— Хорошо! Хорошо!

А одна из женщин налила большую чашку кофе, которую бережно передали девочке; мальчик-лапландец, примерно ее лет, стал пробираться между сидевшими на земляном полу взрослыми поближе к ней, пристроился рядом и все таращил на нее глаза.

Девочка догадалась, что Сёдерберг рассказывал лапландцам о том, как она устроила пышные похороны своему братцу, маленькому Матсу. Но ей-то хотелось, чтобы рабочий толковал о ней поменьше, а лучше бы расспросил их, где отец. Ведь тот малыш сказал, что ее отец находится у лапландцев, разбивших стойбище к западу от озера Луоссаяуре. И она выпросила позволение поехать туда, в горы, с поездом, что перевозит гравий, — ведь настоящие, пассажирские поезда еще не ходили по здешней железной дороге. Все рабочие, да и горные мастера тоже, помогали ей, чем могли. Сёдерберг говорил по-саамски и мог разузнать у местных жителей об ее отце. Она надеялась встретить его сразу же, как только приедет, и переводила взгляд с одного лица на другое. Но в чуме были только лапландцы. Отца среди них она так и не увидела.

Оса заметила, что чем дольше лапландцы и Сёдерберг толковали между собой, тем серьезнее и серьезнее они становились. Лапландцы качали головами и стучали пальцем по лбу, словно говорили о ком-то, кто не в своем уме. Тут она так забеспокоилась, что больше не могла выдержать и спросила Сёдерберга, что известно лапландцам об ее отце.

— Они говорят, что он ушел удить рыбу, — ответил рабочий. — Они не знают, вернется ли он в стойбище к вечеру или нет, но как только немного распогодится, кто-нибудь пойдет его искать.

С этими словами он снова повернулся к своим собеседникам и продолжал оживленно с ними разговаривать. Он, как видно, не желал, чтобы Оса задавала ему слишком много вопросов об Йоне Ассарссоне.

Было утро, и стояла чудесная погода. Ула Серка, самый почитаемый человек среди здешних лапландцев, сказал, что пойдет искать отца Осы. Но он особенно не торопился, а, сидя на корточках перед своим чумом, думал об Йоне Ассарссоне, ломая голову над тем, как передать ему весть о том, что его разыскивает дочь. Все надо было сделать так, чтобы Йон Ассарссон не испугался и не сбежал. Ведь он такой чудной и боится встреч с детьми! Йон говорил, будто, когда он их видит, на него нападают такие мрачные думы, что ему становится невмоготу.

Пока Ула Серка предавался размышлениям, Оса-пастушка и Аслак, маленький лапландец, не спускавший с нее глаз накануне вечером, сидели перед чумом и беседовали. Аслак уже ходил в школу и умел говорить по-шведски. Он рассказывал Осе о жизни саамского народа и уверял ее, будто саамам или лапландцам живется куда лучше, чем всем остальным людям на свете. Оса же считала, что им живется просто ужасно, и так прямо и сказала об этом мальчику.

— Ты сама не знаешь, о чем говоришь, — молвил Аслак. — Поживи у нас хотя бы с неделю, и ты увидишь, что мы — самый счастливый народ на земле.

— Если я останусь здесь на неделю, я, верно, задохнусь от дыма в чуме, — ответила Оса.

— Не говори так! — попросил ее мальчик. — Ты ничего о нас не знаешь. Я расскажу тебе кое о чем, и ты поймешь: чем дольше ты проживешь среди нас, тем больше полюбишь наш край.

И Аслак стал рассказывать Осе, как было в те времена, когда чума, которую называли «черная смерть», свирепствовала в Швеции. Аслак не знал, косила ли людей чума в горах, в самой Стране Саамов, где они сейчас находились. Но в Йемтланде мор пронесся со страшной силой, и среди саамского народа, кочевавшего там в лесах и горах, все повымирали, кроме одного-единственного мальчика пятнадцати лет от роду. А из шведов, осевших в речных долинах, не осталось в живых никого, кроме его сверстницы — пятнадцатилетней девочки.

