан к Мосбану»? Я что, не знаю, сколько елок вы с Кримсоном снимаете со Славы? И почем их скидываете? А с братьями делиться, значит, уже не надо?

Тут Строри уселся на лавку и принялся с чувством рассуждать о принципах братства, из которых следовало вот что. Половину денег за проданные елки мы с Кримсоном должны будем отдавать ему, а уж он сумеет справедливо разделить их между остальными. Говорил Строри красиво и проникновенно, но я знал его слишком хорошо, чтобы хоть на секунду прислушаться.

— У меня другое предложение, — сразу же заявил я. — Лучше будет, если мы создадим общак, в который станем класть все деньги, собранные за день. Общак будем хранить прямо здесь, в штабе, так что вам всего-то добавится дел, что вечером сдать деньги. Затем мы с Кримсоном посчитаем вашу долю и…

— Достаточно, — оборвал меня Строри, резко поднимаясь из-за стола. — Вижу, что мы друг друга не поняли. Уверен, что товарищи этого не оценят, и что в конце концов вы с Кримсоном получите за свои фокусы пизды. Учти, я тебя предупредил!

— Давай, давай, — кивнул я, отметив у себя в уме завтра же утром направить на Славу бойцов ОПОРГ № 2 с указанием разогнать всех цыган и до основания разорить этот проклятый базар. — Валяй, угрожай мне. То-то ваш бизнес от этого лучше пойдет!

Страсти кипели не только во время работы, но и на отдыхе. Однажды, когда человек пятнадцать наших товарищей сидели в «Диадоре», я решил подшутить над Владом и предложил ему вот что:

— Слышь, Влад, скажи Браво, что он не морской пехотинец.

— Зачем? — спросил Влад.

— Прикольно будет, — пообещал я. — Вот увидишь! Пьяный, а от того чуть более доверчивый, чем обычно, Влад не стал особенно рассуждать.

— Эй, Максим, — обратился он к сидящему напротив него Браво. — А ведь ты ни хуя не морской пехотинец!

Драка в заповеднике между Строри и Браво началась примерно с этих же слов, а ведь с той поры прошло всего несколько месяцев. Я едва успел подхватить свою тарелку и пиво, как Браво ударом ноги опрокинул стол и набросился на Влада. В ходе этой бучи были разбиты двенадцать пивных кружек, три пепельницы и два стеклянных стола. Некоторое время после этого местная охрана не хотела пускать нас в «Диадор», но потом все-таки передумала.

Другой занятный случай приключился с нами в районе Пяти Углов. Вечером была метель, но к ночи снегопад стих, оставив на тротуарах тонкий слой чистейшего белого снега. В ледяном воздухе со скрипом раскачивались уличные фонари, витрины ночных магазинов мерцали призрачным неоновым огнем. Мы прогуливались тесной кампанией — я, Строри, Панаев и Королева — но неожиданно были атакованы выскочившим из-за угла незнакомым мужиком. Это был видный мужчина почти двух метров ростом, наряженный в черные джинсы, дубленку и зимние сапоги на меху. У него была похожая на бочку грудь, а размах плеч такой, что он казался поперек себя шире. Его голову (размером с пивной бидон) украшала огромная меховая шапка, из-под которой виднелся массивный лоб и грубое, невыразительное лицо.

Впрочем, разглядеть его как следует нам не представилось возможности. Как только мужик нас заметил, он тут же сорвал дистанцию, размахнулся и со всей одури влепил идущему впереди Строри кулаком по башке. Удар был нанесен мастерски — быстро и сильно, так что Строри не успел прикрыться, упал и кубарем покатился по земле.

Все это заняло не больше нескольких секунд, а в следующий миг из-за угла появились еще четверо: лысый мужчина лет сорока, одетый в светлые брюки и коричневую «пропитку», и какой-то ханурик полубомжовского вида, неизвестно как оказавшийся в этой компании. В двух метрах за ними виднелись силуэты двух шикарно прикинутых (дорогие шубы, норковые шапки, элегантные сумочки и манто) теток средних лет, которые курили сигареты и смотрели на происходящее с выражением брезгливой скуки. Им все это было неинтересно, а вот мужики (как только увидели, что их товарищ дерется) мгновенно сориентировались и тут же бросились к нам. Впрочем, мы с Панаевым сориентировались еще быстрее. Взяв из сложенного на краю тротуара штабеля кусок брусчатки и удерживая его обеими руками, я бросился к лысому и нанес ему два сильных удара по голове. Мощь этих ударов болезненно отозвалась у меня в пальцах, на перчатки мне брызнула кровь, а лысый упал и больше не поднимался.