– Ой, сегодня же Рождество! – с восторгом воскликнула Поппи. – Это мой самый любимый день в году. Я обожаю Рождество!

– А я обожаю тебя, дорогая, – ответил Флетчер, останавливаясь. – Посмотри туда. Видишь ли ты то же, что и я?

– Что? – переспросила Поппи, глядя на любимого, а вовсе не туда, куда он показывал.

– Гирлянду из омелы, которая парит над нами… – проговорил герцог, обнимая ее.

Поппи потянулась к нему и запрокинула голову, закрыв глаза. На этот раз поцелуй был таким, какого она ждала, – быстрым и сладостно-нежным.

Влюбленная пара двинулась в обратный путь. Поппи смотрела под ноги, боясь поскользнуться на покрытых тонким ледком булыжниках.

Навстречу им попалась молодая женщина, которая брела по Улице с опущенной головой и багетом под мышкой. Флетч уловил аромат свежевыпеченного хлеба, и ему тотчас представилась восхитительная женская грудь, касающаяся теплой аппетитной корочки. О, как бы он хотел…

Но герцог оборвал свои нескромные мысли. Зачем мечтать о незнакомке? Когда они с Поппи поженятся, он распорядится каждый день доставлять в их апартаменты свежайшие, еще теплые багеты и будет разламывать их на куски и есть с прекрасного тела любимой, как с блюда, достойного самих богов.

– Чему ты так странно улыбаешься? – спросила Поппи. – О чем думаешь?

– О тебе, дорогая, я всегда думаю только о тебе.

Она тоже не смогла сдержать улыбки, и проходивший мимо пожилой парижанин, большой ценитель женской красоты, решил, что никогда еще не видел более прелестной девушки. Действительно, от англо-французских предков Поппи достались красивые фигура и лицо; все в ней, выросшей по большей части во Франции, – манера держаться, каждая деталь туалета – было «a la mode».[4] Но не это, а ее лучившийся счастьем взгляд придавал ее облику то особое очарование, которое даже дурнушку превращает в красавицу.

– L'amour![5] – со вздохом проговорил прохожий, провожая ее глазами.

Четыре года спустя

Особняк герцога и герцогини Бомон

Утренний прием в честь победы графа Гриффина на дуэли

– Герцогиня Флетчер, – звучно объявил осанистый дворецкий. Поскольку он не упомянул герцога Флетчера, Поппи оглянулась – мужа позади нее не было. По-видимому, он направился в другую часть дома Бомонов, не позаботясь о том, чтобы гостей и хозяев известили о его прибытии, и даже не посчитав нужным предупредить жену.

Улыбка застыла на лице Поппи. Подобрав юбки, она спустилась по трем мраморным ступеням и оказалась в бальном зале. Как всегда, кринолин с фижмами очень мешал движению, в дверной проем ей пришлось буквально протискиваться. Положение усугубилось тем, что в то утро французская горничная Поппи превзошла себя и украсила голову хозяйки огромным сооружением из завитых локонов с целым каскадом рюшей, бантиков и завитушек, перевитых нитями грушевидных жемчужинок. Ходить с такой прической было чрезвычайно трудно, а спускаться по лестнице – по-настоящему опасно. Но риск был не напрасен – Поппи решила во что бы то ни стало стать такой же элегантной, как ее муж. Флетч славился отменным вкусом, и герцогиня боялась, что свет сочтет ее недостойной парой такому моднику. Никто и никогда не должен относиться к ней со снисходительным презрением!

В карете по пути к Бомонам Флетч не проронил ни слова о ее туалете, хотя наверняка понял, что она облачилась в новое платье. Поппи глубоко вздохнула. После замужества она стала думать, что мыслей мужчины не угадаешь, однако теперь пришла к выводу, что мысли мужчин кристально ясны.

– Ваша светлость, – послышался низкий голос, – позвольте мне сопроводить вас в другой конец зала? Там гораздо свободнее, и к тому же там герцогиня Бомон.

Это был сам хозяин дома, герцог Бомон.

