– Я думаю, – ответил Флетч, глядя на жену, как ей показалось, с некоторым сочувствием, – что наша семейная жизнь ничуть не хуже, чем у других английских герцогов и герцогинь. И она определенно лучше, чем у герцога и герцогини Бомон. Я вел себя как дурак, Поппи, прости меня.

Похоже, он действительно сожалел о своем поступке, но это уже не имело значения.

– Все же скажи, что бы ты хотел изменить в нашей жизни? – настаивала Поппи.

– Нас всех иногда посещают глупые идеи…

– Я их не понимаю. Ради тебя я все время стараюсь измениться, но не знаю как.

– Выброси это из головы, ты – само совершенство, Поппи. Я поступил глупо. Давай оставим этот разговор.

Она судорожно сглотнула.

– Я знаю, Флетч, ты недоволен нашими интимными отношениями…

В воздухе повисло молчание, мерзкое, словно черствый заплесневелый хлеб с вонючим тухлым яйцом, и Поппи показалось, что храбрость не такое уж похвальное качество.

– Неужели ты думал, что я не замечаю твоего недовольства? – спросила она. – С самой первой нашей встречи ты хотел, чтобы я стала немного другой. Хотя, на мой взгляд, я хорошая жена, но я готова измениться, вот только не знаю, как это сделать.

Наблюдая за мужем из-под опущенных ресниц, она заметила, что он сжал челюсти.

– Без сомнения, я стал требовать от тебя слишком многого, – проговорил он.

– Каких изменений ты хочешь?

Флетч молчал. Поппи понимала: пришел момент истины, когда все должно быть высказано до конца, ведь сил на еще один такой разговор ей не хватит. Поэтому, собрав всю свою храбрость, она продолжила наступление:

– Я действительно должна знать, Флетч. Чем я тебя разочаровала? Что я делаю неправильно? Я всегда выполняла все твои просьбы, молчала, когда мне казалось, что ты этого хочешь, и вообще старалась во всем следовать твоим правилам.

– Ты меня вовсе не разочаровала…

От волнения у Поппи так свело желудок, что она испугалась, как бы ее не стошнило прямо здесь, в спальне. Стараясь преодолеть приступ дурноты, она незаметно для Флетча еще сильнее сжала спрятанные в складках платья руки, при этом ее лицо оставалось абсолютно спокойным.

– Чего ты ждешь от меня? Или, вернее, что я должна сделать, чтобы ты был доволен? – вопрошала она.

– Помнишь, ты как-то сказала, что между светскими дамами и прачками большая разница?

– О, в последние два года, работая в больницах, я убедилась, что на самом деле разница не так уж и велика. Неужели я и впрямь тебе такое сказала? А в какой связи?

– Ты требовала, чтобы я целовал тебя только с закрытым ртом.

Во взгляде Флетча мелькнул яростный огонек.

– Но я же позволила тебе такие поцелуи, – поспешила Поппи оправдаться, поглубже загоняя свой страх, чтобы у нее, не дай Бог, не задрожал голос. – Раз мы поженились, я очень старалась идти навстречу твоим желаниям и никогда не говорить тебе «нет».

– Мы все-таки зря завели этот разговор.

– Почему?

– Потому что ты действительно очень старалась, Поппи. Просто я был слишком наивен.

– Но чего же ты ждал от меня? – настаивала она.

Флетч вздрогнул от ее резкого тона, но промолчал.

– Ты всегда выглядишь разочарованным, требуешь, требуешь чего-то, но не говоришь, чего именно. Так что же тебе нужно? – не унималась Поппи.

– Я хотел, чтобы ты… – наконец решился Флетчер, – чтобы ты…

– Ну же, говори! – воскликнула герцогиня, не веря собственным ушам, в ее голосе появились стальные нотки.

– Чтобы ты познала счастье сама и сделала счастливым меня, – ответил Флетч печально. – Впрочем, это, по сути, одно и то же.

– Но я и так счастлива, – возразила Поппи. В волнении она так закусила губу, что почувствовала во рту привкус крови.

Герцог встал со стула и отошел к окну.

– Прости, я требовал от тебя того, что ты не в состоянии мне дать, – сказал он, не глядя на жену. – Это несправедливо.