Вот и бродили мальчик и девочка, каждый в отдельности, по пустынному краю целую зиму, все искали, нет ли где людей. К весне они наконец встретились, продолжал свой рассказ Аслак. Тут девочка-шведка попросила мальчика-лапландца проводить ее на юг, откуда она добралась бы к людям своего родного племени. Не хотелось ей оставаться в обезлюдевшем Йемтланде, где были одни лишь пустые усадьбы.

— Я провожу тебя, куда захочешь, — пообещал мальчик, — но только когда наступит зима. Сейчас еще весна, мои олени тянутся на запад, в скалистые горы, а ты ведь знаешь: мы, люди племени саамов, должны идти туда, куда ведут нас наши олени.

Девочка-шведка была дочерью богатых родителей, Она привыкла жить в доме под крышей, спать на кровати и есть за столом. Она всегда презирала бедное племя сынов гор — лапландцев и думала, что те, кто живут под открытым небом, очень несчастны. Но она боялась вернуться в свою усадьбу, где никого, кроме мертвых, не было, и потому попросила мальчика:

— Позволь мне тогда по крайней мере подняться с тобой в горы. Я не хочу бродить одна здесь, где голоса человеческого и то не слыхать!

На это мальчик охотно согласился. Вот так и пришлось девочке сопровождать его с оленями в горы. Оленье стадо стремилось поскорее очутиться на тучных горных пастбищах и делало каждый день большие переходы. Времени поставить чум не было, а в те часы, когда олени останавливались пощипать траву, приходилось бросаться наземь и спать на снегу. Животные чуяли дуновения южного ветра и знали, что через несколько дней он сметет весь снег со склонов гор. Девочке с мальчиком приходилось поспешать за оленями по снегу, который уже начал таять, и по трещавшему под их ногами льду. Когда же они поднялись высоко-высоко в горы, туда, где хвойный лес уже кончался, уступая место корявым карликовым березкам, они смогли несколько недель передохнуть, ожидая, когда же на плоскогорьях стает снег. А потом они стали подниматься и туда. Девочка жаловалась и много раз повторяла: она-де ужасно устала и ей надо непременно вернуться вниз, в речные долины. Но все равно — она неотступно следовала за мальчиком и оленями, потому что ей не хотелось оставаться одной там, где не было ни единой живой души.

Когда они поднялись на плоскогорье, мальчик поставил для девочки чум на красивой зеленой лужайке, спускавшейся вниз к горному ручью. Настал вечер, и мальчик, набрасывая аркан на олених, подоил их одну за другой и предложил девочке попить молока. Потом он вытащил из тайника вяленую оленину и олений сыр, которые люди его племени еще прошлым летом спрятали на вершине. Но девочка по-прежнему жаловалась и была всем недовольна. Она не желала есть ни вяленую оленину, ни олений сыр, она не желала пить оленье молоко. Она не могла привыкнуть сидеть на корточках в чуме и лежать на земле, на сухом хворосте и оленьих шкурах вместо настоящей постели. Но сын горного племени только смеялся над ее сетованиями и по-прежнему был добр к ней.

Через несколько дней, когда мальчик доил олениху, девочка подошла к нему и спросила, не надо ли ему помочь. Вызвалась она и развести огонь под котлом, в котором варилась оленина, и принести воды, и сварить сыр. И настало тут для них счастливое время. Погода стояла теплая, добывать еду было легко. Они вместе ходили ставить силки на птиц, удили лососей в горных быстринах и собирали по болотам морошку.

Когда же лето кончилось, они снова спустились вниз с гор и добрались до границы между хвойным лесом и чернолесьем. Там они опять поставили чум. Настала пора убоя оленей, и им пришлось трудиться каждый день с утра до вечера. Но и это время все равно было для них счастливым, а дичи и рыбы они добывали даже больше, чем летом. Когда же выпал снег и озера стали покрываться льдом, мальчик с девочкой перекочевали дальше, вниз по склонам гор — на восток, в густой еловый бор. Они поставили чум и занялись зимним промыслом. Мальчик учил девочку сучить нитки из оленьих жил, выделывать оленьи шкуры и шить из них башмаки и платье, вырезать гребни и разные снасти из оленьих рогов, бегать на лыжах и ездить в лапландских санях-волокушах, запряженных оленями. Когда же миновала самая мрачная пора зимы и солнце стало светить уже почти целый день напролет, мальчик сказал девочке: теперь он может проводить ее на юг, где она найдет людей своего племени.