Сначала играли по мелочи, для разогреву — но постепенно ставки росли, а Торина охватывал все больший ажиотаж. Перед заключительной партией Торин (невзирая на возражения более осмотрительных учеников) — поставил против уже проигранной им половины мешка оставшуюся половину. Торин поступил так, потому что был весьма уверен в победе. Перед финальной партией Строри проявил подлинное мастерство, слив Оукеншильду несколько игр подряд. После этого мы отправились к себе, с трудом волоча за углы огромный мешок — весь запас еды, имевшийся в распоряжении у Торина Оукеншильда. С нами отправились наши товарищи из продуктовой палатки и сам Торин, которого мы подкупили предложением выпить у нас на стоянке чаю, обсудить недавние события и как следует поесть.

Оукеншильд принял наше предложение с радостью. На его стоянке еды не осталось, а, кроме того, Торина раздражали постные лица оставшихся без завтрака учеников. Наверняка он рассчитывал перекусить чего-нибудь втайне от них, но вышло иначе — Торин натерпелся страху и остался без завтрака. Вышло это так.

— Кто это к нам пришел? — закричали товарищи, едва завидев Оукеншильда. — Торин, давай к нам! Окружив Торина, друзья принялись дергать его за одежду, подтрунивать и шутить. Непривыкший к такому обращению, Торин некоторое время стоял совершенно потерянно, но в конце концов собрался с силами и сделал свой ход. Скорее всего, он надеялся обернуть ситуацию для своей пользы, и поэтому стремился произвести на нас впечатление. Надо отдать Торину должное — произвести впечатление ему удалось.

— Подождите смеяться! — довольно резко одернул Торин наших товарищей, собравшихся вокруг него. — Сейчас я вам кое-что покажу!

С этими словами Оукеншильд подошел к берегу озера, прямо в одежде заступил в воду и пошел на глубину. Когда вода дошла ему до груди, Торин остановился, повернулся лицом к нам, выхватил из ножен катану и страшно, пронзительно закричал. Не прекращая голосить, Оукеншильд принялся рубить воду мечом, поднимая невообразимое количество мелких брызг. Он создал вокруг себя настоящую водяную завесу, преломляющую свет — так что на какое-то время его фигура как будто облеклась в сияющую одежду из радуги.

Все стояли, потрясенные истошным голосом Оукеншильда — хлещущим, словно ременная плеть из средоточия расцвеченной солнцем водяной тучи. Единственным, кого не впечатлило это зрелище, оказался Маклауд. Едва завидев на отмели Оукеншильда, он разделся до плавок, намотал на запястье удавку и без всплеска, как опытный крокодил, скользнул с берега в прозрачную озерную воду.

Видно было, как его фигура мелькнула за спиною у Торина, над песчаным дном — а уже в следующую секунду шею Оукеншильда захлестнула петля. Торин выронил меч, взмахнул руками, силясь удержать равновесие, но не смог. Маклауд стремительно потащил его за удавку на глубину. За несколько секунд Торин совершенно исчез с наших глаз, лишь иногда на поверхности мелькала его замотанная в черные тряпки рука, поднимая на спокойной поверхности воды стремительно затухающие концентрические круги.

— Глубинный страж уволок Торина в воду, — прошептал потрясенный Кузьмич. — Пиздец Оукеншильду!

Похоже, что Барин был прав. Через несколько минут выбравшийся из озера Маклауд выкинул на прибрежный песок бесчувственное тело Торина. Больше всего оно напоминало промокший, расползающийся по швам картофельный мешок. Немного придя в себя, откашлявшись и выхаркав из легких лишнюю воду, Торин на четвереньках пополз обратно на холм. Оукеншильд тащился, ни на кого не оглядываясь — с лицом, белесым от пережитого ужаса.

— Поучительный пример! — заявил Крейзи. — Видели, как озеро его наказало? Поделом!

Проводив Торина взглядом, мы принялись завтракать и пить чай, параллельно обсуждая планы на грядущий день. Все это заняло не более получаса — перекусить, выпить водки и покурить немножечко конопли. Но когда мы снова поднялись на стоянку Торина, то увидели лишь вытоптанную пустую поляну. Ниндзя Оукеншильда и след простыл.

— А-а-а, блядь! — закричал Маклауд, чья ненависть к людям Оукеншильда не была еще должным образом утолена. — Петрович, айда бегом к станции, на перехват!

