— Видит бог, мы этого не хотели! — возразил Строри и добавил: — Меч возмездия оказался кривоват!

— Нас в этот блудень втравила Наташа-Медведь, — заявил Панаев. — Пускай ей и будет стыдно за эту хуйню! Мы что — сами поссорились с этими мужиками? Я бы теперь, может, и помирился, но…

— Ну ты дал! — перебил его я. — Да они нас после нынешней ночи рады будут по жилам раздернуть, а ты говоришь — «помирился»! Куда уж теперь!

— Разговорчики! — одернул нас Барин. — Давай, встали, до платформы еще пилить и пилить! Спешно допив коньяк, мы сбросили в болото банку из-под икры и двинулись в путь. Стремительно светлело, над топкими пустошами поднимался холодный утренний ветер.

— Кого же мы сожгли? — Панаев догнал меня и пошел рядом. — Как ты думаешь, Петрович?

— Да никак я не думаю, — отозвался я. — Съезжу сегодня с Ефрейтором и все узнаю. Чего зря гадать?

— Как съездили? — осведомился у меня Ефрейтор, когда около девяти утра того же дня я встретил его и Леночку на перроне станции «Ленинский проспект». — Удалось?

Оделся Ефрейтор, по своему обыкновению, в черный «бомбер» и джинсы, круто подвернутые над до блеска начищенными ботинками. Возле его ноги сидел пес Адольф — здоровенная тварь, с хорошими знакомыми достаточно дружелюбная. Рядом с Адольфом примостилась на лавке Леночка Бухгалтер, положив на коленки папку с «необходимыми документами».

— И да, и нет, — ответил я. — Сжечь сожгли, но по ходу дела — не тех. Так что лучше не стало, скорее наоборот!

— На войне все бывает, — успокоил меня Ефрейтор. — Нас точно ждут?

— Лесник и несколько автоматчиков, — ответил я. — Бухгалтер, как наши дела?

— Менты заяву могут потребовать, но навряд ли станут… — ответила Леночка. — Многое от индейцев зависит — что скажут, как себя поведут. Будут ли жаловаться на поджог?

— Мы к этому готовы? — спросил я.

— Разумеется, — ответила Леночка. — Слушай сюда! После своего вчерашнего визита в Комитет ты отправился проведать своего товарища Панаева, тяжело страдающего из-за перенесенного им сотрясения мозга. Так как он нуждается в постоянном уходе, то болеет не у себя дома, где о нем некому позаботится, а у меня на квартире. Там ты пробыл до восьми утра нынешнего дня, о чем в случае чего будут свидетельствовать мои родители и старшая сестра. Занимались мы точно тем же, что и третьего дня, когда на самом деле у меня собирались. Уяснил свое алиби?

— Угу, — ответил я. — А когда Панаев пойдет «снимать побои»?

— Не раньше, чем менты выпишут ему направление. То есть только в том случае, если дело доведут до «пристального рассмотрения». Но задача у нас в корне иная — если от индейцев не будет заявы, необходимо спустить дело на тормозах. Скажешь: дескать, никого не узнал, кто угрожал пистолетом — не помнишь, ни к кому из присутствующих претензий нет. Все понял?

— Так точно! — кивнул я и повернулся к Ефрейтору. — А вы, камрад — как понимаете стоящую перед вами задачу? В ответ на это Ефрейтор улыбнулся и потрепал Адольфа по голове.

— Посредством присущего истинному арийцу несомненного превосходства, — мягко произнес он, — намерен гасить агрессивные настроения в среде местных аборигенов. Собираюсь выступить на этой встрече в роли «призрака фашизма» — буду стращать индейцев лысой башкой и собакой запугивать!

К часу дня мы уже тряслись по знакомым дорогам в кузове старой милицейской «буханки». Больше других трясся местный лесник, которого Леночке удалось запугать «пристальным вниманием Комитета», якобы направленным на это «сложное дело».

— Да я же не знал, — всю дорогу божился этот тип, — что они там собираются! А если бы знал … Толмачевские менты, в отличие от лесника, показались нам людьми несколько более адекватными. По крайней мере, так мы полагали вначале — покуда один из автоматчиков не обратился к нам за разъяснениями по поводу вот какой истории:

— Вы все равно что лесники, — заявил он. — И должны знать, какая хуйня у нас тут творится! Раз ходили мы с братьями на охоту — и знаете, чего видели? Странное дело — куст малины, а на ветках словно маленькие мыши сидят. Весь буквально облеплен, так что и места свободного нет! Подхожу я, беру одну такую мышку за хвост, а она — бац, и из собственной шкурки на землю выпадает! Шкурка-то у меня в руках осталась, а мышь проползла еще чуть-чуть и издохла! Я другую беру — то же самое! Не скажете мне, что это такое?

