— Эй, чуханы, — неожиданно обратился он к нам. — Харэ пиздеть, спать мешаете! Уже и это его заявление немало всех удивило, но Дурманов попутчик на этом не успокоился — выпутался из-под одеял и продолжал развивать свою мысль. Если говорить вкратце, то суть его манифестации сводилась вот к чему:

— Я недавно откинулся с тюрьмы, — с выкаченными глазами вещал он. — И теперь здесь все так будет, как я прикажу! Освободите эту палатку, возле меня вам делать не хуй! Живо, чуханы, шевелитесь!

Нам было хорошо видно, что Дурманов попутчик перекинулся — его с головой выдавало побелевшее лицо и обессмыслившиеся глаза. Но он и так уже сказал дохуя лишнего, а когда принялся угрожать ножом — терпение у братьев истощилось.

Строри выбил нож у него из руки, а затем мы выволокли Дурманова попутчика из палатки, крепко опиздюлили и оттащили в густой ельник у подножия холма. Бросив охуевшего сидельца под дерево, мы вернулись к себе в палатку и сразу же забыли о нем.

Темнота упала на мир, растворяя в себе все дневные образы — и мы тоже полностью растворились в этой темноте. Я свернулся калачиком под грудой тряпок и одеял, где меня хранили от лютого холода этанол и волшебные грибы. Угревшись в этом логове, я слушал вой зимнего ветра, скрип обледенелых ветвей и приглушенное дыхание братьев. Слушал, пока не уснул.

С утра меня разбудили стук топора и приглушенные голоса.

— Завтракать пора, — я узнал выговор Алены. — Вставайте, уже третий час!

Раздвинув обледенелую ткань у входа в палатку, я принялся наблюдать, как играют, отражаясь в снегу, солнечные лучи. Тучи разошлись, небо поражало взгляд яркой, насыщенной синевой — словно боги разлили по небосводу концентрированный колер. Выбравшись наружу, я поспешил к костру, который Крейзи развел в глубокой яме, вытоптанной в снегу. Половина наших уже проснулась и сгрудилась вокруг этой ямы.

— Утро доброе, брат! — поприветствовал меня Крейзи, когда я присел у огня и протянул к пламени задубевшие за ночь пальцы. — Как спалось?

— Отменно, — кивнул я. — Спасибо, брат.

Тут из палатки вылез Дурман. Глядя на него, Кузьмич слегка наморщил лоб — будто что-то припоминая, а затем спросил:

— Мне кажется, или с нами вчера еще кто-то был? Ну, этот — который ножом угрожал?

— Ха! — воскликнул Строри. — Совсем про него забыл! Пойдемте скорее, поглядим на человека-подснежника!

— Да он, наверное, еще с вечера на станцию ушел! — предположил я. — Не лежал же он всю ночь в снегу?

— А почему нет? — возразил Маклауд. — Если его не побеспокоить, он и до весны в снегу пролежит!

— А ну, — предложил Кузьмич, — айда на него смотреть!

Спустившись с холма, мы тут же обнаружили ночную пропажу. Подтянув колени к груди, Дурманов попутчик лежал под елью совершенно неподвижно, с мертвенно-белым лицом.

— Смотрите, — показал пальцем Кузьмич. — Что это у него на губах?

Присмотревшись, мы заметили — губы у нашего нового друга растрескались и почернели, а выступившая слюна смерзлась коркой блестящей ледяной пены.

— Охуеть! — прокомментировал Строри. — Ему пиздец. Надо его труп куда-нибудь спрятать!

— Зачем? — удивился я. — Пускай здесь лежит!

— Лучше сейчас, чем по весне, — поддержал Костяна Маклауд. — Пока этот пидор не протух!

— Погодите вы, — вмешался Кузьмич. — А вдруг он еще живой?

— Тем хуже для него! — заметил Маклауд. — Оттащим его подальше — и дело с концом!

— Не согласен! — возмутился Кузьмич. — Лучше будет, если мы его спасем! Не придется тогда по весне возиться с его гнилыми костями. А ну, помогай!

Подхватив Дурманова попутчика под ноги и плечи, мы сноровисто затащили его на холм. Тащить пришлось как есть, скрюченного — до такой степени он закоченел.

— Прямо в костер его кладите, — авторитетно заявил Кузьмич. — Небось, живо отогреется! Так мы и поступили. Бросив скорчившегося Дурманова попутчика на угли, мы с интересом принялись ждать: чего будет?

