– Пока… Но только род непокорённых изведём, померкнет день и силы тьмы восторжествуют! Наступит час теней, мы станем править на земле!

– Мы? А как же грозный ангел? – Бельма гребца стали кровавыми от полыхнувшего вдруг из-за тучи заката.

– Кто злобное начало зрит, он в каждом. Веди же, поводырь, нас тризна ждёт! Я чую запах мяса! А ты, гребец, вели меда разлить из погребов. Сей день – начало возрожденья Братства, кое с веками будет крепнуть и шириться по всей земле. И придёт время, тень покроет солнце! Земля разверзнется и выпустит великий дух из заточения на царство, приготовленное нами.

Крутой чёрный джип развернуло поперёк колеи недалеко от Буранова. Он ревел, чадя дизельным топливом, дергался взад и вперед, вращал широкими шинами, кидая жёлтую глинистую воду, но прилип к земле своим импортным, тяжёлым брюхом. Издали он напоминал огромного жука, перевернутого на спину, который силился подняться или перевернуться, но только жужжал крыльями да крутился на одном месте.

– Ты мне ещё движок запори… Недоношенный.

– Кажись, приехали, босс. – Водитель высунул ногу из дверей в узкой, похожей на щуку туфле. – И наступить-то некуда, утонешь.

– А ты гачи-то засучи, плыть легче будет. – Ворон выпрыгнул на доставшуюся ему сухую обочину. – Ну, давай побыстрее трактор гони или ещё чего – не ночевать же здесь. А мы с Винтом костерок разожжём да ждать вашу милость будем.

Из дверей показалась голова Винта. Он оглядел полянку перед лесом, потянул в себя знойный воздух, перемешанный с запахом смолёвой хвои и горькой осины. Обернувшись к водителю, прокричал:

– Бегом! Мать твою!!! – и опустил уже босые ноги в жёлтую воду. – Хорошо-то как!

Его лицо посетило блаженство, и даже шрам разгладился. Он переступал с ноги на ногу, словно гусь, чавкая на дне глиной.

– Как в детстве, Ростик, только вот цыпок не хватает…

– Баб, что ли? – недоумённо произнёс не решающийся спрыгнуть в воду водитель.

– Ты ещё здесь, маньяк? Пулей, бабник хренов, в деревню! Там и бабы, и трактора. А если босиком до деревни по лужам пробежишь, будут тебе и цыпки.

И обратился к Ростиславу:

– Молодёжь какая-то инкубаторская пошла: не на одно лицо – так понятия у всех одинаковы… Самого простого не знают или знать не хотят.

– Время другое, Винт. Слова поменялись, а со сменой и смысл утратился. Раньше отца звали тятей или, как царя, батюшкой! Потому как выше его в семье не было. В наше детство из батюшки батей стал – уважительно, но как бы уже на одной мы с ним плоскости, перечить в чём-то ему можем. Уже и не царь – мы понизили его в должности. А теперь и вовсе пахан или старый… Будто на зоне! Вроде и боятся, а всё одно не слушают и своё делают.

– Что это ты в философию ударился? – Винт кругами ходил по начинающей выгорать траве. – Новое время – что ты хочешь?

– Да страшно как-то…

– Тебя напугаешь!

– Да я о другом! Боюсь, растеряем всё, что в наследство нам осталось. Незаметно! Словно дырявый мешок с песком у нас за плечами. Идём – и с каждым часом он легче, а мы и рады! Вприпрыжку бежим! Только песок – он хоть след оставляет, а после нас – ничего…

– Совесть, что ли, заговорила? Не мы, так другие из нашей лужи напьются.

– Вот ты точно сказал, из лужи. Хотя в наследство родники нам были оставлены…

Развели дымокур от комаров, сели на огрубевшую траву. Вечер тихо давал о себе знать. Солнце стало мягким, тени от редко стоящих деревьев вытянулись и пролегли через заболоченную дорогу. Ранее блестевший на солнце чёрный «Хаммер» уже не выглядел агрессивно. Заляпавший свои американские бока российской грязью, он стал больше походить на усталую побитую собаку, выгнанную из дома своим хозяином. «То-то! Это тебе не по Канаде ездить, – подумал Ворон, – здесь многие свою спесь сбивали, не самый ты уж и крутой…»

