— Это правда, — подтвердил Горго. — Но, как я уже сказал, мне не очень повезло. Я быстро отыскал торп Хольгера Нильссона, а полетав над ним несколько часов взад-вперед, увидел домового, который крался между строениями. Я тотчас бросился на него и унес в поле, чтобы никто не помешал нашей беседе. Я сказал ему: мол, меня послала Акка с Кебнекайсе, спросить, не может ли он изменить свой уговор на более легкий и поскорее расколдовать Нильса Хольгерссона?!

«Я бы сделал это со всей охотой, если бы мог, — ответил домовой, — так как слыхал, будто он достойно вел себя во время путешествия. Но это не в моей власти».

Тут я разозлился и сказал, что не побоюсь выклевать ему глаза, ежели он не уступит.

«Делай со мной все, что хочешь, — вымолвил он. — Но с Нильсом Хольгерссоном будет все так, как я сказал. Можешь, правда, передать, что ему лучше бы вернуться поскорее домой со своим гусем. Здесь на торпе — не все ладно. Хольгеру Нильссону пришлось заплатить долг своего брата, которому он очень доверял, и Хольгер на этом прогорел. Еще он купил коня на деньги, что сам взял в долг. А конь захромал в первый же день, как Хольгер выехал с ним в поле, и никакого толку от него так и нет! Да, скажи еще Нильсу Хольгерссону, что его родителям пришлось продать уже двух коров и если никто не поможет, им придется уйти с торпа».

Услыхав эти слова, мальчик сдвинул брови и так стиснул руки, что даже косточки побелели.

— Ну и жесток же этот домовой! — с горечью воскликнул он. — Сделал так, что я не могу вернуться домой и помочь родителям. Но все равно ему не удастся заставить меня изменить другу! Отец с матушкой — люди честные, и я знаю, что они лучше обойдутся без моей подмоги, нежели захотят, чтобы я вернулся к ним обратно с нечистой совестью.

Море, всякий знает, необузданно и враждебно-упорно. Поэтому та часть Швеции, которая более всего подвержена его гневу, была уже много-много тысяч лет тому назад защищена длинной и широкой каменной стеной. И стена эта — Бохуслен.

Стена очень широка и занимает все пространство между Дальсландом и морем, но, как и все обычные прикрытия берегов, все молы и волнорезы, она не очень высока. Сложена стена из увесистых каменных глыб, а кое-где в нее вмурованы целиком длинные горные кряжи.

Да разве стоило бы складывать стену из мелких камешков — голышей да гальки, когда надо было воздвигнуть защитную преграду от нападений моря, преграду, которая простиралась бы от залива Иддефьорд до реки Йётаэльв.

Такие огромные сооружения из камня в наши дни уже не возводят. Стена эта, разумеется, древняя-предревняя, и время ее не пощадило. Громадные глыбы уже не прилегают вплотную друг к другу, как, видимо, это было в самом начале. Между ними образовались трещины, такие широкие и глубокие, что на дне их свободно разместились и поля, и дома. Но каменные глыбы, во всяком случае, не так уж далеко отстоят друг от друга, и можно догадаться, что некогда они были частями одной и той же стены.

В отдалении от моря большая стена сохранилась лучше всего; целая и невредимая, тянется она здесь на огромные расстояния. В самой середине ее проходят длинные глубокие расселины с озерами на дне; но ближе к морскому берегу стена так развалилась, что каждая глыба, точно скала, высится отдельно сама по себе.

Когда посмотришь на эту огромную стену снизу, от самого морского побережья, лишь тогда поймешь по-настоящему, что она поставлена здесь не ради шутки. Какой бы могучей ни была она вначале, море прорвало ее в шести-семи местах и всадило в нее узкие извилистые заливы-фьорды, которые на много миль вдаются в глубь суши. Самая крайняя из составляющих стену каменных глыб скрыта даже под водой, откуда высовывается лишь ее верхушка. Вот так и образовалось тут множество больших и малых островков — шхер, которые составляют целый архипелаг: он-то и встречает грудью самые грозные натиски бурь и моря.