С минуту все было тихо — лишь потрескивала, морщась от страшного жара, кожаная косуха. Затем от костра ощутимо потянуло паленым, а следом за этим послышался низкий, протяжный стон — это Дурманов попутчик отогрелся и начал приходить в себя. И пробуждение ему ни хуя не понравилось.

— А-а-а, — завыл он, силясь перевернуться и выкатиться из огня. — О-о-о!

— Согрелся, — удовлетворенно отметил Кузьмич. — Спасли!

Сбросив спасенного с углей, мы принялись собираться в обратный путь. Дурманов попутчик идти не хотел — жаловался на обмороженные ноги и умолял, чтобы его оставили в покое.

— Не могу я идти, — выл он, — ног не чувствую! Бросьте меня!

— Бросим, не сомневайся, — успокаивал его я, — до станции доведем и бросим! А ну, пиздуй живей! Обратная дорога получилась сложной — допивали оставшийся спирт. Все бы ничего, но подвел эффект перепада температур. На тридцатиградусном морозе ты даже самому себе кажешься трезвым, но все меняется, как только ты входишь в жарко натопленный вагон. Это действует наподобие удара кувалдой, после которого ты только и можешь — валяться, словно мешок, на полу в тамбуре, сипеть, блевать и дергать за ноги остальных пассажиров.

Мы с Крейзи и Строри вышли на Удельной, а остальные товарищи поехали дальше, в сторону Финляндского вокзала. Там Дурманов попутчик был задержан милицейским патрулем, так как не мог больше передвигаться самостоятельно, а желающих помочь ему не нашлось. Из отдела Дурманова попутчика направили прямо в больницу, где ему тут же ампутировали все пальцы на обеих ногах.

Выбравшись из метро на Парке Победы, я распрощался с Крейзи, купил на оставшиеся гроши бутылку пива и засобирался в сторону дома — да не тут-то было. У меня закончилось курево, поэтому я принялся бродить по району в поисках того, кто угостил бы меня сигаретой. На улице Бассейной, возле выхода из парка есть автобусная остановка — туда-то я и направился.

Заглянув под металлический козырек, я заметил незнакомого мне молодого человека в вязаной шапке с цветными помпонами (иногда такие шапки носят рейверы или репера). Этот головной убор вызвал мое крайнее неодобрение, так что между мною и его обладателем состоялась вот какая беседа:

— Слышь, мудило вафельное, — заплетающимся языком вывел я, — что это за петушиная грива у тебя на голове? Живо сними с себя это говно и дай мне сигарету!

Незнакомца мои слова здорово возмутили, он даже принялся подниматься со своего места — но к такому повороту событий я был готов. Шагнув вперед, я с силой ударил человека в шапке пивной бутылкой по голове. Разлетелись по сторонам стекла, хлынула кровь — а мой оппонент упал и больше не поднимался.

Такой удар простой пивною бутылкой — огромная редкость, не часто удается свалить человека за один раз. Я ощутил сильную гордость и испытал душевный подъем — из-за чего забрался на скамейку, где только что сидел незнакомец, поднял руки и принялся во все горло орать. Только тогда я сумел разглядеть троих товарищей хозяина шапки, «прячущихся» на этой же остановке. И они совсем не дали мне времени на обдумывание ситуации.

Ближайший из них, высокий парень в зимней спортивной куртке, подскочил к скамейке и с ходу заехал мне в переносицу. Этим ударом он сломал мне нос, а затем я сам себе добавил — когда попытался ударить в ответ, упал со скамейки и сломал правую руку. Некоторое время меня били ногами, но недолго — неподалеку случилась милицейская машина. Тогда меня прекратили бить, поставили на ноги — и мы побежали. Нога в ногу с моими недавними оппонентами мы пересекли парк, а потом наши пути разошлись. Они побежали в сторону телефонной станции, а вот куда побежал я — про это не помню.

Я пришел в себя на пустыре за СКК им. Ленина — когда пил спирт из пластиковой бутыли, сидя по пояс в ледяной воде. Здесь под землей проходят трубы центрального отопления, поэтому лужи не замерзают даже самой лютой зимой.

Сил моих хватило лишь на то, чтобы выбраться из воды, и, словно зомби, ковылять по району, бессмысленно пошатываясь и кровоточа. Около пол-второго ночи я принялся колотить в двери к Рыжей, но она меня прогнала — лишь только завидела мою пьяную рожу. Рука у меня за это время раздулась и почернела, но все равно — поездкой в целом я остался очень доволен. Ведь это не у мне врачи ампутировали все пальцы на ногах, так что жаловаться было не на что. Нет слов — хорошо отметили конец полевого сезона!