Мысли потекли не о дороге, не о том, что они здесь делают, не о «Хаммере». На какое-то мгновение ему показалось, что всё это уже было с ним однажды, то ли в детстве, то ли во сне. Была эта дорога, была колея. Только вместо дорогого грязного железа с широкими шинами – упавшая на живот запряжённая и уже застывающая лошадь. И словно воочию увидел заплаканного небольшого возницу, не успевшего обрезать гужи. Ворон провёл по лицу, как бы стараясь снять наваждение, но перед глазами ещё стояли черные вздрагивающие веки лошади. Только он знал, что этого не было с ним, так как помнил всегда своё детство, да и рос в городе. Но откуда пришла эта картина, страшная по сути своей. Может, в этом наваждении есть предупреждение? Ведь в растерянном пареньке в старой, грубого сукна одежде он узнал себя. Но что это видение говорит ему? Над чем приподнимает занавес? Разве разгадаешь. Он потряс головой, словно хотел вытрясти мысли и картины, как показалось, посетившие из ниоткуда, но только звоном наполнилась голова. То музыка, теперь вот картины. Кто же что хочет сказать ему? Может, многие видят и слышат то же, только молчат? Боятся стать посмешищем, а ещё хуже – угодить в лечебницу? Или он один потихоньку сходит с ума… От мыслей отвлёк вскочивший Винт, по привычке уже держась за рукоять пистолета.

– Ты что, леший? – крикнул Винт седоватому мужику с бородой. – Подкрадываешься…

– Ну, Леший… А ты-то кто? – Мужик прислонил охотничий карабин к дереву. – Меня откуда знаешь? Тебя вот я раньше не встречал. А насчет того, что скрадываю тебя, так если бы скрадывал, ты бы и не услышал. Хотя, что таить, – чуткий ты…

Пришлый мужик внимательно посмотрел на молчавшего Ворона, потом провел ладонью по лицу, как совсем недавно Ростислав.

– С возвращением тебя, князь…

Ворон вздрогнул. Винт, не понимая, что происходит, крутил ещё в руке пистолет и даже давил им комаров на своём лице.

– Да спрячь ты пушку, воин! – Мужик подошёл к дымокуру. – А я уже думал, что больше не увижу никого из рода твоего, а нет… Присяду, отдохну, коли встретились.

– А за какие заслуги ты меня, Леший, таким сословием наградил? Может, за то, что твою тайгу пилю да продаю? Ведь нельзя лешему без леса, а, Винт? А может, ты, Леший, по-новому жить захотел? В городском лесопарке, например? А что, Винт, построим ему там избу старинную. Вот диковина будет!

– Да, князь, и годы твой характер не поломали! Тысяча лет прошла, а дух Судислава в тебе остался… Только уже год как колобродит тебя, покоя найти не можешь. Да и нет его, покоя, – не ищи. Зря только время потратишь. Твой род небытия коснулся, а сам ты плач земли услышал… Поэтому не ищи покоя.

– Откуда знаешь про плач земли?!

– Да я ведь не только про плач знаю. Мне всё о тебе ведомо, да и воин для меня не загадка.

И вдруг Ворон понял, что встреча не случайна. То, что он князь, уже слышал ночью в лесу, когда сжёг гитару. Но только как узнал про все его наваждения мужик?

– Нет, ты ошибся, Леший, или как там тебя по-настоящему! Не князь я…

Мужик усмехнулся и встал:

– Пора мне в деревню, князь…

– Ты что же, экстрасенс местный?

– Их не бывает, князь. Это юродивые, кликуши, возомнившие себя ясновидящими, а то и просто мошенники.

– Но как же тогда понятие о том, что юродивые – дети божьи?

– Ты не находишь странным, князь, что все люди – рабы божьи, а безумные дебилы – дети? Так кто же тогда сам Отец? Задумайся, может, сыщется причина.

– Не круто ли, Леший, так о Боге?

– Я не о Боге, князь, я о людях тьмы и тени. О тех, кто, путаясь в грехах под монастырским кровом, намеренно всё извратил, переписав каноны. И не сейчас… Давно.

– Но для чего?

– Чтобы быть сильнее и могущественнее. И зреть лишь павших ниц.

– А что это за люди тьмы и тени? Не слыхал…

– То слуги беса.

– Нет, Леший, ты мне гонишь! Какие бесы?!!

– Те, что живут в закатном солнце. На закате.

– Ты хочешь сказать – на западе?

– Нет, они повсюду, оттуда лишь умело управляют.

– Откуда знаешь всё? Ты что, профессор?

– Нет, я лишь коснулся истины в небытии…