— Кого же выбрали? — спросил мальчик.

— Выбрали того, кто не терпит ни разбоя, ни несправедливости. Выбрали Гарма Белоперого, который прежде звался Фумле-Друмле, — молвил он и гордо выпрямился, стараясь придать себе величавую осанку.

— Хороший выбор сделали вороны! — обрадовался мальчик и поздравил его.

— Да, меня есть с чем поздравить! — согласился Гарм и стал рассказывать мальчику, что ему пришлось пережить под началом прежнего хёвдинга и его супруги — Коры — Легкий Ветерок.

Но тут мальчик вдруг услыхал под окошком голос, показавшийся ему хорошо знакомым.

— Так он здесь? — спросил Смирре-лис.

— Да, он прячется в горнице, — отвечал вороний голос.

— Берегись, Малыш-Коротыш! — воскликнул Гарм. — Под окошком — Кора — Легкий Ветерок вместе с Лисом, который хочет тебя съесть…

Не успел он договорить, как в окошке показалась морда Смирре. Под напором лиса ветхая, трухлявая оконная рама сразу поддалась. Миг — и Смирре уже на подоконнике. Гарм Белоперый не успел улететь, и Смирре тут же его придушил. Затем, спрыгнув на пол, лис стал оглядываться в поисках мальчика.

Тот попытался спрятаться за большим пучком пакли, но Смирре уже увидел его и, весь сжавшись в комок, изготовился к прыжку. Горница была так мала, а крыша так низка, что лису не стоило бы большого труда настигнуть мальчика. Но Нильс уже не был безоружен. Он быстро зажег спичку, поднес ее к пакле и, когда пакля вспыхнула, бросил ее в Смирре-лиса. Почуяв огонь, лис дико перепугался. Забыв о мальчике, он со всех ног кинулся вон из лачуги.

А мальчик, выбравшись из одной беды, попал в другую, еще худшую. От пучка пакли, который он швырнул в Смирре-лиса, огонь перекинулся на полог кровати. Нильс, спрыгнув на пол, пытался погасить огонь, но пламя уже жарко пылало, горница быстро наполнилась дымом, и Смирре-лис, задержавшийся под окошком, сразу понял, что происходит.

— Ну, Малыш-Коротыш! — пролаял он. — Что ты выберешь: изжариться живьем или попасть ко мне в зубы? Я бы, ясное дело, предпочел съесть тебя, но какая бы смерть тебя ни постигла, я все равно буду рад!

Мальчик понимал, что лис прав, выбора у него не было. Огонь разгорался с ужасающей быстротой… Кровать пылала, от пола поднимался дым, а по лоскутам разрисованной ткани пламя переползало с одного всадника к другому. Прыгнув в очаг, Нильс попытался открыть отдушину духовки, как вдруг услыхал, что в замочную скважину вставили ключ и медленно его поворачивают, — должно быть, пришли люди. В беде, которая ему угрожала, мальчик даже обрадовался им и кинулся к порогу. Дверь распахнулась, и в горницу вошли двое детей. Нильс стремглав проскочил мимо них и не видел, как изменились лица детей при виде родной горницы, полыхавшей огнем.

Однако зная, что Смирре-лис его ждет, Нильс не посмел отбежать далеко. Лучше держаться поближе к детям! Он обернулся, желая посмотреть, кто же они, и тут же бросился навстречу им с криком:

— Вот это да! Здравствуй, Оса-пастушка! Здравствуй, малыш Матс!

Нильс поступил так безрассудно, потому что от такой неожиданной и счастливой встречи он совершенно забыл, кто он теперь и где он. Все, что произошло с ним за последнее время: говорящие звери, птицы, да и лачуга, охваченная пламенем, — все исчезло из его памяти. Ему казалось, что он снова расхаживает в Вестра Вемменхёге по полю, где уже сжата рожь, и пасет гусиное стадо, а на соседнем поле пасут своих гусей эти вот смоландские ребятишки. И каждый раз, стоило ему их увидеть, он вскакивал на каменную ограду и кричал: «Вот это да! Здравствуй, Оса-пастушка! Здравствуй, малыш Матс!»

Эти же слова он прокричал им и сейчас.

Но дети, увидев, что к ним, протянув руки, бежит крохотный человечек, смертельно испугались и, схватившись друг за дружку, отступили на несколько шагов назад.

