Молодой рабочий-анархист Аугусто Мазетти был так возмущен расстрелами бунтовщиков и демонстрантов армией, что выстрелил в армейского офицера, не имевшего никакого отношения к стрельбе по демонстрантам, но Мазетти просто мстил в его лице всем офицерам. Он был схвачен и обвинен в покушении на убийство, но признан невменяемым и помещен в сумасшедший дом. Синдикалистские тред-юнионы в знак солидарности рабочего движения с Мазетти призвали к 24-часовой всеобщей забастовке 7 июня 1914 года. Дата была выбрана специально как вызов консерваторам и роялистам, которые в этот день всегда проводили демонстрации, празднуя годовщину провозглашения либеральной конституции королевства Пьемонт в 1848 году. Национальный исполнительный комитет Итальянской социалистической партии официально поддержал 24-часовую всеобщую забастовку, и Муссолини в «Аванти!» призвал всех рабочих к ней присоединиться.

Забастовка была почти всеобщей и в большей части Италии прошла довольно мирно. Однако в Анконе, чтобы отделить бастующих от демонстрации консерваторов в честь дня конституции, полиции потребовалась помощь армии. Бастующие атаковали войска, которые открыли огонь. Было убито три и ранено не менее десяти нападавших. На следующий день анконское отделение Всеобщей конфедерации труда (официальных социалистических тред-юнионов) призвало начать неограниченную по времени всеобщую стачку протеста против действий армии. А в Милане стачка уже началась накануне вечером по призыву местных тред-юнионов.

Муссолини находился в это время в Милане. Он шел во главе демонстрации, когда на Соборной площади на них напала полиция. Рядом с ним был его товарищ — социалист Филиппо Корридони. Муссолини получил удар полицейской дубинкой, а Корридони был арестован. Как видим, этот эпизод опровергает обвинение Муссолини Анжеликой Балабановой в трусости.

События в Италии, названные в прессе «красной неделей», переполошили буржуазию Европы. Лондонская «Тайме», которая была озабочена лишь поджогами, нападениями на судей и другими актами насилия суфражисток, к 10 июня встревожилась по поводу так называемого «терроризма рабочего меньшинства» в Италии. Итальянский корреспондент газеты сообщал, что в Риме стачка удалась на 100 %, как и в большинстве других итальянских городов, за исключением Венеции, где она почти не нашла поддержки, и Милана и Генуи, где продолжали ходить трамваи. В Турине двое бастующих были убиты, один солдат упал с коня и был затоптан толпой, двадцати бунтовщикам и двадцати полицейским были нанесены увечья. Самые бурные беспорядки произошли в Анконе, где забастовщики напали на полицию и солдат с камнями и бутылками. Несколько рабочих пострадало от ударов дубинками, а один солдат и один полицейский были ранены револьверными выстрелами. 9 июня в Анконе было введено военное положение, и армия взяла город под свой контроль.

Премьер-министр либерал Антонио Саландра, сменивший Джолитти, приказал префектам навести законность и порядок, но проявлять по возможности величайшую сдержанность в отношении забастовщиков и демонстрантов. Это не понравилось правым партиям. В Парме и Милане консерваторы провели контр демонстрации, а вооруженные группы молодых консерваторов нападали на забастовщиков и избивали их.

Тем не менее утром 9 июня Национальный исполнительный комитет Итальянской социалистической партии все еще не поддержал официально не ограниченную временем всеобщую забастовку, а на следующий день Всеобщая конфедерация труда объявила об окончании стачки, приказав всем рабочим вернуться на работу с полночи 10 июня. Лидер анархистов Эррико Малатеста не мог поверить этому известию. Он немедленно выпустил собственное воззвание к рабочим: «Сейчас речь идет не о стачке, а о революции. Долой равнодушных! Долой предателей! Да здравствует революция!»

Однако Муссолини лояльно следовал официальной партийной линии. 11 июня он обратился к массовому митингу на стадионе «Арена» в Милане и призвал рабочих вернуться на свои рабочие места. Перед выступлением он получил сообщение, что стачка прекращена потому, что власти отрезали телеграфное сообщение с главной штаб-квартирой Всеобщей конфедерации труда в Риме. На следующий день он написал в «Аванти!», что забастовка увенчалась беспрецедентным успехом и научила пролетариат, как надо совершенствовать новые формы борьбы. На самом деле он оценивал ее совсем иначе: он считал, что «красная неделя» была не революцией, а полным «хаосом».