– Сочту за честь, – ответила Поппи, приседая в реверансе ровно настолько, сколько требовалось, чтобы засвидетельствовать почтение столь знатной персоне и в то же время не повредить прическу.

Герцог был одет в простого покроя зеленый бархатный камзол с отложными манжетами светло-зеленого цвета, и Поппи подумала, что мужчины редко одеваются столь же нарядно, как и дамы. Она подала ему руку, и они пошли через зал, кивками отвечая на приветствия.

– Я не ожидала вас увидеть на этом приеме, – сорвалось с языка Поппи прежде, чем она осознала свою бестактность.

Герцог грустно улыбнулся.

– Видите ли, – пояснил он, – этот прием, несомненно, станет скандалом недели, поскольку посвящен дуэли. По правде говоря, в обычных обстоятельствах я бы предпочел на нем не появляться. Но поскольку прием дает моя супруга в моем собственном доме, то отсутствие хозяина вызвало бы еще больше кривотолков.

Искусный политик, его светлость герцог Бомон был известен презрительным отношением к дурной славе вообще и к испорченной репутации своей жены Джеммы в частности. Поппи почувствовала симпатию к бедняге. Он был одним из самых влиятельных членов палаты лордов, его убежденность, красноречие, энергия снискали ему славу во всех уголках Англии. Последнее, чего бы он хотел в жизни, – это скандала. Хотя Поппи нежно любила Джемму со времени их пребывания в Париже, она была вынуждена признать, что жизнь подруги вполне заслуженно стала излюбленной темой для сплетен: похоже, все, что бы Джемма ни делала, вызывало ажиотаж. Наверное, трудно быть мужем такой женщины.

Почти так же трудно, как быть женой Флетча…

Эта мысль заставила Поппи даже приостановиться.

– Вы утомились, ваша светлость? – забеспокоился герцог Бомон. – Не хотите ли присесть?

– О нет, благодарю, – ответила Поппи, отгоняя непрошеные сомнения. – Я так хочу встретиться с Джеммой! Мы не виделись со дня моей свадьбы в Париже. Должно быть, ваша супруга очень рада, что ее брат вышел из поединка победителем.

– Конечно, мы испытываем облегчение, что дуэль закончилась без жертв, – проговорил Бомон, и по его голосу было ясно, что он совсем не в восторге от идеи отпраздновать счастливое завершение авантюрной выходки шурина. – А вот и герцогиня! – Он поклонился и отошел.

Джемма выглядела еще элегантнее, чем четыре года назад в Париже. Хотя она тоже носила фижмы, ее юбки в отличие от юбок Поппи были мягче, воздушнее, и если прическу герцогини Флетчер украшали тугие завитки в форме улитки, то ее подруга носила мягкие локоны с таким тонким слоем пудры, что сквозь него просвечивал их натуральный золотистый цвет. Красота Джеммы стала более зрелой и еще более чувственной, чем раньше.

– Джемма, какая ты красавица! – не удержалась от восклицания Поппи.

Радостно ахнув, герцогиня Бомон обернулась и заключила ее в объятия, затем отстранилась и, прищурив глаза, оглядела юную гостью с головы до ног:

– Что случилось с маленькой мадемуазель, которую я так хорошо знала в Париже? Ты восхитительна! Твое появление заставило нас устыдиться – ты единственная из женщин одета подобающе случаю.

У Поппи екнуло сердце – только теперь она поняла, что сделала досадную ошибку в выборе туалета. Неудивительно, что Флетч ничего о нем не сказал.

– Прошу прощения, – повернулась она с извиняющейся улыбкой к собеседнице Джеммы, – я не поздоровалась, но я не думаю, что мы знакомы…

– Да, до этого мы никогда не встречались, – проговорила та, делая легкий книксен. – Меня зовут леди Исидора дель Фино.

На ней было великолепное платье из нежнейшего темно-розового крепдешина. Если Джемма была воплощением элегантности, то Исидора походила на спелую вишню, источавшую соблазн и негу. Сердце Поппи сжалось еще сильнее.