В школе милиции Парафин задержался недолго. Как-то раз его вместе с другими курсантами выгнали на практику — вооружили дубинкой и заставили дежурить на улице. Все было хорошо, покуда возле станции метро «Электросила» Парафину не попался одинокий турок.

— А ну, СТОЯТЬ! — на особый манер произнес Парафин, и турок остановился — застыл, будто вкопанный.

Связано это вот с чем: Парафин умел издавать громогласную отрыжку, мог даже произносить таким образом некоторые слова. Сначала он глотал воздух, некоторое время готовился — а затем его чрево исторгало из себя чудовищный звук. Сам Парафин называл это безобразие «флейтой». Отступая в сторону, скажу: этот фокус имел особенный успех, когда Парафин изображал его по ночам в Парке Победы.

Для этого Парафин одевал форму, а Ефрейтор брал с собою мощный фонарь. Затем они отправлялись к горкам, где по ночам собираются влюбленные парочки. Особенной удачей считалось подстеречь тот момент, когда пьяная баба оформляет своему возлюбленному минет.

Тогда Ефрейтор неожиданно включал свет, а из этого сияния неслось звучное «СТОЯТЬ!» Парафина. А затем начиналась карусель:

— Нельзя в общественном месте сосать хуй! — возмущенно объяснял «задержанным» Парафин. — Вы закон нарушили!

— Что? — потерянно отвечали влюбленные, пытающиеся спешно привести себя в порядок. — И что теперь будет?

— Да ничего страшного! — утешал их Парафин, но тут же строго прикрикивал: — Погодите заправляться! Нужно сначала составить акт, пригласить понятых. А когда они придут, вы, девушка — должны будете взять хуй обратно в рот! Дружинник, бегите за понятыми! Если же друзьям была удача поймать ебущихся людей, то они поступали вот как:

— Машину сюда не вызвать! — разорялся Парафин. — Так что до отдела пойдете пешком! Одежду кладите в пакеты — или несите в руках!

— Что же нам, — возмущались граждане, — голыми идти? Мы стесняемся!

— Ничего не знаю, — неумолимо возражал Парафин. — Такие правила!

После этого Парафин с Ефрейтором развлекались, сопровождая «задержанных» по всему парку и откровенно над ними глумясь. Они не стеснялись взимать с таких «нарушителей» штрафы, так что жили в общем и целом безбедно. До тех пор, покуда не вышла эта история с турком.

— А ну, СТОЯТЬ! — набросился на турка пьяный в говно Парафин, а потом решил ошарашить задержанного вот каким вопросом: — Ты Аджалана[186] мучил?

— Нэ, — замотал головой турок, которому сразу же не понравился тон начинающейся беседы. — Нэ мучил! Нэ знай я никакой Аджалан! Но Парафин не унимался.

— Му-учил! — довольно произнес он. — Просто не хочешь сказать!

Слово за слово — дело дошло до рукоприкладства. За пару секунд Парафин сбил турка с ног и принялся охаживать дубинкой — но тут ему помешали. Из подлетевшего к краю тротуара такси вылез мужик, тоже порядком пьяный — и принялся на Парафина орать:

— Прекратить беспредел! — разорялся он. — Да ты же пьяный! Понятно, что Парафина это здорово возмутило.

— Ты охуел? — крикнул он мужику. — Ты милицию не уважаешь?! Но мужик не успокоился, скорее наоборот — попытался отобрать у Парафина дубинку.

— Ты знаешь, говно, кто я? — кричал он. — Тебе пиздец!

Но Парафина его крики не слишком обеспокоили. Он подгадал момент, сосредоточился — и несколькими точными ударами дубинки оглушил мужика. Но когда он начал осматривать его карманы, то обнаружил неприятный сюрприз. Среди прочего там нашлось удостоверение офицера МВД.

Кто именно это был, Парафин не сказал — но его карьере в милиции настал полный и безоговорочный пиздец. Настолько полный, что Парафину пришлось бежать прямо с дежурства и некоторое время жить у Ефрейтора, прячась от бывших сослуживцев.