Она уставилась в его спину. Теперь-то их браку конец, это точно, потому что она не могла дать Флетчу то, чего он хотел. Они никогда не будут счастливы, и ее уделом станут сплошные разочарования.

Поппи почувствовала, что больше не может это выносить.

Два дня спустя

24 апреля

Его светлость герцог Вильерс лежал в постели. Пронзенное рапирой плечо жгло огнем, унять который не могли никакие охлаждающие компрессы.

– От бренди мне только хуже, – пробормотал раненый сквозь стиснутые зубы.

После дуэли Вильерс сделал одно ужасное открытие: оказывается, он с огромным трудом переносил боль. Сейчас, например, он притворялся, что остается в постели единственно по настоянию врачей, но на самом деле он боялся, что не сможет встать – кровопотеря привела к страшной слабости.

– Бренди уничтожает инфекцию, ваша светлость, – в который раз, как для слабоумного ребенка, повторил камердинер Финчли.

– Я не против спиртного, – покачал головой герцог, – просто оно усиливает дискомфорт.

Разумеется, как всем известно, мужчины вообще плохо переносят боль. Но пронзенное рапирой плечо доставляло Вильерсу гораздо больше страданий, чем обычное ранение, – подчас герцогу казалось, что в его тело воткнули раскаленную кочергу.

– Еще ячменного отвару, ваша светлость? – предложил Финчли и направился к столику, на котором стояла чашка с отваром.

Вильерс прищурился, наблюдая за своим слугой. Из Финчли вполне мог бы получиться отличный герцог под стать хозяину, и они оба это знали. Вильерс обладал внушительной внешностью, высокомерием и родословной. Финчли тоже выглядел внушительно, держался высокомерно, с аристократической элегантностью носил парики и высокие каблуки, но, увы, у него начисто отсутствовала столь необходимая в высшем обществе родословная.

Камердинер обернулся и бросил на хозяина вопросительный взгляд – только тогда Вильерс сообразил, что не ответил на его вопрос. Странное дело, черты лица Финчли вдруг сдвинулись, поплыли, и сквозь них проглянуло широкое лицо старой няни герцога, на котором ясно читалось неодобрение. Вильерс потрясенно наблюдал, как носы обоих, поколебавшись, наложились друг на друга и застыли, словно наконец обрели долгожданную пару.

– Так как насчет отвара, ваша светлость? – повторил слуга.

– Скажи, Финчли, у тебя есть родственники в Сомерсете? – не слушая его, спросил Вильерс. Носы няни и камердинера опять разошлись, и герцог, прищурив глаза, старался их вновь совместить, поскольку пребывал в уверенности, что для Финчли двух носов многовато.

– Ни одного, ваша светлость, – ответил камердинер, – а почему вы спросили?

– У тебя много общего с няней, которая была у меня в детстве, – пробормотал герцог, не желавший признавать, что общего у няни и Финчли был только нос.

Однако, как ясно видел Вильерс, его слова пришлись камердинеру не по вкусу – тот еще выше поднял подбородок, выпятил грудь и приосанился. Вылитый герцог, несмотря на двойной нос!

– Да, чуть не забыл, у няни на носу была бородавка, – добавил герцог почти мечтательно. – Но я все равно ее очень любил. Кто знает, может быть, из-за нее я так и не женился – не смог найти женщину с похожей бородавкой… Как ты думаешь, Финчли, мог я остаться в холостяках по этой причине? А если бы ты был женщиной с бородавкой на носу, я бы на тебе женился?

От изумления у Финчли отвисла челюсть, но, как подобает вышколенному слуге, он сразу взял себя в руки.

– Пожалуй, я пошлю за хирургом, ваша светлость, – сказал он.

– Да-да, пошли! – не унимался герцог, не сводя глаз с его лица. – На твоем месте я бы отрезал себе один из носов. Зачем тебе два? Да и твой собственный достаточно хорош – настоящий герцогский нос!

– Разумеется, я так и сделаю, ваша светлость, а теперь позвольте мне удалиться. – Финчли двинулся было к двери.

– Нет, еще не все, – остановил его герцог. – Принеси мне стекло.

– Как, ваша светлость?

– Стекло, вернее, небольшое зеркало. Хочу посмотреть, сколько носов у меня.