Казалось бы, край, который, в сущности, состоит из одной большой каменной стены, должен быть совершенно бесплоден и не может прокормить ни одного человека. На самом же деле это не так. Хотя на вершинах холмов и плоскогорий Бохуслена голо и холодно, зато в расселинах скопилось немало доброй, плодородной земли. И здесь можно прекрасно заниматься земледелием, несмотря на то, что полоски пашен не так уж велики. Вблизи же от моря зимы обычно не бывают столь суровы, как в глубине материка, и в местах, защищенных от ветра, благоденствуют даже чуткие к холоду деревья, которые в иных условиях навряд ли пожелали бы расти даже на юге Сконе.

Нельзя также забывать, что Бохуслен лежит возле бескрайнего моря, которое принадлежит всем живущим на земле. Так что и жители Бохуслена могут разъезжать по морским дорогам, которые им не надо ни прокладывать, ни строить. Они могут вылавливать целые стада морских животных, которые им не надо ни пасти, ни холить. Волны, эти морские кони, которым не нужны ни корм ни конюшни, тянут их суда с грузами. Потому-то жители Бохуслена меньше зависят от земледелия и скотоводства, нежели обитатели других краев. Они не боятся селиться ни на исхлестанных бурями шхерах, где нет ни единой зеленой травинки, ни на узких прибрежных полосках у подножья прибрежных же гор, где едва-едва найдется местечко для клочка картофельного поля, и не боятся потому, что знают: великое богатое море может дать им все, в чем они нуждаются.

Но если правда то, что море богато, не менее верно и то, что с ним трудно сладить. Тот, кто желает пользоваться дарами моря, должен знать все его фьорды и бухты, его отмели и течения — словом, он должен знать едва ли не каждый камень на дне морском. Он должен уметь вести лодку в бурю и в густой туман, находить дорогу к побережью в самую мглистую ночь. Он должен знать все народные приметы, предвещающие непогоду, а также переносить холод и сырость. Он должен знать, где, в каких водах проплывают косяки рыбы и где водятся креветки, должен быть сильным, чтобы волочить тяжелые сети и забрасывать невод даже в бушующее море. Но прежде всего у него должно быть храброе сердце, чтобы он мог, не задумываясь, каждый день рисковать жизнью в борьбе с морем.

В то утро, когда дикие гуси летели к Бохуслену, в шхерах было мирно и спокойно. Гуси видели множество мелких рыбачьих поселков, но там на узеньких улочках стояла тишина, никто не входил в маленькие, красиво окрашенные домики и никто не выходил оттуда. Бурые рыбачьи невода висели в строгом порядке в местах, предназначенных для сушки. Тяжелые зеленые и синие рыбачьи лодки со свернутыми парусами стояли вдоль берега. У длинных столов, на которых обычно потрошили треску и палтуса, не видно было ни одной женщины.

Дикие гуси пролетали также над лоцманскими станциями. Стены лоцманских домов были выкрашены в черно-белый цвет, сбоку высились сигнальные мачты, а лоцманские катера стояли пришвартованные у причала. Во всей ближней округе царили покой и тишина, не видно было ни единого суденышка, которое нуждалось бы в помощи лоцмана, чтобы проплыть по узкому фарватеру.

Маленькие приморские городки, над которыми пролетали дикие гуси, закрыли свои большие купальни, заперли роскошные виллы и спустили флаги. Нигде никакого движения — лишь несколько старых отставных капитанов расхаживали взад-вперед по причалам и тоскливо глядели в морскую даль.

На берегах фьордов и на восточной стороне островов дикие гуси увидали несколько крестьянских усадеб. Там у причала спокойно стояла шлюпка лодочника, а крестьяне с работниками копали картофель либо проверяли, высохли ли бобы, развешанные на высоких решетках.

В больших каменоломнях и на верфях толпились рабочие. Усердно работая молотами и топорами, они время от времени поворачивали голову к морю, словно надеясь, что кто-то прервет их работу.

И птицы — обитатели шхер — вели себя так же спокойно, как и люди. Несколько крупных бакланов, поначалу спавших на отвесной горной стене, один за другим покидали узкие скалистые уступы и медленно летели туда, где они обычно кормились рыбой. Чайки слетелись с моря на сушу и прогуливались по земле, словно заправские вороны.