Нет никаких сомнений в том, что провал «красной недели» пошатнул веру Муссолини в социалистическую партию и послужил первым поводом к его разрыву с социализмом. Партия, которая выкрикивала революционные лозунги, которая сначала призвала рабочих к забастовке и демонстрациям против буржуазного государства, затем попятилась на пороге конфронтации с противником. Партия, погрязшая в бесконечных яростных спорах с республиканцами и анархистами, так никогда и не одержала над ними решительной победы. Партия, члены которой время от времени убивали полицейского или армейского офицера, никогда не пыталась сломить полицию или армию… С такой партией Муссолини было не по пути. Если бы только он мог забыть то, что прочел у Маркса и Кропоткина, а помнил лишь уроки, полученные у Макиавелли, Ницше, Сореля, Паре-то, Лебона и Преццолини. Он жаждал доказать себе и всему миру, что является одним из иерархии, одним из тех, кто властвует, а не частицей большинства, позволяющего властвовать над собой; что он один из сильных правителей, по Лебону, которым толпа рабски подчиняется, а не тот слабый властитель, против которого она бунтует; что он оратор, способный сподвигнуть толпу на великие дела, апеллируя к ее благороднейшим чувствам, особенно патриотизму; что он лидер, который не борется с течением, а взлетает на гребень приливной волны, несущей его и его восхищенных последователей к победе.

Соблазн был велик. Но это означало, что он должен предать социалистический интернационализм, на идеях которого с раннего детства его воспитывал отец, и товарищей по социалистическому движению. Он не мог поддерживать империалистическую войну за создание итальянской колониальной империи в Африке. Все было бы проще, если бы речь шла о войне, которую можно было бы считать справедливой и революционной, войной за освобождение итальянской земли от австрийского ига… Но подобная гипотетическая ситуация вряд ли могла возникнуть, ведь императоры Австрии и Германии были союзниками Италии в Тройственном альянсе.

Муссолини приходилось иметь дело с ситуацией не воображаемой, а реальной, которая имела место весной 1914 года, когда он был редактором «Аванти!» и должен был проводить в газете партийную линию. Поэтому он продолжал использовать свой блестящий талант журналиста, обличая милитаризм, а также патриотизм буржуазии и республиканских националистов. Он провозглашал лозунг, популярный у социалистов всех стран с 1896 года, когда его впервые объявили итальянские социалисты по поводу войны с Абиссинией: «Ни единого человека, ни единой монеты империалистической войне!»

28 июня 1914 года в Сараево сербскими националистами был убит вместе с женой эрцгерцог Франц-Фердинанд, наследник австрийского престола. Это был первый визит члена австрийского императорского дома в Боснию и Герцеговину, аннексированную Австрией в 1908 году. Редакторский комментарий Муссолини, опубликованный на следующий день в «Аванти!», был более сдержанным, чем восторг по поводу убийства Столыпина в 1911 году. Он называл смерть эрцгерцога и его жены «трагическим событием», но тем не менее радовался удару, нанесенному Габсбургской монархии, которая, не довольствуясь угнетением венгров и хорватов, нацелилась расширить свои территории и присоединить Сербию. Австрийское правительство действительно намеревалось использовать убийство в Сараево как предлог для захвата Сербии. Оно обвинило сербское правительство в попустительстве убийцам и предъявило Сербии 24-часовой ультиматум с такими унизительными условиями, что он оказался почти неприемлемым. Ряд требований посягал на сербский суверенитет. Тем не менее сербское правительство решило его принять, но русский царь уговорил их направить Австрии ответ, вежливо отвергающий ряд ее требований. 28 июля Австрия объявила Сербии войну, а двумя днями позже Россия началавсеобщую мобилизацию. Германский император, попытавшись предварительно удержать Австрию от развязывания войны в Европе, решил затем поддержать своего австрийского союзника и 1 августа объявил войну России.