Похватав, что попалось под руку, мы бросились по лесным дорогам вслед за бойцами Оукеншильда. Маклауд, Кузьмич, Королева и я побежали в сторону станции, а остальные — вокруг Истока и по другим направлениям. Но проклятые ниндзя исчезли бесследно — как исчезает лунный свет, скрытый набежавшими облаками.

Оукеншильд увел своё войско по лесу в неизвестном направлении, держась вдалеке от основных дорог. Так что перехватить его теперь не было ни единой возможности. Мы с Кузьмичом добежали только до поворота на Недоступную, а там воля к преследованию совершенно покинула нас.

— Ебись он колом, этот Оукеншильд! — заявил Барин. — Какой смысл гоняться за ним? Не хочу больше бежать!

Усевшись на обочине, мы закурили и принялись рассеянно наблюдать, как продолжают преследование Маклауд и Королева — размашистой рысью удаляясь по грунтовке в сторону станции. Через некоторое время их фигуры скрылись за поворотом, а мы с Кузьмичом пошли обратно в лагерь: пить водку и ожидать новостей. Они не заставили себя ждать. Прибежав на станцию, Маклауд и Королева не обнаружили там и следа воинов Оукеншильда. Порядком разочарованные, они уселись на платформе передохнуть — но тут их осенила неожиданная и весьма перспективная мысль. Появилась возможность обернуть ослепительной победой кажущееся поражение. Идея эта посетила наших товарищей в тот самый момент, когда они увидели уже знакомое вам объявление о фестивале, криво прилепленное на бетонном столбе.

— Хм… — прикинул Маклауд, глядя на этот листок. — Если Торина нет, кто же будет устраивать фестиваль?

— Мы, кто же еще! — ответила Королева. — Пошли, посмотрим расписание прибывающих электричек!

Когда электропоезд на Кирилловское, громыхая колесами, прибыл к платформе, перед глазами появившихся из тамбура гостей фестиваля предстала умилительная картина. Маклауд сидел на лавочке под объявлением с самым смиренным лицом, а Королева, распустив волосы, стояла возле столба рядом с ним.

— Ребята, — обратилась она к подошедшим ролевикам, — вы ведь приехали на фестиваль?

— Да, — ответили те, — а вас Торин послал нас встречать?

— Ага, — ответил Маклауд, — пошли скорее!

— К чему эта спешка? — удивились новоприбывшие, но Королева сразу же объяснила, почему.

— Жалко здесь время терять! — заявила она. — Ведь там так здорово! Скоро начнется турнир, а сейчас у озера поют менестрели. Торин просил передать, чтобы вы поторопились! Жалко, если праздник начнется без вас!

— Не, без них не начнется, — обронил Маклауд, но никто из прибывших не придал должного значения его словам.

Таким образом, Ториновский фестиваль превратился в западню, настоящую ловушку на тех, кто падок на подобные мероприятия. Мы установили патрули у станции и на лесных дорогах — и к вечеру в наши сети попало множество приглашенных. До места они шли своим ходом, воодушевленные красочными рассказами о фестивале — но у озера их движение прекращалось. Хватая их небольшими группами и по одному, мы с величайшим старанием вязали их капроновой веревкой и рассаживали под деревьями, неподалеку от нашей стоянки. Для них уже была приготовлена праздничная программа: мы назначили на эту ночь величайший Круг Игр, которому еще не было равных в истории.

Когда багровый закат пал на озерные воды, мы разожгли у себя на стоянке огромный костер. Пойманных сторонников Оукеншильда направили в организованный женой Маклауда и Королевой «косметический салон». Там их старательно вымазали углем, нарядили в юбки из папоротника и еловых лап, а на головы приспособили «шлемы», сделанные из смеси озерной глины, гречневой каши и старых макарон.

Из этого Круга Игр мне больше всего запомнилось четыре игры — «Узорный Гульерик»,[150] «Сказочник и Болотная Лихорадка»,[151] «Мученик»[152] и «Лиловый Шепотун».[153] Не только мы оценили по достоинству эти игры: за праздничной программой с огромным наслаждением наблюдали прибывшие под вечер из Каменки дембеля-миротворцы. Наша затея им очень понравилась, и наутро они уходили с четким намерением организовать подобные развлечения у себя в части. Это дает вышеперечисленным играм надежду на бессмертие — вполне возможно, что и сейчас в Каменке какой-нибудь «дедушка» говорит провинившемуся «духу»: