– Надеюсь, – наконец прекратила его мучения Поппи, – ты просишь меня вернуться не из-за того, что тебя тяготит присутствие моей матери в твоем доме. Хотя догадываюсь, что твоя просьба в немалой степени связана именно с ней.

– Твоя мать не имеет к моей просьбе никакого отношения.

Разумеется, Поппи ни на йоту ему не поверила, но не стала возражать, потому что собиралась сказать нечто гораздо более важное.

– Понимаешь, – сказала она, – мои чувства отличаются от твоих. Я не люблю тебя, хотя признаю, что ты мне очень нравишься, Флетч.

Он кивнул, и ему на лоб упала прядь блестящих черных волос – в этот момент он был так очарователен, что Поппи стоило большого труда не броситься ему на шею и не надавать кучу глупых обещаний. Может быть, она могла бы еще постараться и пересилить свое отвращение к супружеским ласкам…

Нет, так не пойдет.

Живя у Джеммы, Поппи впервые в жизни почувствовала себя совершенно свободной, ведь теперь она могла не заботиться о туалетах и не думать о том, как выглядит, не считает ли ее Флетч глупой мотовкой из-за покупки редкостей, придет ли он ночью к ней в спальню.

– Я не вернусь домой, – добавила она. – По крайней мере пока.

Ее слова ошеломили Флетча.

– Но почему? – недоуменно спросил он.

– Просто не хочу, и все.

– Это из-за того мальчишки, доктора Лаудена? – насупился герцог.

У Поппи замерло сердце – ах, как он стал похож на красавца пирата!

– В каком-то смысле да, – честно призналась она. – Я всегда считала, что не имею права посещать заседания Королевского общества, прятала свои книги, в общем, старалась быть идеальной герцогиней, чтобы ты был доволен. Это меня очень тяготило. Теперь я могу открыто делать то, что мне нравится. Я даже заказала себе специальный шкаф для коллекции редкостей, кстати, очень дорогой, поскольку сделан по образцу шкафа шведского короля. А вчера я купила древнегреческую монету. И еще мне попалось на глаза объявление о продаже нитки вирджинских вампумов.[14]

– Но я же никогда не запрещал тебе делать покупки! Ты можешь накупить себе столько вампумов, сколько хочешь, что бы это ни было.

– Мне пока не хочется снова становиться герцогиней.

– Но ты герцогиня, – не сдавался Флетч. – А я – твой герцог, и ты должна жить со мной в моем доме!

– Значит, дело все-таки в моей маме, да?

– Ничего подобного! Дело в тебе. И во мне. Я не хочу больше завтракать в одиночестве и бывать без тебя на раутах и балах. Мне не хватает наших с тобой разговоров…

– Не понимаю почему. Мы все годы нашей совместной жизни говорили только о каких-то скучных пустяках.

– А мне было интересно. Может, мне нравится разговаривать с тобой о скучных пустяках.

– Я не хочу возвращаться в твой дом.

– На деле теперь это дом твоей матери, – мрачно заметил Флетч. – Вот погоди, увидишь новые шторы, которые она распорядилась повесить!

– Наверное, очень помпезные?

– Не то слово! Мне кажется, я живу в Версале.

– Подумай сам, как я могу лишить маму такого удовольствия? – ухмыльнулась Поппи. – Ей всегда хотелось быть герцогиней.

Флетч издал стон.

– Не мог бы и я некоторое время пожить у Джеммы? – спросил он.

– Тебя там не ждут.

– Даже на рождественские праздники? Как насчет вечера, который собирается устроить Джемма? О нем судачит уже пол-Лондона. Ты ведь не бросишь меня одного с леди Флорой на все праздники?

– Я посмотрю, что можно сделать, – с напускной важностью ответила Поппи. – Но вообще-то Джемма хотела позвать только близких друзей. Не лучше ли тебе съездить за город с Питтом или другим знакомым политиком?

– Нет, мне будет лучше с тобой. Рождество всегда напоминает мне, как четыре года назад мы стояли на колокольне аббатства Сен-Жермен-де-Пре и любовались Парижем. Ты помнишь?

– Конечно, помню, – ответила Поппи, чувствуя, как участились удары ее сердца.