Мы с Ефрейтором замерли, не в силах осмыслить услышанное — так что пришлось Бухгалтеру отдуваться заместо нас.

— Редкое природное явление, судя по всему, — заметила Леночка. — Вам об этом надо в газету написать, пусть пришлют сюда фотокорреспондента. Шкурки вы наверняка сохранили?

— А… — замялся было старшина, но потом добавил гораздо увереннее. — Выкинул, блин! Да и на что они мне?

Леночка в ответ вежливо промолчала, так что к «теме с мышами» мы больше не возвращались. В маленькое окошко «буханки» видны были проплывающие мимо деревенские дома, затем машина одолела крутой подъем и раскачиваясь покатила по полю. А еще через несколько минут водитель остановил машину и заглушил двигатель.

— Вылазьте, — предложил нам старшина. — Приехали!

Индейский лагерь встретил нас недоброй тишиной и молчаливым кругом настороженных глаз. Людей было немного, причем большинство столпилось вокруг горелой проплешины на месте сгоревшего типи. И если бы я не расстрелял свою совесть еще в детстве, то мог бы принять охватившие меня чувства за внезапный приступ стыда. На самом же деле я чувствовал нечто иное — гнет чужой злобы, нацеленные на меня копья человеческой ненависти. В воздухе вокруг нас было разлито столько желчи, что даже Адольф это почувствовал — вздыбил шерсть, ощерился и зарычал. Так что разговор с самого начала не задался.

— Где ствол? — без обиняков спросил старший наряда, беседовать с которым вызвался сам Мато Нажин, который своим ответом задал тон всему будущему разговору:

— Какой ствол? — удивленно просил Мато. — О чем это вы говорите?

Именно так протекала вся недолгая, зато крайне эмоционально насыщенная беседа. Если вкратце, то суть сказанного индейцами сводилась к следующему: «Ничего мы не знаем, ствола у нас нет, этих людей мы видим впервые! Нас самих этой ночью подожгли, причем пострадала женщина и малолетние дети. Нет, поджигателей мы не видели, от них осталась только пустая бутылка из-под бензина. Нет, подавать заявление мы не будем — не видим в этом смысла. Это все!». Так как главные слова были сказаны, мы тоже не стали медлить с ответом: «Мы прибыли сюда в поисках лиц, осуществивших вооруженное нападение на нашу инспекторскую группу. Но среди присутствующих ни таких лиц, ни соответствующего оружия нет. Поэтому мы не видим смысла в дальнейших объяснениях, от подачи заявления отказываемся и данный вопрос с этого момента считаем закрытым».

Такая покладистость весьма обрадовала местных ментов, разом избавившихся сразу от двух потенциальных «глухарей». Они тут же утратили всякий интерес к ситуации и засобирались назад, а мы решили отправиться вместе с ними. Рассчитывать на милость индейцев особенно не приходилось: кабы взглядом можно было резать или колоть, мы с Ефрейтором были бы уже с ног до головы в дырках.

На обратном пути, развалившись на лавках в электричке, мы решили обменяться впечатлениями, полученными за время этой поездки. Ефрейтор, успевший за время нашей «беседы с индейцами» вдоволь насмотреться по сторонам, сказал вот что:

— Знаешь, Петрович — к ментам далеко не все вышли. Там такие лица мелькали на заднем плане! Одно из двух: или «сиженые», или сотрудники «охранных структур». Лично мое мнение — зря вы до них доебались. С чего вы вообще взяли, что это индейцы?

— Да не знаю я, — посетовал я, — пьяные были! Вот и …

— Людей надо собирать, Петрович! — совершенно серьезно заметил Ефрейтор. — Причем много людей! В следующий раз бензином дело не кончится, тут пахнет настоящей войной!

— Настоящей — это как? — спросил я, рассеянно уставившись на мелькающие за грязным стеклом пейзажи. — Что ты имеешь в виду? В ответ Ефрейтор только головой покачал.