Свою форму он выменял на штаны и куртку Ефрейтора, который открывал теперь дверь не иначе, как облаченный в обезображенную до неузнаваемости милицейскую форму. Перепачканная кетчупом, прожженая во многих местах и облепленная собачей шерстью (Ефрейтор держал немецкую овчарку по кличке Адольф), эта форма верой и правдой служила Ефрейтору домашним халатом еще несколько лет.

Среди культурных интересов Ефрейтора и Парафина на особенном месте стоял фильм «Худеющий», написанный по одноименному произведению С. Кинга. Бывало, что друзья за сутки обращались к этому «кладезю» до девяти раз. В остальное время они были заняты тем, что смотрели отрывки из старых советских фильмов про войну. Самый любимый их отрывок был про то, как жирный полицай забивает прикладом беременную еврейку, приговаривая при этом:

— Жидовка, жидовочка!

Лидер курдских экстремистов Абдулла Аджалан, захваченный в плен турецкими спецслужбами.

Ефрейтор додумался переписать этот отрывок на другую кассету великое множество раз, получив таким образом полнометражный двухчасовой «фильм», в качестве озвучки к которому использовались немецкие марши. Уже через полчаса такого зрелища кого хошь начало бы подташнивать да мутить, но только не Ефрейтора с Парафином. Наоборот, это зрелище приводило друзей в величайшую радость.

— Советский кинематограф, — любил рассуждать Ефрейтор, — подлинная услада для глаз истинного арийца!

Эта формулировка — «истинные арийцы» — стала своеобразной визитной карточкой Ефрейтора. Как-то раз Крейзи угостил его кислотой, но Ефрейтора это только расстроило. Выйдя на заплетающихся ногах на собственную кухню, Ефрейтор принялся озираться по сторонам, водить руками по стенам и ожесточенно трясти головой.

— Что с тобой? — спросил у него я. — Ты чего?

— Недостойно истинного арийца, — хрипло ответил Ефрейтор, — ничего не понимать вокруг себя! Пиздец, как недостойно!

Ефрейтор и Парафин по поводу всего на свете имели собственное мнение. А особенно — по религиозным вопросам. Лучшее объяснение сущности распятия я получил от Ефрейтора.

— Что для истинного арийца обозначает распятие? — спросил у меня однажды Ефрейтор. — А, Петрович?

— С чего бы такие вопросы? — удивился я, но потом все же сознался: — Понятия не имею!

— А все просто, — разъяснил мне Ефрейтор. — Только надо быть реалистом! Распятие — это еврей, прибитый гвоздями к кресту. Так этот символ намного легче понять. Или ты предпочитаешь басню про еврейского мальчика, который стал богом?

— Вот уж нет! — возмутился я. — Ни во что подобное я уже давно не верю!

— А во что веришь? — спросил Ефрейтор. — Любопытно было бы послушать!

— Ну… — замялся я. — Так сразу не объяснишь! Я не врал. Спроси меня Ефрейтор о том же самом лет пять назад, и я бы ему сразу же ответил:

— Верю, — сказал бы я, — что после конца мира займу место в строю демонов и мертвецов! Что наступит время, когда не будет больше церквей, а из тех, что останутся, Белого Бога выкинут взашей! Что вернутся из тьмы старые боги и начнется война, на которую я буду призван вместе с моими братьями! Вот во что я верю!

Но теперь все было далеко не так просто. За последние годы моя ненависть к богу христиан здорово поутихла. Так вышло потому, что я неожиданно понял — никакого бога за ними нет, а, значит, и ненавидеть мне некого. И не за что. В свете такого открытия сатанинские взгляды съежились и поблекли, а на их место пришли совсем другие воззрения.

— Понимаешь, Ефрейтор, — начал я, — тут вот какое дело. Знаешь буддийский храм возле ЦПКиО?

— Ну, знаю, — кивнул Ефрейтор. — И что с того?

— А вот слушай…

С этим храмом связана прелюбопытнейшая история. Это здание старинной постройки, единственное в своем роде на всей европейской части России. Одно время в нем правили буряты — линия учения, известная как «Гелуг». Но потом круг лет сменился и «настоятелем»[187] стал человек из Питера, приверженец школы Мадхьямика течения Прасангика — высшей школы буддийской мысли.[188] Он обвинил бурят в хищении государственных средств, выданных на реконструкцию храма, и в кратчайшие сроки полностью очистил от них помещение.