– Теперь, когда я вспоминаю о том вечере, мне кажется, я уже тогда по твоей нелепой броши должен был догадаться, что в один прекрасный день мы с тобой будем разговаривать о речных выдрах или еще о чем-нибудь таком. Но я был слишком влюблен, чтобы мыслить здраво.

– Просто мы оба потеряли голову, – твердо сказала Поппи. – В Рождество так бывает.

Они встретились глазами.

– Рождество здесь совершенно ни при чем, Поппи, – возразил Флетч. – Во всяком случае, для меня.

Герцогиня не нашлась, что ответить, и притворилась, будто пропустила его слова мимо ушей. Он терпеливо ждал ее решения, сдвинув брови и не сводя с нее взгляда.

Нет, он не должен чувствовать себя одиноким в Рождество!

– Хорошо, я попрошу Джемму, – согласилась она.

– О чем?

– Чтобы она послала тебе приглашение.

Благодарная улыбка мужа вознаградила Поппи за доброту, и герцогиня с легким сердцем отправилась спать.

На следующий день

7 декабря

Музей Ашмола оказался скучнейшим местом. Побродив среди множества выставленных там чучел животных, Поппи принялась увлеченно рассматривать белку-летягу, Флетч же с сочувствием подумал, что еще не видел более жалкого зрелища, чем этот пришпиленный к доске зверек с вытянутыми вперед когтистыми лапками.

– Посмотри, белка будто молит о пощаде, – заметил герцог. – Просит: «Отпустите меня, пожалуйста!»

– Лучше обрати внимание на ее пятый палец, – проигнорировав его шутливые слова, посоветовала Поппи. – Он немного отстоит от остальных, как большой палец у человека. Правда, интересно?

Флетч уже начал бояться, что несчастное животное будет являться ему во сне.

– Неприятное зрелище, – с отвращением сказал он. – Летяга должна прыгать по деревьям, перелетая с ветки на ветку, хотя, по-моему, без крыльев она не может летать по-настоящему. Ее же, бедняжку, прибили к доске и водрузили на стену. А какой здесь мерзкий запах!

– У таксидермии есть свои недостатки, – признала Поппи, но ей самой, как заметил Флетч, здешнее амбре было нипочем.

Ничего удивительного, что хранитель музея, придя в полный восторг от столь очаровательной и заинтересованной посетительницы, начал с готовностью открывать для нее всевозможные шкафы с табличками «Только для научных сотрудников», а потом даже привел чету в цокольный этаж и принялся копаться то тут, то там, поднося даме-натуралистке футляры с самым отвратительным на вид содержимым.

– Да это высушенная человеческая голова! – не удержался от восклицания Флетч, заглянув в один такой футляр.

– Только не надо повышать голос, – одернула его герцогиня и склонилась над жутким экспонатом с таким видом, будто он был из золота.

Провожаемый презрительным взглядом хранителя, герцог ретировался на лестничную площадку, где запах ощущался слабее, и вытащил из кармана листки с выступлением Линчберри. Пока Поппи занимается изучением экспонатов, есть время поправить свой доклад, а то он оставляет желать лучшего.

Перечитав его, Флетч попросил у хранителя пузырек чернил перо.

С трудом оторвавшись от очаровательной посетительницы, хранитель выполнил просьбу, и герцог, закатав обшлага камзола, взялся исправлять свою речь.

К тому времени, когда начало темнеть, Флетч написал пять полных страниц. Он был очень доволен. Более того, он чувствовал, что может выступить, не заглядывая в записи, хотя именно изложение текста на бумаге помогло его запомнить. Речь получилась простой, ясной и, Бог свидетель, весьма впечатляющей. Из-за угла вышла Поппи. Но в каком виде! Она словно побывала в драке – розовое платье фасона «полонез» помято, все в каких-то коричневых пятнах, кружевная оборка разорвана.

– Господи, что с тобой случилось? – испуганно воскликнул Флетч, вскочив на ноги.

Поппи непонимающе воззрилась на него, и он тотчас сообразил, что с ней все в порядке. Больше всего его удивило, что из ее высокой изысканной прически выпали несколько локонов – прежде за Поппи такой небрежности не водилось. Даже занимаясь с ним любовью, она старалась держать голову прямо, чтобы не растрепать волосы.