Только тут мальчик очнулся и все вспомнил. Ведь он больше не человек! Ведь его заколдовали! И дети узнают об этом! Подавленный стыдом и горем, он помчался куда глаза глядят.

Скоро Нильс добежал до вересковой пустоши, и здесь его ожидала радостная встреча. Среди вереска он разглядел что-то белое, и прямо навстречу ему вышел белый гусак вместе с Дунфин-Пушинкой. Увидев Нильса, бегущего сломя голову, белый гусак решил, что того преследуют враги. Он поспешно забросил его к себе на спину и взмыл ввысь.

Поздним вечером в пустынных и бедных краях северного Смоланда трое усталых путников искали ночного пристанища. Но ничего найти не могли, хотя вовсе не были неженками, которым вынь да положь мягкую постель и хорошо натопленную горницу.

— Эх, будь у одного из этих длинных горных кряжей высокая и крутая вершина! Лис бы туда не подступился! Хорошее было бы место для привала! — сказал один из путников.

— Эх, будь одно из этих замерзших болот сырым и топким! Лис не посмел бы туда нос сунуть! Тоже было бы подходящее пристанище! — молвил второй.

— Эх, будь у одного из этих застывших озер, мимо которых мы пролетаем, вода у берега! Лис не пробрался бы на льдину, и мы нашли бы тогда прибежище, которое ищем! — вздохнул третий.

Солнце уже зашло, и крылатых путников стало неудержимо клонить ко сну — того и гляди свалятся на землю.

Это было хуже всего. И по мере того как надвигалась ночь, третий путник, который заставлял себя не спать, беспокоился все больше и больше. «Вот беда, — думал он, — и угораздило же нас залететь в такие края, где озера и болота еще подо льдом и лису открыты все дороги. В других местах лед уже растаял, но мы, верно, летим над горной, самой холодной стороной Смоланда, куда весна еще не добралась. Ума не приложу, где найти надежный ночлег? Если не спрятаться в укромном местечке, Смирре-лис схватит нас еще до утра!»

Он озирался по сторонам, но подходящего пристанища не видел. А вечер был темный и пасмурный, с ветром, изморосью. И с каждой минутой вокруг становилось все более жутко и неприютно.

Может показаться странным, но путники, казалось, вовсе не горели желанием просить убежище в какой-нибудь усадьбе. Они пролетали мимо многих селений, так и не постучавшись ни в одну дверь. Они не обращали внимания даже на маленькие бедные лачуги у лесных опушек, куда стучатся все нищие странники. И всякий, кто видел бы это, сказал: поделом им, раз они не ищут помощи там, где она сама плывет им в руки.

Когда совсем стемнело и лишь у края небосвода едва теплилась еще полоска света, путники — а двое из них уже почти засыпали на лету — наткнулись на крестьянскую усадьбу. Она стояла особняком, далеко от других домов, и казалась совсем необитаемой. Из трубы не поднимался дымок, в окнах не светился огонь, на дворе — ни души. Увидев эту усадьбу, тот из троих, что бодрствовал, подумал: «Будь что будет, но в эту усадьбу нам надо попасть. Лучшего — не найти».

Вскоре все трое уже стояли на дворе возле дома. Двое путников тут же заснули, а третий стал озираться по сторонам — где бы найти приют на ночь. Усадьба была довольно большая: кроме жилого дома, конюшни и скотного двора, там высился еще ряд строений под одной крышей — кладовые, гумно, сеновалы и сараи с рыболовной снастью. Но все это выглядело ужасно бедным и запущенным. У дома и служб были серые, замшелые, покосившиеся стены, которые, казалось, вот-вот рухнут. Крыши зияли дырами, а покосившиеся двери висели на ржавых петлях. Видно, в усадьбе давно не раздавался стук молотка.

Тот, кто бодрствовал, сразу догадался, где здесь скотный двор. Он хорошенько потряс своих спутников и, когда те проснулись, повел их туда. К счастью, двери хлева были заперты только на крюк, который удалось поднять с помощью прутика. Тот, кто бодрствовал, с облегчением вздохнул при мысли, что скоро они будут в безопасности. Но когда двери хлева с резким скрипом распахнулись, он услыхал мычание коровы.

— Наконец-то вы явились, хозяйка! — сказала она. — А я-то думала, уж не накормите меня нынче вечером.